Дженнет – особое место, куда бесплотные души попадают после смерти биологического тела. Там они приобретают новые «тонкие» тела, которые на данном этапе представляются как полевые.
***
Вновь обрести биологическое тело было еще приятнее, чем после смерти первого тела неожиданно оказаться в полевом. Всё-таки Аркадий не смог перестроиться с веры в первичность тела на веру в первичность сознания. Конечно, мысли перестроить пришлось, но подспудное ощущение, что он существует только пока живо биологическое тело, осталось. Теперь это был точно он, тот, который был всегда, Аркадий Львович Шлосберг. В Дженнете в полевом теле и фамилия с отчеством исчезли, а для человека с родным русским одного имени мало. Русские себя идентифицируют тремя именами, не больше и не меньше.
Правда, что у него теперь был за возраст, этого он сразу определить не смог. Помнил всю свою земную жизнь, все 60 лет. И неопределённое время в Дженнете, соответствующее не менее чем пяти земным годам, помнил все. Но ему было, конечно, не 65. По ощущениям тела, не больше 30. По ощущению внутренней энергии, около 40. Хорошее сочетание, мудрый возраст сознания и телесное здоровье. В земной жизни такого быть не могло.
Планета называлась Конференция. Ангелы давали планетам непривычно функциональные названия: Колыбель, Перемена, Новая… И вот Конференция, используемая для конференций. Интересно, подумал он, ангелы же не могут разделять человеческое убеждение в важности тел, почему они собирают ученых на конференции на материальных планетах, а не в самом Дженнете? Там и библиотек, и мест для собраний достаточно. Такие вещи надо спрашивать у своего ангела, но у Аркадия, к сожалению, никакого доступа к его ангелу не было. Попав в Дженнет, он во всем разбирался сам. Теперь ему тоже предстояло во всем разобраться, но вряд ли это оказалось бы сложно, в земной жизни он повидал достаточно конференций.
Он с наслаждением ходил, дышал, прислушивался к стуку своего сердца, проводил руками по настоящим стенам портала. Выйдя на улицу, зажмурился от яркого света настоящего солнца. Настоящего источника электромагнитной энергии. Не того многоцветного излучающего 5 типов волн неба, которое в Дженнете то разгоралось, то угасало, имитируя день и ночь. Настоящее солнце должно осуществлять гравитацию, и настоящая планета тоже, и она должна лететь вокруг него и крутиться вокруг своей оси. Аллах это придумал очень хорошо и прекрасно сделал людей именно под это. Полевые тела чужды людям.
Хотя Дженнет явно лучше, чем смерть, усмехнувшись, заметил он сам себе.
Солнце было почти такое, как на земле, чуть более яркое. И было жарковато. Но Аркадий все равно радостно подставлял лицо его свету, жмурился и улыбался. От портала шла узкая дорожка, вдоль которой лаконичные стрелки указывали куда-то. Очевидно, туда и надо было идти. Пахло цветами. Дорожка вошла в рощу, стало свежо и еще более приятно.
Почему-то он вспомнил музыку ангелов в Дженнете. Только там, в ментальном пространстве, могла быть такая музыка. На планетах с воздухом, где звуки приходится слышать ушами, так звучать музыка не может. Это стоило того, чтобы это обдумать, может быть, среди коллектива коллег он сможет найти кого-то, кто занимается теорией волн. Как обрабатываются электромагнитные волны ангельской музыки в полевых приемниках, которые сами работают на каких-то волнах? Аркадий решил, что этим вопросом он позанимается, когда сделает свой доклад о движении, как он его теперь стал понимать. На земле, как оказалось, теории были не только не полны, но частично даже ошибочны. Что-то, конечно, физики нашли правильно. Но 8 типов энергии, и это только те, что доступны наблюдению, а есть, оказывается, и недоступные. Недоступная наблюдению (взаимодействию) энергия, для него это раньше был бы абсурд, но пришлось смириться. В библиотеках Дженнета были грандиозные архивы физических теорий. Он прочитал пока очень немного.
Он прошел через рощу и вышел к каменному зданию с колоннами. Стрелки показывали на него. Стало быть, здесь и должна была быть конференция. Он заколебался, прежде чем входить. Людей видеть не хотелось, еще меньше говорить с ними. Так у него бывало всегда. От людей он ничего хорошего не ждал, тем приятнее бывали моменты, когда удавалось поговорить с коллегами и вынести что-то разумное из этой беседы. Слушать доклады, следить за мыслями – это другое дело. Тогда казалось, попадаешь в мир идей и истины. Но живые люди этому отнюдь не способствовали.
Тем более женщины. Этих он вообще почти не переносил. По списку участников конференции он знал, что будет несколько учёных-женщин и еще человек 30 мужчин прибудут с жёнами. Этого, конечно, не запретишь. Оказавшись в биологических телах, они все радостно собирались заниматься настоящими супружескими занятиями, а не духовным слиянием в Дженнете. А что представляли собой научные дамы, этого Аркадий решительно не понимал. Ну что женщина может понять в физике? И зачем ей самой это? Это какое-то извращение, думал Аркадий. Всю земную жизнь он так думал. Ну да, кто-то из женского пола умел ворочать в голове формулы. От этого и формулы делались какими-то не такими, и головы начинали казаться уродливыми. Аркадий с удовольствием вытеснил бы женщин вообще из своего мира. Молчал, конечно, об этом своем отношении. В его время за такие слова его сильно осудили бы.
Наконец подошел к зданию и обнаружил надпись, к счастью, на всеобщем языке: конференция начинается в 15-00 (часы висели рядом), располагаться можно в домиках позади от здания, выбирать самостоятельно из незанятых. Было еще только 12. Он обошел здание и убедился, что домиков не меньше 30 и не занят ни один, он прибыл первым. Домики были очень симпатичные, каждый с одной комнаткой и одной верандой, с печкой и котелком для чая. Что-то Аркадию не захотелось разжигать печку, уже было жарко. В теплое место он попал.
Как и на двух планетах Переменах, здесь все обеспечивали ангелы. Постройки, еда, может быть, даже электричество. А вот на Колыбели, как он слышал, народ кормит себя сам, приходится жить сельской жизнью. Этого он был не любитель. Впрочем, Колыбель ему и не грозила.
Устроился в одном из домиков ближе к восточному краю, вышел на веранду и опять предался зажмуриванию на солнце и наслаждению биологическим телом. Дыхание. Дышать легкими, слышать ровный стук сердца в груди. Когда земная жизнь подходила к концу, он уже догадывался, какое блаженство эта здоровая телесная жизнь. Теперь ему дали шанс немножко пережить ее еще раз. Жаль, вряд ли дольше двух недель.
Потом проголодался, тут же увидел, что в глубине веранды стоит и холодильник. Ну конечно, электричество. Где-то, скорее всего, генератор. Но это его не интересовало. Чувствовать голод было тоже очень приятно. В полевых телах эти переживания были невозможны, кому-то, наверное, это нравилось, но на самом деле их не хватало. Хотеть есть и пить, потом наесться и напиться! В холодильнике было молоко, сыр, ветчина, хлеб, даже две кастрюли. А в описании конференции еще говорилось, что по вечерам будут организованы совместные обеды в общем зале-ресторане. Ничего себе ангелам приходится стараться, чтобы собрать физиков в одном месте и дать им поговорить.
Послышались голоса, в соседние домики прибывали и заселялись коллеги. Аркадий предпочел общаться с бутербродами, положил на хлеб сыр и ветчину и ушел вглубь комнаты, прикрыв дверь.
***
В три пополудни с людьми пришлось встретиться. Аркадий вышел из своего домика, а все они вышли из своих. Кто-то уже познакомился с коллегами и оживлённо болтал с ними, какие-то супружеские пары говорили между собой. Стрелки без надписей опять указывали куда-то, все шли туда и оказались в большом конференц зале на первом этаже двухэтажного каменного здания. Оказавшись в биологических телах, некоторые с непривычки задевали стулья, кто-то вздыхал. Аркадий ничего не задел, но и он заметил, что пространство между сиденьем и столом кажется довольно узким. Но конференц зал был отличный и тут было не жарко. Возможно, где-то под потолком даже были кондиционеры.
Когда все расселись, на трибуну поднялся довольно пожилой человек. Несколько странно, что ему досталось столь немолодое тело. Все материализовавшиеся здесь люди были на вид 25-30 лет. Наверное, он хотел показать этим, что говорит как старший.
Из его речи Аркадий ничего нового не узнал. Спикер представился длинным индийским именем и обозначил основную проблему конференции: на земле все работали в рамках физики, в целом неверной или верной очень ограниченно. Теперь присутствующим предлагалось выдвинуть идеи, как перейти к настоящей физике, в которой они что-то поняли в библиотеках Дженнета. Вернее, только начали понимать. И им надо было эту новизну уяснить и переварить.
Интересно, какую физику изучал сам этот индус и где, подумал Аркадий. И в каких годах он с земли попал в Дженнет. В начале 21 века земные физики были уверены, что вот-вот поймут вообще все. Судя по его словам, он еще застал на земле это время.
После теоретической речи индуса вышел человек японского вида и добавил, что одной из важных тем конференции будет разработка теории сознания и нового понимания работы энергии в сознании и теле. На земле все мы были ограничены биологическими телами, сказал он, после, попав в полевые тела, столкнулись с новой природой сознания. Это Аркадию понравилось. Он тоже пытался понять что-нибудь о сознании. Что оно возможно без биологического мозга, он раньше не мог представить.
Закончил речи организаторов какой-то практичный северянин и кратко рассказал программу на первые три дня, набор секций, регламент докладов и все остальные организационные моменты. Они были обычные. На земных конференциях все именно так и бывало. Закончил очень воодушевляющим сообщением, что телесную пищу они будут принимать каждый день после секций в зале ресторане, духовная пища доступна в виде музыки и фильмов в зале библиотеки, и там же обеспечен доступ к любой информации, которая имеется в Дженнете, через сети связи. Более того, этот доступ обеспечен через индивидуальные наушники во всех залах и даже домиках. То есть проверять утверждения докладчиков и их выводы можно было прямо не вставая с места. Достаточно суметь быстро сформулировать поисковый запрос (по своей специальности ученый обычно это умеет).
Кто-то задал докладчику тот самый вопрос, который интересовал и Аркадия: почему конференции проводятся в биотелах на особой планете, если обмен информацией через полевые тела в Дженнете проще? Отвечать вышел другой человек из оргкомитета. Он с широкой улыбкой спросил, разве кто-то недоволен? Недовольные, если и были, промолчали. Он заключил: это чтобы все порадовались возможности какое-то время пожить, как когда-то. А потом, может быть, найти какие-то новые аспекты и в полевом существовании. Аркадий только мысленно произнес «Гм». Возможно, отчасти так и было, но явно имелось в виду и что-то еще.
Ну, во всяком случае, порадоваться он точно был согласен.
***
Встреча, определившая его дальнейшую судьбу, произошла уже в тот первый вечер, во время вечернего сбора в ресторане. Он поначалу вообще не собирался туда идти. Запасы еды в его личном холодильнике были более чем достаточны, в кастрюльках оказались даже супчик и котлеты. К восторженному социальному обмену приветствиями у него совершенно не лежала душа. В конце концов, учёный имеет право быть интровертом, индивидуалистом и даже мизантропом, если это способствует его мышлению и не наносит вреда никому. Аркадий хотел только взять комплект замечательных наушников с доступом в информационную сеть Дженнета. Они-то ему бы пригодились.
Но когда зашел в зал и стал искать организаторов, чтобы взять наушники, вид столов с праздничными блюдами его соблазнил. Наушники он нашел, а рядом оказался свободный край стола с бутылкой вина и закусками. Вина ему захотелось. И салатов, и всего остального тоже. Он взял всего понемногу, налил себе вина и уселся на краешек стула за краешком стола. Никаких возбуждённых коллег рядом не было, все было спокойно. В таком случае можно было и поесть.
Вино было разное и все очень хорошее. Из желания попробовать еще он переместился вглубь стола и сам не заметил, как оказался рядом с парой супругов, точнее, напротив них. Он бы и не обратил на них внимания, но как-то не смог не услышать, что мужчина разговаривает с коллегой, сидящим рядом, о программе секции по сознанию. Этот коллега был председатель секции, он составлял расписание докладов. Мужчина из пары напротив Аркадия собирался быть докладчиком и что-то рассказывать о неких энергетических контурах. К тому же упомянул музыку. Звучало интересно, Аркадий решил этого человека запомнить и послушать. Секция предстояла завтра вечером. Сам этот физик был худой темноволосый европеец среднего роста в сильных очках. Надо же, подумал Аркадий, человек в земной жизни, должно быть, настолько привык к близорукости, что не воспользовался возможностью побыть в теле с нормальным зрением.
Во время разговора, нисколько не отрываясь, мужчина поворачивался к сидящей рядом жене и что-то подкладывал ей на тарелку. Потом оборачивался обратно к коллеге. Женщина, очевидно, воспринимала это совершенно как должное, ни о чем не спрашивала, маленькими кусочками ела то, что ей положили. За все время она так сама ничего и не взяла. Разговор ее не касался и она, видимо, ушла в свои мысли. Сидела неподвижно, слегка наклонив голову к мужу. Взгляд ее был спокойный и чуть-чуть печальный.
Аркадий заметил, что ему, вопреки обыкновению, не противно смотреть на нее. Определённо это была не научная дама. Она была красива и женственна, но как-то не настырно. У нее был ясный лоб, тонкие нежные черты, длинные густые темные волосы. На пальцах кольца, на запястьях и шее украшения, изящные, но тоже неброские, с полудрагоценными камнями. Она совсем не стремилась бросаться в глаза, но к тому, кто на нее смотрел, от нее исходила мягкость. Поэтому смотреть хотелось.
Ну, да, согласился мысленно Аркадий с этим светлым образом. В конце концов, женщины здесь тоже из Дженнета. Совсем тупых стерв там быть не могло.
Но потом наелся, довольно прилично выпил и ушел из ресторана. Люди забылись, его охватил теплый вечерний воздух. Уже почти стемнело, вдоль дорожек горели фонари, а дальше, за площадью около здания, было совсем мало что видно. Аркадий осторожно прошел метров сто в другую сторону от рощи. Открылось небо с яркими звёздами, которых постепенно становилось все больше. Какое наслаждение видеть настоящее небо с настоящими звёздами. Даже Аркадий не против был ощутить величие Аллаха, сотворившего вселенную. Как ему не хватало этого в Дженнете!
Невдалеке послышались голоса, кто-то тоже пошел прогуляться. Аркадий отошел чуть в сторону от дороги, стараясь ступать осторожно, потому что землю под ногами не видел. Никто не заметил бы его, и он был спокоен. Люди, которые прошли мимо, говорили не на всеобщем языке Дженнета, их язык был Аркадию незнаком. Надо же, удивился он. Всеобщий язык по точности и выразительной силе во много раз превосходил земные языки. И вот кто-то воплотился в земное тело, вспомнил родной язык и предпочел говорить на нем. Зачем вспоминать то, что когда-то было неизбежным ограничением, если сейчас можно от всего этого освободиться? Для него это было нелепо, но он пожал плечами и снова стал смотреть в небо.
***
Проснулся рано, на часах не было шести. Уже рассвело, он нашел общий душ и опять долго наслаждался ощущениями водяных струй на коже. Как хорошо получать сенсорную информацию от рецепторов, а не через волны напрямую в сознание! Правда, некоторые рецепторы в желудочно-кишечном тракте и в сосудах головы были не совсем довольны вчерашним возлиянием. По-видимому, в крови присутствовал альдегид, раз они были недовольны. Но они были правы, а Аркадий неправ. Это он слишком много выпил. Более он решил так не поступать.
Заседания секций шли в отдельных аудиториях за круглыми столами. Каждое трехчасовое заседание включало только один длинный доклад и далее еще более длинную дискуссию. Поскольку народа на каждой секции было минимум 15 человек, а также заходили слушатели из других секций, все обещало быть обстоятельным и затянуться надолго. Ну да, здесь же не имело смысла никуда торопиться. Докладчик показывал презентацию. Вот это в физическом мире было неудобно. В Дженнете любые образы и любую информацию можно было показывать на виртуальном экране, висящем где угодно в пространстве. На нем можно было и что угодно и читать и смотреть. А тут обычный белый экран, пульт управления…
Аркадий надел свои наушники, которые до этого долго и тонко настраивал, хотя так и не понял, как они действуют. Однако на их пульте точно оказалось можно сформулировать запрос и послушать ответ. Еще удобнее было то, что они подключались к индивидуальному экрану на столе. На экране шла и демонстрация презентации, только мелко, и ответ на запрос в виде текста. Это было удобно, хотя примерно то же в богатых странах он видел и на земле. Но там, разумеется, не было подключения к информационной сети Дженнета с ответами на любые вопросы.
Утром он сидел на своей секции физики и космологии, слушал доклад какого-то американца про инварианты и прочую математику, пытался понять, что докладчик хочет сказать, но не очень понял. Кажется, это были обновленные версии законов сохранения. Он вызвал было на экран что-нибудь про инварианты в 8 типах полей, но пришлось махнуть рукой. Это все требовало более долгого штудирования, чем у него было на данный момент.
Дискуссия оказалась намного доступнее доклада, потому что коллеги тоже мало что поняли. Один дотошный азиат – судя по имени, китаец – нашел в выкладках мелкую ошибку. Второй не менее дотошный заметил другую неточность. Двое европейцев задумчиво переговаривались друг с другом о потерях энергии восьмого типа на границе двух сред. Разобравшись с неточностями, слушатели пытались сформулировать свои выводы и приходили к вопросу: зачем все это было? Вместо ответа докладчик писал все новые формулы с выводами, в которых тоже кто-то находил неточности. 3 часа обсуждения истощили Аркадия до глубины души.
После утреннего заседания по регламенту был перерыв на час, к счастью, можно было отдохнуть. Аркадий в своем домике попил чая с бутербродами и потом гулял по округе. Оказывается, недалеко было большое красивое озеро. Почти все его берега заросли деревьями, ветви которых свисали к воде, но в одном месте был пологий песчаный берег, который очень манил к себе в качестве пляжа. С этой же стороны от озера были луга и поляны с чудесными полевыми цветами. Аркадий больше всех цветов любил всевозможные полевые. На земле ромашки, лютики, васильки, колокольчики. Здесь цветы были другие, но именно такие, какие должны быть полевые: скромные, чью красоту нужно специально увидеть, разглядеть. И тогда она начинает казаться совершенной, лучше, чем у роз и орхидей.
После перерыва заседали три секции, все интересные, но Аркадий уже решил, что пойдет на ту, о которой слышал вчера от соседей по столу. Она была обозначена как философия сознания. К философии у Аркадия отношение было недоверчивое, но он признавал, что в ней не разбирается. К тому же вряд ли там намечалась традиционная философия. Те философы, которых Аркадий видел в жизни, в физике совсем не разбирались.
На этой секции в этот день был доклад про энергию мысли. Докладчик с трудным именем и внешностью типа восточной, с черной бородой (редко кто в Дженнете носил бороду и с ней материализовался) и черными волосами, выступал задумчиво, никаких формул не писал, рассуждал вслух о преобразовании энергии в информацию и уменьшении энтропии. Вот это было понятно, постановка вопроса очевидна, потенциальные ответы сразу начинали приходить в голову. Аркадий с удовольствием сел в уголок в качестве слушателя.
Вчерашняя пара тоже была здесь. Он внимательно слушал. Она, как ни странно, тоже слушала. Сидела она ниже мужа и прислонившись головой к его плечу, но глаза внимательно смотрели на выступающего. Народа было не очень много, человек 10, и слушали все, никто на свои экранчики не отвлекался. Аркадий вызвал список членов этой секции. Выяснил, что выступает иранец по имени Мехрдад, ушедший из земной жизни довольно давно, в начале 20 века. Понятно, что все прошедшее время он провел в Дженнете за освоением новой физики, поэтому знал больше, чем многие. Но очень располагала его манера объяснять свои тезисы простым языком. За собственно его идеями Аркадий особо не следил, ему эти темы были внове и для начала просто понравились в общем и целом. Он и всегда подходил к идеям таким образом, что прежде, чем понимал их у других, сначала должен был подумать сам.
Он и думал. Вспоминал, что знал про информацию и энтропию. Ему казалось, что эти вещи напрямую с энергией не связаны, но, как оказалось, он ошибался. Он покосился на свой экранчик и потихоньку, чтобы никто не видел, вызвал справочник по этой теме. Пока слушатели обсуждали доклад, он успел освежить студенческие знания. Его знакомая пара молчала, вопросов не задавала. Но остальные, задавая вопросы, называли свои имена, поэтому к концу заседания он знал всех, методом исключения и молчащих тоже. Эти двое, оказывается, были из Турции. Надо же, сколько мусульманских мыслителей оказались в Дженнете, подумал он, а потом напомнил себе, что все земные религии от подлинной религии равно удалены и, конечно, среди тех, кто достиг Дженнета личными усилиями, могут быть любые люди.
«Никогда я не был христианином, – подумал он с чувством вины, – а как идиот разделяю христианские предрассудки. Многие христиане оказались куда более продвинуты, чем я. Теперь оказывается, что и среди мусульман многие более продвинуты. Слава Аллаху, хоть о богоизбранности своего народа я никогда не рассуждал, иначе сейчас был бы вообще не здесь. Тот, кто реально избран Богом, не должен так думать о себе ни в коем случае».
Неожиданно, будто услышав эти его болезненные мысли, женщина из турецкой пары, та самая, взглянула на него. Она смотрела на него лишь мгновение, но он успел поймать ее легкую светлую улыбку. Он вздрогнул, ему стало страшно. Не должно быть такого, что в биологических телах сохраняется телепатия. Она возможно только в полевых телах Дженнета. Неужели кто-то и здесь ловит волны? Когда он отважился снова посмотреть на нее, она на него уже давно не смотрела, слушала того, кто выступал. Очень странно, думал он, поеживаясь. К такому контакту он был не расположен. Телепатия, может, и хороша в обсуждениях физических законов, но никак не в проникновении в интимные мысли. Еще того меньше он хотел контактировать с женщинами. Впрочем, кажется, никто в его мысли проникать не собирался. Скорее всего, он просто или невольно помотал головой, или как-то морщился, когда все это думал. Она будто хотела ободрить его, утешить, будто послала ему какую-то мысль о вере. Это было странно и тревожно, однако, к счастью, больше не повторялось.
В конце заседания участники пришли к общему выводу, что да, энергия и информация связаны, и механизмом их перевода друг в друга служит сознание. Примерно так это понял Аркадий. Ему понравилось. Для него это был довольно новый ход мысли. Председатель секции объявил, что следующий сеанс будет завтра, тоже вечернее заседание, и доклад будет о теории Пути. Он назвал и имя автора – Митсуо. Ничего про теорию Пути Аркадий не знал. На вид это было вообще не про физику. Но он уже решил ходить сюда постоянно. Ему нравились и идеи, и атмосфера. Свой собственный доклад он должен был делать на своей секции, а больше он ей был ничем не обязан.
Вечером того дня он в ресторан не пошел. Пользуясь тем, что было еще светло, он пошел на озеро. Там долго плавал в воде, любуясь природой и закатом. Никто больше там не появился. Учёные очень любят после секций рестораны. Там они знакомятся лично и устанавливают неформальные отношения. Зачем это было надо сейчас, когда в Дженнете можно было найти кого угодно и связаться с ним удаленной мысленной связью? Аркадий рестораны использовал только чтобы питаться.
Перед тем, как заснуть, он вдруг снова мельком вспомнил сегодняшнюю картину, как женщина сидела, прислонившись к мужу, а потом взглянула на него. Что-то тут было, чего он не понял. Самому ему было бы крайне неприятно, если бы какая-то женщина к нему прислонилась. Он даже представить этого не мог. И не хотел бы, чтобы они на него смотрели. Но странно, что эту пару он не против был бы увидеть вновь.
***
3.
Утром у Аркадия было прекрасное настроение. Даже на земле такое бывало редко. Сколько там было всяких лишних желаний, всяких сожалений и разочарований, ложных целей! Сейчас он ощущал прилив сил. Почему-то ему казалось, что возможен какой-то новый поворот в его жизни, хотя он и не имел представления, что это будет. Он вдруг почувствовал себя каким-то неожиданно правильным, что ли. Будто он был на своем месте и вполне ему соответствовал, и был нужен, и его ждали. Оказывается, в земной жизни чувство собственной неполноценности его страшно угнетало. Не то, чтобы он этого не понимал. Разумеется, он знал, что во многом неполноценен, и был в курсе, что он это знает. То же отношение к женщинам и сексу, он был к нему неспособен, редко кто будет себя чувствовать полноценным при таком условии. Казалось бы, в науке он нашел реализацию себя, но и там ему казалось, что он только делает вид, что ему это надо. Но и любил науку, безусловно. Никогда не верил ни в какую религию, по отношению к Богу считал себя агностиком, думал, что этот вопрос просто не интересен. А в то же время что-то его беспокоило... В этих мыслях он и сейчас запутался бы, но сейчас эти мысли исчезли. На планете Конференция была прекрасная погода. Он любовался ею и чувствовал гармонию в природе и в собственной душе.
Утреннее заседание его секции опять было практически все о математике. Вообще-то он еще недавно предполагал, что сам будет двигаться по этому пути. Упоминались фракталы, разные виды чисел (особенно p-адические) и тому подобное. Докладчик, американец, находил нужные ему идеи даже у Пифагора и Диофанта. И это было понятно, вполне разумно. У некоторых опять возникал вопрос, зачем это надо для физики, но даже Аркадию было ясно, что простые и красивые идеи всегда могут найти применение. И все же он слушал вполуха, отвлекаясь на свои мысли. Кажется, познание устройства мироздания отходило в его мыслях на второй план. Что выходило на первый, он пока не понял.
На вечернем заседании по сознанию выступал тот самый японец Митсуо, который и на пленарном заседании упоминал сознание. Теперь он говорил о понимании Пути, исходя из японского учения о чести самурая, из философии даосизма, а также из того, что сознание – это иллюзия. Звучало это очень по-восточному. Аркадию до сих пор никогда не нравилось, когда сознание называли иллюзией.
Он сел в уголок и нашел глазами знакомую пару. Они сидели как и вчера, видимо, это была их стандартная поза. Оба опять внимательно слушали. На этот раз Аркадию почему-то больше захотелось рассмотреть мужчину. Звали его Хан, а жену звали Небо. Очевидно, свои имена они перевели на всеобщий. Кажется, почти никто так не делал, а им захотелось. У него был высокий лоб и тонкие черты, какие обычно бывают у математиков. Даже через очки было видно, что глаза у него внимательные и слегка насмешливо прищуренные. Пожалуй, он выглядел несколько высокомерно. Лиц такого типа Аркадий видел немало, да и сам был примерно таким же, только не настолько худым. И близорукость, кстати, у таких людей бывает часто. Типичных турков он представлял себе по-другому. Но кто и когда бывает типичным?
Идею доклада Аркадий, кажется, примерно уловил. Есть некий общий поток бытия, некий Путь с большой буквы. Им движется все сущее, включая каждого человека. Это путь бытия, Дао. Задача человека – двигаться в гармонии с этим Путем, не против него и не наперерез ему. Тогда он тратит минимальное количество энергии, и всю ту, которая у него есть сверх этого, может направить внутрь себя, чтобы преобразовать себя. Его главный Путь, тоже с большой буквы – внутрь себя. Там, внутри, он должен понять, что сам он есть сущий, но его сознание есть поверхностная иллюзия. Сознание при помощи символов, при помощи идей, теорий, абстракций и особенно целей занимается тем, что связывает энергию в некую застывшую и бесполезную структуру. Всю эту структуру надо расплавить, сделать энергию свободной и чистой. Она бесцельна, она – просто жизнь. Поэтому, сказал докладчик, традиционная японская пословица гласит, что у самурая нет цели, есть только Путь.
Когда он закончил, ему, разумеется, похлопали, поскольку всегда принято хлопать. Но далее стали задавать вопросы. Остальные присутствующие были не даосы и не буддисты. Они привыкли к тому, что какие-то цели у путей должны быть.
Именно Хан как раз и спросил:
- Как именно я должен узнать, каким путем движется бытие? Если у меня на глазах горит дом, я должен его потушить?
- Пожалуй, к Пути с большой буквы это не имеет отношения, - ответил докладчик.
Неожиданно его жена добавила к его вопросу:
- Должно быть какое-то направление пути. Путь может быть без цели, но путь без направления – это же вообще не путь. – Голос у нее был негромкий и грудной.
Интересна реакция мужчин на то, что говорит женщина. Такой женщине, как эта Небо, любой нормальный мужчина кинулся бы поднять упавшую вещь, понести сумку, пододвинуть стул, помочь одеться и так далее. (Нормальный мужчина это не Аркадий.) Если бы она попросила что-то объяснить, они бы постарались, но не думая, что она поймет. Тем более мало кто из них воспринял бы всерьез ее вопрос по существу. Это инстинкт. Аркадий подумал про себя, что она просто повторила вопрос мужа другими словами. Остальные тоже ничего не услышали.
Однако же что-то заставило Аркадия задуматься. И правда, путь без цели – это одно, а путь без направления – это другое. Да и Хан верно сформулировал. Есть принцип недеяния на Востоке, но и там вряд ли кто-то решит не тушить загоревшийся дом. Или, скажем, не станет лечить болезнь. Есть какие-то ценности, какие-то этические правила. Что-то все же должно вести по жизни. Или это западный человек слишком активен?
Тут же один из участников и спросил про болезнь. Лечить или не лечить? Стараться прожить дольше или совсем не стараться, пусть будет как получится? Этак можно умереть еще в детстве. Докладчик кивнул и поблагодарил за вопросы. Ему потребовалось совсем немного, чтобы справиться с мужским инстинктом, и он стал говорить про направление:
- Ты права, сестра, конечно направление всегда есть. У бытия разные потоки, разные течения. Есть бурные, есть спокойные. Некоторые сталкиваются друг с другом и образуют вихри. Некоторые разбиваются о камни. Все это приводит к тому, что энергия внутри сознания тоже начинает бурлить, обязательно начинается господство поверхностного сознания с его символами и целями. Направление всегда должно быть к спокойному потоку... В котором можно плыть безопасно, плыть ни о чем не думая. Что касается болезней, то те, которые приходят извне, в спокойном потоке минимизируются сами. Те, которые приходят изнутри, даны самим бытием. Можно лечить, конечно. И пожар можно тушить. Но в настоящем спокойном потоке даже пожаров не бывает.
Народ в аудитории задумался, еще несколько вопросов были такие же, потом мысль стала ясна всем и все, кажется, про себя стали решать, это полный идеализм или все-таки имеет какое-то отношение к реальной жизни.
Аркадий спросил, неожиданно для самого себя:
- Пожар, болезнь – это все из земной жизни. А теперь, когда мы в Дженнете, как мы движемся, куда?
- Вот, брат! – обрадованно воскликнул докладчик. – Именно это я имел в виду. Дженнет – самый спокойный поток из всех возможных. Мы двигались в правильном направлении, мы его достигли. И мы в нем теперь обладаем полной возможностью двигаться только внутрь себя. Разве не в себе мы по-настоящему ищем ответы на все вопросы?
Аркадий, который до сих пор старался искать их в библиотеке, решил обдумать сказанное. Что-то в этом было. Но явно не всё.
Доклад кончился, все встали, стали выходить, кто-то переговаривался, докладчик со всеми раскланялся и тоже вышел. Аркадий видел, как он пошел на улицу. Его спина и затылок были какими-то задумчивыми.
Наступила очередь ресторана, Аркадий пошел туда автоматически, вместе со всеми. Из соседней аудитории тоже вышла группа и пошла туда же. На столах все было готово, и вина, что хорошо, в этот раз не было.
Когда он сел, к нему подошли Хан и Небо и сели рядом. Хан обратился к нему:
- Знаешь, брат, я могу немного добавить к этой мысли. Это ведь у него была мистика. Что внутри нас? Канал общения с Аллахом. Бросить все в мире, ни на что не обращать внимания, думать об Аллахе. И ты действительно таким образом найдешь путь. Потом станет ясно уже и то, что тебе делать в жизни. И теперь, в Дженнете, то же самое, по сути. Уже нет того, что можно бросать, но остался этот канал связи, только он один. Мы же через него все и воспринимаем. И вот – мы в себе и вне себя одновременно. Наши мистики много писали об этом... Потом, после Дженнета, будет полное слияние с Аллахом, где абсолютно все станет ясно. В тебе останется только Божия искра, ты именно ее туда и принесешь, насколько мы это поняли, конечно. – Хан говорил быстро, видимо, многое готов был сказать.
Закон всеобщего языка Дженнета, по которому обращаться можно было только на ты, Аркадия до сих пор очень мучил. Ему было невероятно тяжело говорить кому-то «ты». Но никакого варианта «вы» во всеобщем языке не было. И вежливых обращений не было, только по имени или брат/сестра. Приходилось себя заставлять.
- Меня зовут Аркадий, - сказал он. – Я из России, еврей. А ты Хан, я видел тебя в списке, и ты турок.
- Нет, - засмеялся тот. – Мы из Турции, но я не турок. Тоже еврей, нас везде много. Впрочем, ментально я был, конечно, чистый турок. У нас все это все время носилось в воздухе: мистика, суфизм, путь к Аллаху. Вот это существо, - он кивнул на сидящую рядом жену, - она турчанка.
Оба улыбались, их улыбки были теплыми. Аркадий тоже невольно улыбнулся. Он не знал, что сказать про мистику. Но в это время как раз подошли еще два человека, один председатель секции, второй его помощник, и отвлекли Хана. Он помахал Аркадию рукой и стал говорить с ними. Аркадий занялся едой. Подумал, что вообще не хочет делать доклад на своей секции, и надо бы ему найти своего председателя и отпроситься. Но его беспокоило, не получится ли так, что без доклада он не имеет морального права находиться на конференции. А ему предстояло еще многое услышать про сознание.
«Меня влечет к ним, - размышлял Аркадий про Хана и Небо. – А их, судя по всему, что-то притягивает ко мне. Что бы это могло быть? Получается, что те самые пути, которыми мы движемся, пересеклись, и, может быть, не случайно. Аллах так решил? И каким образом он это устроил?»
***
4
На следующий день у философов сознания был перерыв. Секция Аркадия работала с утра, он для порядка пришел и отметился, но быстро ушел. Тема была про энергию звезд, которая его совсем не интересовала. Судя по тезисам доклада, спектры звезд надо было пересматривать. Пусть этим занимаются специалисты, подумал он, тут, по сравнению с земной физикой, придется вообще все пересматривать, и звезды, по-видимому, не самое главное.
Он пришел к себе в домик, закрыл дверь и, не удержавшись, решил разузнать про своих новых знакомых. Наушники соединились с информационной системой Дженнета, и он послал запрос.
Сказать, что то, что он узнал, его удивило – значит ничего не сказать. Поначалу он даже засомневался, о тех ли людях он слышит. Потом понял, что да, о тех самых. Но долго не мог опомниться.
Небо, эта светлая фея, эта воплощенная женственность, в земной жизни была мужчиной! Более того, этот мужчина был женат и имел сына. Хан тоже был женат и имел сына. Их любовная связь длилась 25 лет и держалась все это время в глубокой тайне. Оба были в своей Турции известными музыкантами, как понял Аркадий, в жанре чего-то типа бардовской песни. На Востоке это называлось "ашик" или "ашуг". Хан никогда не был физиком, у него даже не было высшего образования, и для себя он, кроме искусства, увлекался книгами по психологии и психоанализу, иногда писал эротические рассказы про свободную любовь. Небо по образованию был художник, но этим не зарабатывал, только музыкой. Еще оба были публицисты, выступали с философскими и политическими программами. Хан несколько раз попадал в тюрьму. Далее шла какая-то связанная с этим информация о политической ситуации в Турции того времени, и Аркадий отключил поток слов.
Подсоединил к сети домашний экранчик и попросил фото. Обоих сразу узнал, хотя выглядели они тогда, конечно, совсем по-другому. На самом крупном фото Хан в таких же, как сейчас, очках, но с очень лохматой прической, с сигаретой в одной руке и бутылкой вина в другой, смотрел на зрителя в упор исподлобья недобрым взглядом. Небо на своих фотографиях был заметно андрогинен, но что это все же мужчина, сомнений не было. Он, наоборот, везде обаятельно улыбался. Оба не выглядели ни учеными, ни философами. Рядом с обоими лежали гитары и прочие инструменты. Видимо, фотографии были из музыкальных журналов.
Убедившись, что ошибки нет, Аркадий выключил экран и стал размышлять.
Что должно было произойти с этими людьми, что один сменил пол, а второй способ мышления? Аркадий даже не знал, какая из двух метаморфоз удивляет его больше, обе казались одинаково невероятными. Что касается смены пола, он об этом часто слышал на земле, но считал это признаком психического заболевания. Из одного пола невозможно перейти в другой, они абсолютно разные, можно только фантазировать. А как можно ничего не знать о науке и вдруг начать ее изучать, по-видимому, уже после конца земной жизни, в библиотеках Дженнета? Музыка и физика точно так же не имеют ничего общего. Неужели мужчина может носить в себе женское начало, а музыкант – научное? До сих пор Аркадий уверенно сказал бы, что это бред. По-видимому, нужно было переставать думать о людях слишком просто. Но Аркадий даже представить не мог, как ему тут можно двигаться к усложнению.
Интересно, что внешне они были сейчас вроде бы совсем другие, но узнавались тотчас. Что определяет уникальность лица? Разрез глаз, уголки губ? Наверняка когнитивная наука это исследовала. Аркадию почему-то показалось, что он узнал их по форме лба. Чистый нежный лоб Небо, высокий и даже как бы расширяющийся вверх лоб Хана (да, типично для евреев). Но вряд ли это было так. Ведь как виден лоб, зависит от прически. Видимо, всё-таки глаза. Аркадий закрыл фото.
Он почувствовал необходимость выйти и прогуляться, чтобы отвлечься от всех странностей жизни и восстановить спокойствие в уме. В конце концов, его не касалась история совершенно чужих людей. Лично ему точно не грозила ни смена пола, ни смена профессии, разве лишь некоторое изменение научных интересов. Да и то он вдруг засомневался, не спокойнее ли ему будет, если он вернется к своей обычной области и займется давно назревшим пересматриванием звёздных спектров.
Вышел на прогулку он очень осторожно, чтобы не столкнуться случайно с ними же. Встретить их ему сейчас было бы очень неловко, он еще не понял, как держаться, надо ли делать вид, что он ничего не подозревает. Да и вообще стоит ли продолжать знакомство. Но на секцию сознания завтра пойти хотелось. Все-таки какое-то внутреннее чувство говорило ему, что он попал на конференцию именно для того, чтобы это узнать, чтобы хотя бы знать, какими словами думать про сознание, как теперь стоят вопросы. Как они стояли в земной жизни, он хорошо понимал. Нейроны, сети, свобода воли, точка Я. А теперь как? Поля, волны, Путь, Аллах?
Он обогнул озеро, снова полюбовался звездным небом и успокоился. Разумеется, путь. И его направление, и как его найти. И как сделать так, чтобы застывшее сознание не мешало свободному течению энергии, даос-буддист сказал все правильно. Чтобы уловить какие-то истины мироздания. Чтобы понять по ним волю Аллаха, если уж оказалось так, что у него не было связи с ангелом и он ничего не мог спросить. Его же не бросили бы просто так в Дженнете, подумал он. Если нет связи, значит, она ему не нужна, значит, он может найти все нужное сам. Он сам нашел там библиотеку, сам разобрался в работе с информацией, сам стал изучать новую физику. Наверное, со временем он сам найдет и новую метафизику. А если он встретил на конференции тех, кто ему поможет, даст направление мыслей, то, может быть, воля Аллаха тут действовала незаметно.
«Но как же странно, что я вообще попал в Дженнет, – подумал он (подумал далеко не в первый раз). – Я был атеистом и агностиком, материалистом, презирал религию, никогда не пытался творить добро. Во мне не было никаких духовных достоинств, только любовь к научной истине». Всю жизнь он полагал, что тот Бог, о котором говорится в религии, это Бог морали. Не науки, не искусства, уж конечно не телесного гедонизма. Этот Бог всегда чего-то требовал. Аркадий никогда ничего не делал, чего он, казалось, должен был требовать. Разумеется, Аркадий был уверен, что умрет навсегда, что никакой жизни души вне тела быть не может, во всяком случае, лично у него. И вот он оказался, правда, не без тела, а в полевом теле. Но после биологической смерти. И в таком месте, которое, казалось, было предназначено для праведников. За что? Или для чего? Этого он точно не мог понять своим умом, а спросить было не у кого.
Хан и Небо, возможно, были праведниками в своей земной жизни, подумалось ему. По краткой информации и фото было бы глупо это отрицать. Может быть, они сделали массу добрых дел. А остальные физики на конференции? Все праведники? Или Аллах спасает физиков за то, что они хорошо работали в науке? Что за ерунда. Это совершенно не вязалось с образом Бога из христианской религии и, насколько Аркадий знал, иудейской тоже. И ислама тоже наверняка. По-видимому, все религии крупно ошибались, и все люди тоже крупно ошибались, и сам Аркадий наверняка тоже, в том числе сейчас, когда он все это думал.
Он махнул рукой и решил лучше любоваться звездным небом.
Когда возвращался, шел по дорожке позади домиков, хотя было уже темно, и идти было трудно. Но совсем не хотелось выходить на гладкую дорогу. Даже не хотелось видеть свет. Когда его дорожка проходила между домами, он слышал голоса, где-то уже ложились спать, в одном месте обсуждали завтрашнюю программу, еще где-то говорили на незнакомом языке. Все голоса звучали довольно. И я доволен, думал он. Но в глубине души у него была какая-то тревога. Внезапно в одном из домиков прозвучал знакомый голос.
- А иди-ка ты спать, дитя мое, - произнес Хан таким тоном, каким отец обычно говорит с маленьким ребенком.
- Иду, - ответила Небо, ее голос был нежным и спокойным. – Может, не будем закрывать дверь?
- Не будем, - разрешил ее муж. И почему-то добавил радостно: - Конечно, не будем! Теперь уже никогда не будем.
Дальше было не слышно, и остановившийся было Аркадий снова направился к себе. Осталось только два домика, они были почти соседи. Интересно, почему им не хотелось закрывать дверь. Аркадий снова заметил, как нравятся ему оба эти голоса. Завтра он встретится с ними совершенно спокойно. Наверняка им в голову не придет интересоваться, читал он про них или не читал.
***
5
Утро, яркий солнечный свет, свежий воздух с запахом зелени, влажной от росы. Молоко и бутерброды с сыром. Чего еще надо, чтобы быть счастливым, пусть даже недолго? Аркадий подумал, что не обязательно и идти на заседания, может быть, собственному мышлению больше будет способствовать прогулка в дальний лес за озером. Потом решил на утреннее заседание по сознанию всё-таки сходить, а насчет дальнейшего подумать после. Программу он не смотрел и не знал, что там будет. Любой материал был ему нов.
Когда он вошел в аудиторию, оказалось, что предстоит доклад именно Хана, на экране уже был первый слайд презентации с очень странной картинкой чего-то, похожего на завод по производству серной кислоты. Там были сплошные трубы. Аркадий сел в уголок, недалеко от кафедры. Слушатели тоже рассаживались. Какой-то человек зашел, сел за стол и весело сказал:
- Брат, пришел тебя послушать! Я тоже из Турции! Скажи, брат, как там была твоя фамилия?
То, что Хан ответил, звучало длинно и сложно, так что Аркадий тут же забыл. Его соотечественник назвал свою, это было проще. Оба улыбались. Они ничего не знали друг о друге, разумеется, но им было приятно, что они ходили по одному и тому же Стамбулу. А вот Аркадий москвичей здесь искать не собирался. Скорее всего, они были, и даже близких специальностей. Московская физика в его времена была неплохого уровня. Но обмениваться воспоминаниями об общих знакомых и об общих институтских коридорах? Упаси боже. Всё прошло как страшный сон. Программу конференции он смотрел только в общем, по названиям секций, а не по фамилиям участников.
Доклад оказался посвящен устройству полевого мозга, то есть той магнитной машинки, которая выполняла функции мозга в полевых телах. Хан говорил о неких контурах – дипольных цепочках? – которые примерно соответствовали нейронным сетям, но принцип их работы был другой, поскольку не было дискретных нейронов. Контуров было много, большинство из них присутствовало изначально, в тот момент, когда душа получала полевое тело. Получала она его вместе со всей своей прошлой памятью (что очевидно), а также со списком контуров, которые работали раньше и должны были работать далее. Но потом человек мог этими контурами управлять – тут шло много слайдов со схемами, опять похожими на трубы – и направлять энергию на какой угодно из них, а какой угодно тормозить. Контуры управляли и мыслями, и действиями. Были музыкальные контуры, арифметические, контуры схватывания структур, языковые, управляющие движением и так далее.
Вслед за этим Хан перешел к рассказу о восьми уровнях антенн для восьми типов полей. Три первые он пропустил, сказал, что все это знают (Аркадий даже не слышал). Четвертая требовалась для управления тремя предыдущими, пятая интегрировала еще несколько воспринимающих контуров. Про шестую и седьмую Аркадий не понял, потому что задумался о четвертой и пятой. Восьмая же, и это прозвучало совершенно явно, улавливала энергию трансценденции, которой управляли ангелы и в пределе сам Аллах. Аркадий прямо вздрогнул. Не привык он рассчитывать контуры божественных антенн, явно был морально не готов к этому. Но удивляться не приходилось. Тут его могло ожидать все, что угодно.
Небо сидела ближе всего к кафедре, ее взгляд был устремлен на мужа с обожанием. Ее лицо было бледно, губы не сомкнуты; казалось, она полностью забыла о себе. Хан несколько первых минут, видимо, нервничал, поэтому смотрел только на нее и рассказывал только ей. Но очень быстро пришел в себя. Его голос был выразителен, он говорил ярко, четко, иногда с иронией (когда труб на слайде было особенно много). О чем, глядя на него, никак нельзя было подумать, так это о том, что когда-то это был асоциально настроенный бард-анархист, писал политические песни и фривольные рассказы с психоаналитическими сюжетами. Впрочем, он выглядел очень сильным человеком, во всех смыслах. Смелым и прямым, когда надо. А когда не надо, способным к рефлексии в одиночестве. Таким людям удается мышление, удивительно только то, откуда у них появляются интересы, чем определяются. Восьмой антенной?
Народ после доклада оживился, всем было интересно. Стали задавать вопросы про свободу воли и самость. Кто управляет контурами, кто решает, какие активировать и тормозить? Аркадий разобрался и в седьмой антенне, ее работа обеспечивала как раз волю субъекта. Хан был готов ко всем вопросам, подробно показывал центральные контуры, сказал, что есть такие, которые генерируют постоянные частоты, и вроде бы другие контуры эти частоты воспринимают, благодаря чему обеспечивается чувство собственного существования. Всего было очень много, Аркадий отключился. Многие слушатели говорили между собой, поскольку кто-то из них об антеннах уже знал. О контурах согласия не было, Хан к этому относился спокойно, высокомерен не был, когда с ним спорили, не настаивал и отвечал, что изучать надо еще много (видимо, это был его способ вежливо пропускать комментарии мимо ушей). Пару раз спорщикам ответила Небо. Оба раза ее ответы вызывали веселый смех и реакции «да-да, точно!», видимо, она удачно шутила. О чем это было, Аркадий не уследил.
Три часа прошли быстро. Председатель остановил дискуссию и сказал, что эти темы будут обсуждаться и завтра, когда будет доклад о семантике. Там предстояло что-то о самореферентных системах. Народ встал и стал выходить на улицу, продолжая обсуждение. Хан отключил экран, мельком обернулся к Небо и подошел к Аркадию.
- Пошли с нами, брат, - пригласил он. – У нас на кухне есть особый кофе. Если можно, ты расскажешь, как тебе мой доклад.
Ну, да, как же турки без кофе. Аркадий к кофе был равнодушен. В земной жизни ему было нельзя его пить из-за болезни сердца. А здесь можно. Пойти в гости к новым друзьям ему было очень приятно. Он сказал насчет сердца, оба тотчас воскликнули:
- О, в земной жизни у нас было то же самое!
Выяснилось, что именно посредством инфарктов все трое и покинули землю, Небо в 54, Хан в 57, Аркадий в 60.
- Получается, я среди вас долгожитель, - заметил он.
Ему было легко говорить с ними. То ли южане общительны, то ли эти двое умели сделать общее поле доброжелательным и не напряженным. Сам Аркадий этого никогда не умел.
В домике Аркадия усадили, Небо стала варить кофе, Хан нарезал бутерброды и прочее. Потом он всё раскладывал по тарелкам и разливал по чашкам. Очевидно, в его присутствии вообще никто ничего не накладывал себе сам. Аркадия он спрашивал, что положить, а вкусы жены, понятно, знал. Заботился обо всех он как бы автоматически, между делом, явно ожидая возможности поговорить.
- Ну так вот, о твоем докладе, - сказал ему Аркадий, послушно держа руки на коленях. – Контуры твои превысили способности моего мозга и моих контуров. Я ничего, считай, не понял, кроме того, что их много. И что они управляют друг другом. Что касается антенн, то я был бы признателен, если бы ты рассказал, начиная не с шестой, а с начала. Представь себе, о первой, второй и так далее я тоже не имею понятия.
И Хан, и Небо засмеялись, стало совсем легко и приятно. К тому же Хан достал бутылку вина. Аркадий слышал, что из ресторана разрешено брать все что угодно, так что это была законная бутылка. Аркадий смотрел на нее с опаской, а Небо глянула на мужа с укоризной. Вероятно, они еще из земной жизни имели разное отношение к алкоголю.
- Я специалист по теоретической механике, - развел руками Аркадий. – Ну откуда я мог знать про эти восемь типов?
- Да их еще больше, - отозвался Хан. – Восемь только известны. Я тебе в память наушников сейчас скину статью о первой, второй и третьей. Там долго рассказывать, а так ты вечером послушаешь или на экране посмотришь.
Аркадий от души поблагодарил. На слух он мог ничего и не понять.
- А что касается контуров, то далеко не все они между собой взаимодействуют. Я говорил кратко, ты не обратил внимания. Там модули. Многие контуры группируются в модули, и эти модули относительно автономны. Можно управлять модулем как целым. Но штука в том, что в полевых телах можно и внутри модулей избирательно тормозить отдельные контуры. На земле, в нейронных мозгах, это было невозможно...
- Скинь мне тогда и свою сегодняшнюю презентацию, может быть, я настрою свои контуры на более медленную работу и таким образом в чем-нибудь разберусь. Только скажи вкратце: откуда ты взял всю эту свою систему? Ты же тут относительно недавно. Как ты смог так подробно все разработать?
- Ну, ведь наш ангел мне все время советовал, куда идти, - ответил Хан как о само собой разумеющейся вещи. – Мне приходила идея, я задавал вопрос, и быстро все становилось ясно.
- Ну да, ангел, - вздохнул Аркадий и признался: - У меня нет связи с ангелом. Он абсолютно ничего ни разу мне не сказал. Я только теоретически знаю, что у каждого человека должен быть его ангел.
И Хан, и Небо посмотрели на него удивленно. Хан как будто не понял, а внимательный взгляд Небо был полон сострадания.
- Нет канала связи, - тихо произнесла она. – Он закрыт. Да, у некоторых бывает, Роза говорила... Как же тебя не стали лечить на фронтире?
Кто такая Роза и что такое фронтир, Аркадий не знал и пожал плечами.
- Я просто попал сюда и стал оглядываться и изучать ситуацию, - ответил он. – Потом сидел в библиотеке, читал книги, сам написал статью. Переписывался с коллегами по дальней связи, послал статью им. И вот мне предложили эту конференцию. Я практически ни с кем лично не общался.
Теперь Хан тоже смотрел с сочувствием.
- Ну хоть с нами пообщайся, - сказал он.
- С удовольствием, - искренне ответил Аркадий. За это они выпили.
К счастью, в целом пили мало. Потом он еще рассказал кое-что о Москве, потом поговорили о грамматике всеобщего языка в связи с языковыми контурами, а потом Аркадий поблагодарил и попрощался, не забыв переписать у Хана пару статей и презентацию. Он не мог общаться слишком долго даже в самых наилучших условиях.
У них один ангел на двоих, идя к себе, думал он. И сами они в чем-то кажутся будто соединёнными какой-то скрытой связью. В биологических телах не может быть телепатии, тем более слияния сознаний. Но у любящих людей что-то, видимо, возможно. Внешне они были очень разные, типичный мужчина и типичная женщина. Но движения были в чем-то похожи, интонации почти одинаковые. Было даже что-то общее в выражении глаз. Ну, да, видимо, долго знали друг друга. Или их путь был рука об руку. Русский народ об этом выражается пословицей Муж и жена одна сатана. Вот, оказывается, один Дженнет и один ангел тоже.
Чем в Дженнете занималась Небо, интересно. Хан физикой, а она сочиняла музыку, как когда-то на земле? Аркадий до сих пор был уверен, что женщинам не дано быть композиторами, да и играют и поют они плохо. Но теперь готов был поверить, что все возможно. И все-таки он предполагал, что род деятельности изменили оба и равно круто. Собирался потом спросить ее об этом. А вот сам он не изменил род деятельности. Может быть, стоило? Только ангел мог бы ему ответить, но ангела не было.
Кстати вспомнил, что в молодости тоже сочинял и музыку, и стихи. Тоже мог бы быть бардом. Когда учился на физическом факультете, часто пел с друзьями под гитару, в том числе и свои песни. Но что это были за песни... Уже и тогда понимал, что очень примитивные. Понимал, но пел. Не так часто он находил что-то общее с людьми, чтобы упустить возможность попеть вместе. А мог бы, наверное, писать куда лучше. Но физика заняла все время, всю жизнь.
Сразу домой читать он не пошел, ему хватило интеллектуальных впечатлений на сегодня. Он еще утром думал пройтись. Правда, было жарко, и сначала он пошел на озеро. Там купался, потом обсыхал на пляже, опять купался. Потом, охладившись до нормы – а человек из России имеет прохладную норму, даже если он этнически южанин – прошелся до леса, побродил по опушке. Увидел грибы, но не был уверен, что грибы на незнакомой планете съедобны. Поэтому вернулся домой, лег и уснул.
***
6
Проснулся посреди ночи, поскольку выспался. Какое-то время лежал, вспоминал контуры в виде переплетающихся труб, из них модули и опять контуры, а потом антенны восьми уровней и собственный канал общения с ангелом, который был закрыт. Теплое ощущение где-то в душе, оставшееся от новых друзей, теперь сопровождало его. Он вспомнил Небо и как она была одета. На ней была изящная кожаная юбка ниже колен и красная блузка, слегка расстегнутая сверху. (А под юбкой, скорее всего, кружевные чулки, как-то казалось, что они ей подходят). На стройной шее ожерелье из неброских камней. Серебряные кольца на руках, на тонких запястьях браслеты тоже серебряные. И красивые сапожки на каблучках, из-за которых она казалась почти одного роста с Ханом. Аркадий вспомнил и его. Хан носил джинсы, клетчатую рубашку, легкие ботинки и всё. Раньше Аркадию было очевидно, что манера женщин думать об одежде не говорит ни о чем, кроме их глупости. Сейчас вспоминал, как Хан несколько раз кинул краткий взгляд на жену. В его взгляде были одновременно покровительственная ирония и теплая, восхищенная любовь. И тому, и другому Небо была рада, было видно, как она мимолетно улыбается его взгляду. Была в этом какая-то мудрость брака мужчины и женщины, которую Аркадий пока не мог уловить. Но он уже не думал о том, что хорошо бы, чтобы женщин в мире вообще не было.
Наконец он включил экран и стал читать про первые антенны. И тут снова оказалось нечто в высшей степени неожиданное.
Это была не научная статья, а скорее учебник, судя по всему, составленный ангелами, а не людьми. Аркадий видел много таких текстов в библиотеках Дженнета. Ангелы предоставляли труд сочинения теорий и систем людям, но иногда снабжали их собственными учебниками, в которых излагались основополагающие вещи. Их тексты вызывали полное научное доверие, потому что были написаны так коряво и сухо, что невозможно было долго читать. Бесплотные сущности хорошо могли выражаться только точными формулами.
Аркадий к этому уже привык, поэтому в общем идеи понял. О первой антенне было сказано, что она получает энергию из внутреннего источника, который придается любому живому существу при его сотворении Аллахом. Ее энергия тратится на всяческое поддержание жизни, типа фотосинтеза, питания, деления клеток, удвоения ДНК, работы рибосом, и далее страница биохимических терминов, которые, возможно, что-то могли сказать биологам. Эту страницу, а также пять страниц следующих схем и формул Аркадий пропустил. Он верил, что для всего это нужна энергия, хотя на земле в его время ученые считали, что это происходит само собой. Упоминалась и энтропия, о которой он недавно слышал в докладе. Но это его не заинтересовало.
Вторая и третья антенны принесли полное недоумение. Речь, совершенно внезапно, зашла об энергии Инь и энергии Ян. До сих пор Аркадий был уверен, что это красивые китайские метафоры. Оказалось, ничего подобного. Для двух этих видов энергии были выделены две разные антенны, которые были не одна над другой, а обе делили второе-третье места. Особенностями обоих энергий было то, что они действовали очень сильно только вместе. Они были как бы две полярности (какая полярность может быть у энергии? Аркадий пожал плечами, он много чего не понимал, его это не удивляло). Каждая из них давала, конечно, движение общему телу, но фундаментально это движение было как у полюса магнита – к противоположному полюсу. Ян нисколько не метафорически была энергией мужчин, а Инь – женщин. Однако их противоположность была меньше, чем полагали древние китайцы, например, Инь не была ни холодной, ни темной, обе теплые и светлые. При соединении двух полюсов, что не удивительно, выделялась неслабая Инь/Ян энергия, зачастую просто-таки в виде взрыва. Энергия соединенного типа, то есть Инь/Ян, была максимальной энергией, доступной живому существу. При правильном расположении Инь и Ян полюсов она была такой невероятной, что легко превращалась в любой другой тип энергии в диапазоне от 1 до 6. В том числе в энергию первой антенны, замечалось в тексте. А эта энергия наследовалась потомками соединившейся пары, входя в некий особый контакт с замыслом Аллаха об их потомстве. В примечаниях было специально оговорено, что все изложенное касается всех живых существ, от низших животных до человека. Только антенны выше пятой отличали собственно людей. И, насколько понял Аркадий, там речь шла о куда более субтильных энергетических потоках. Вопрос, можно ли их вообще сравнивать в общих единицах, оставался открытым.
Аркадий оторвался от экрана и лег на кровать на высокую подушку. Он явно был неспособен переварить что-то еще. Хотел узнать о первых трех антеннах и узнал. Теперь надо было это переварить, понять. Понять значит хоть как-нибудь ввести в мир привычных мыслей, ибо других у него быть не могло по определению. Как можно было московскому физику из советской школы Ландау ввести в свой мир китайскую круглую двуцветную картинку?
Жаль, что нельзя было прямо сейчас сказать хоть что-нибудь Хану, услышать от него в ответ хоть что-нибудь. Жаль, что на заднем плане, как тень Хана, не было Небо. Жаль, что их миры были настолько далеки друг от друга.
Впрочем, решение этой проблемы пришло ему в голову довольно быстро. Наушники же могли соединяться с сетью Дженнета, а в сети Дженнета же нетрудно было соединиться с кем угодно по дальней связи. Хан телесно был через два маленьких домика от Аркадия, в метрах это не больше сотни. Но была ночь, все спали. И сами контексты мышления были очень далеки, никакие 100 метров не могли уменьшить их. А в Дженнете любая дальняя связь держала свою информацию нейтрально и сколь угодно долго.
«Спасибо, Хан, дорогой брат, - писал Аркадий. – Я прочитал скинутый тобой текст. Я не знал ничего про Инь и Ян. И я мало что понял. В жизни я не был полноценным мужчиной и у меня никогда не было женщины. Увы, женщин я терпеть не мог. Моя работа в физике была очень вне-телесная, скорее всего, ее обеспечивали энергией только высшие антенны. К сожалению, я и сейчас я не знаю, что со всем этим делать.
Русская физика имеет свои ограничения, нас воспитывали как сциентистов. Ты турок, а что было в Турции, я не знаю. Я был бы рад раскрыться новому знанию, но ты же можешь понять меня, я способен к очень малому... Я буду стараться. Я обещаю. Но все это на сегодняшний момент слишком сложно для меня.
Еще раз спасибо, дорогой Хан. Целую тебя и Небо, твой Аркадий».
Он это послал, не раздумывая. Полежал и только потом перечитал. Еще полежал и еще перечитал. «Я не знаю, что было в Турции,» - в том числе, перечитал он. Звучало так, что он не знал, какая физика была в Турции. То есть получалось, что он делает вид, что не знает, что Хан не был физиком. И вообще делает вид, что не знает их историю. А ведь он не хотел делать какой-либо вид, хотел быть таким же искренним, как они оба.
О Аллах, как все сложно! – мысленно воскликнул он.
От этого надо было как-то спасаться. Он вызвал программу конференции и посмотрел свою секцию. Сегодня она была утром. Он лег на подушку и, к счастью, на какое-то время мысли его покинули. Он заснул.
Но увы, не все было так просто. Вдруг посреди сна он лег ниже подушки. Ему стал сниться сон. В этом сне ему принадлежала женщина наподобие Небо – но, кажется, какая-то другая. Она была в юбочке и черных кружевных чулочках, нижнее белье ее тоже было кружевное. У нее была красивая выпуклая грудь, тело с округлыми бедрами, все в самом эротическом виде. Любой мужчина стал бы рассматривать ножки и между ними, но глаза Аркадия туда совершенно не поднимались. Она его хотела, а он ее нет. Аркадий смотрел на нее и думал: ну вот, это Инь. Где мое Ян? И не мог найти ответа на этот вопрос. Когда он проснулся, какое-то слабое мужское возбуждение его посетило, но быстро ушло. Увы. Он теперь знал все, что надо, но это никак не могло помочь самому ему.
***
На следующее утро он проснулся и принял решение все эти сложные проблемы забыть. На его космической секции был доклад под названием Сети, и он пошел на него. Название было очень краткое и возбуждало любопытство. Когда он зашел в аудиторию и увидел лица своих коллег, ему показалось, что его мир здесь, и здесь, в этом мире, он и должен быть. Он всегда стремился заниматься вопросами устройства мироздания. В земной жизни, как выяснилось, построение теорий пошло не в ту сторону. А теперь об этом можно было узнать настоящую истину. Как Аллах творил мир? Какую вселенную он имел в виду? Ведь от одного этого вопроса захватывало дух.
Не в меньшей степени захватило дух и от ответа, который предложил докладчик. Не ответ, конечно, а просто один из аспектов устройства вселенной. Докладчик был, судя по внешности и имени Хальфдан, из Северной Европы, может быть, голландец, а может быть, с еще более дальнего севера, из Исландии, например. Аркадий невольно сравнил этого высокого статного голубоглазого блондина со своими турками. Случайно ли разница антропологических типов коррелировала с разными интересами в физике? Чтобы ответить на этот вопрос, нужна была статистика, а у Аркадия это было что-то на уровне интуиции.
Итак, сети, сказал докладчик, предшествовали творению материи. Именно сети были сотворены первыми, как бы в качестве координат или каркаса мироздания. Масштаб сетей впечатлял не менее, чем масштаб Вселенной, речь шла о миллиардах и триллионах узлов. Докладчик, впрочем, высказал идею о неких макроузлах, которых меньше, но это была его гипотеза. И вот эти узлы были связаны в сеть, которая практически делала их близкими соседями. Сеть была многомерная, формулу для подсчета измерений докладчик привел, но с ней потом стали спорить. Как бы то ни было, все точки сети были связаны и фактически представляли собой отдельное пространство. Все, что не находилось в узлах, принадлежало к другому пространству. Земля находилась в узле, Конференция, Колыбель, Перемены, Новая – все были в узлах. Только в них Аллах располагал разумную жизнь. Все, что не в узлах, оказывалось, по сути, каким-то лишним. Кроме того, не исключено, что сети могли и сами служить передатчиками и обработчиками информации. Это была гипотеза, основанная на том, что мозг и интеллект – это тоже сеть.
Неплохая теория, подумал Аркадий. Он не стал следить за дискуссией после доклада, потому что конкретный вид формул его не интересовал. Пожалуй, к этой теории примыкали и его собственные разработки. Может быть, стоило поближе познакомиться и с докладчиком, и с теми текстами, на которые он опирался. Ангелы в библиотеках Дженнета наверняка написали множество фактов про сети и все, что с ними связано.
Но как-то он не мог заставить себя заинтересоваться этим по-настоящему. Сети, n-мерное пространство... А после перерыва на соседней секции предстоял еще доклад про течение времени во вселенной, тоже в противовес теории относительности. Все это было теоретически интересно, но не покидал вопрос: что с этим делать человеку? Как это относится к его жизни и его душе? Этот вопрос сейчас предстал перед Аркадием в таком виде: Аллах сотворил триллионы галактик, миллиарды узлов, невообразимое количество элементарных частиц. Среди всего этого бесконечного и бессмысленного объема какое ему может быть дело до какого-то крошечного человека? Знает ли он вообще о его существовании? То есть понятно, что знает, примерно на том же уровне, как знает каждый электрон и каждую звезду во вселенной. Нельзя не знать то, что ты сам сотворил, тем более когда ты бог. Но ведь Аллах знает о людях как-то по-другому? Он придумал такую странную жизнь для них, сначала в одном теле, потом в другом. Он общается с ними посредством ангелов (с Аркадием не общается, но это, судя по всему, личное Аркадия уродство). Выполняя его волю, ангелы собирают физиков на конференции. Теперь стало понятно, что и планета Земля, и планета Конференция расположены в узлах. И что все это значит для человека? Человек – это что-то типа сын Бога, как говорили христиане? Или друг, или собеседник, или помощник, или слуга, или альтер эго? Или что-то типа рецепторов для сбора информации? Или устройство памяти, как у компьютера? Все что угодно Аркадий мог представить, кроме того, зачем все они собрались здесь на эту конференцию.
Во время перерыва он в домик не пошел, а примостился на площадке для кофе брейка. Там были стаканы, кофе и чай, сахар, печенье. Есть он не хотел, а вот глюкозы его мозг требовал. К нему подошел председатель его секции с намерением лишить его надежды улизнуть от доклада. Сказал, что очень хочет услышать его трактовку принципа наименьшего действия. Аркадий грустно пожал плечами.
- Я никак не трактую его, брат, - сказал он. – Пока мне ясно только то, что его надо вообще отменить.
- В нем ошибка? – предположил тот.
- Его надо заменить другим принципом, - ответил Аркадий. – Но я не знаю, каким. Принципом наилучшего действия, вероятно. Но я не знаю, как определить, какое действие наилучшее. Это же действия Аллаха. Самые красивые, возможно. Или самые справедливые. Или самые милосердные. Я не уверен, что человек может узнать это.
- Да, к наименьшему действию, скорее всего, все свел человек. Человеку свойственно видеть минимумы, а не максимумы, - задумчиво сказал председатель. – Аркадий, брат, давай мы проведем дискуссию. Сделаем круглый стол. Дня через три. Хорошо?
Пришлось согласиться. Председатель был очень симпатичный человек из Испании. Его звали Николас. У него была приветливая улыбка, спокойные умные глаза, красивая форма лба. Наверняка он сам думал обо всем, что слышал от докладчиков. Аркадий еще до заседаний увидел его биографию и просмотрел – Николас был не только физик, но и математик, и поэт, и философ. Конечно, было бы хорошо поговорить с таким человеком и о действиях Аллаха, и может быть даже о поэзии. Но они же не расстанутся больше. В Дженнете он может потом говорить сколько угодно с кем угодно. По дальней связи. Там можно общаться и лицом к лицу, моментальной передачей мыслей, но это очень тяжело. В библиотеке Аркадию несколько раз пришлось так обменяться парой слов, это вызвало у него панику. Хотя, конечно, иногда хочется видеть лицо. Лицо участвует в общении, представляя говорящего. Когда лица не видно, кажется, что говоришь с выдуманным собеседником.
Надо поизучать роль тела, – подумал Аркадий. – У когнитивных психологов по этой теме должно быть много материала.
(А паника была, возможно, связана с тем, что общение передает не только мысли, но и множество побочных волн. Некоторые из них, возможно, воздействовали на его поломанные вторую-третью антенны. Этот вопрос тоже следовало обдумать).
Рассказ очередного докладчика про время был запутанным и непонятным. Автор был, судя по всему, философ, а не физик. Упоминал время само по себе и время для наблюдателя, рассуждал, обязательно ли время связано с материей, говорил, что нет. На вопрос, какой смысл во времени, если нет ничего материального и никаких процессов, так и не сказал ничего ясного. Сознание Аллаха было у него и пространственным, и временным, обнимало всю вселенную и все ее моменты, но при этом время двигалось и для Аллаха, поскольку он живой. Сознания людей были как-то вписаны в сознание Аллаха, были для него прозрачны. При этом в каждом человеческом сознании текло еще свое время, то есть времен было много. Ну, последнее не противоречило теории относительности. А вот общее время, тем более нематериальное, кажется, противоречило. Аркадий мог признать, что все это острые и интересные вопросы, но ответы, с его точки зрения, даже не просматривались.
После научного дня в ресторан он не пошел, пошел к себе, съел немного из холодильника, закрыл дверь и лег на кровать. Он устал за два сеанса научного мышления, но и ходить около озера не хотел, хотел лежать. В Дженнете, что интересно, тоже бывает такая умственная усталость. Более того, там даже необходим сон. В основном люди там спят в домах, аналогичных земным деревенским жилищам, но некоторые предпочитают палатки, шалаши, что-нибудь поменьше. Сам Аркадий прекрасно высыпался на том, что там служит землей. Зачем может быть нужен сон полевому телу, он не имел ни малейшего понятия (впрочем, зачем сон биологическим телам, он не знал тоже).
Посмотрел на экранчик и увидел ответ Хана на свое ночное послание. «Аркадий, мой друг, все, видимо, имеет какой-то смысл, как-то связано с замыслом Аллаха о тебе. Но свой собственный смысл бывает найти не легче, чем смысл всего мира. Если пара разговоров с нами развеселит тебя, то мы тебя ждем каждый день. К тому же можно как-нибудь на днях сходить вместе в небольшой поход в лес, завсегдатаи конференций говорят, что местные грибы можно есть. Твой Хан, Небо присоединяется».
Его охватило тёплое чувство. Друг, написал ему Хан. Друзья. Близкие люди, какая-то особая общность, понимание, расположение друг к другу. В земной жизни он избегал дружеских отношений. Ему была даже неприятна и тревожна мысль о расположении к кому-то. Нет, врагами он людей не считал, он трезво понимал, что ничего из себя не представляет, чтобы иметь врагов. Но зачем кому-то было знать об этом еще и с близкого расстояния?
А вот был рад, что друзья есть. Странно, что это произошло так стремительно. Странно, что эти люди были столь на него не похожи. Но все было очень сложно в области взаимодействия субъектов. Скажем, если у людей были схожие контуры – а кто знает, как эти контуры устроены, сам Хан тоже в точности не знал – то вполне возможен был, например, резонанс. Вряд ли этот резонанс мог свидетельствовать о реальном сходстве содержания, но он доставлял удовольствие, чувство тепла и спокойствия. Да конечно, никакого реального сходства содержания никто и не ждал. Зато это было что-то типа созвучия. Музыканты Хан и Небо должны были быть чувствительны к созвучиям и резонансам.
Найти свой смысл. Найти смысл мира. Аркадию казалось, что свой смысл найти все-таки легче. Но пока он не нашел ни того, ни другого. Интересно, как Хан нашел свой смысл? Ведь, скорее всего, пока он был бардом, мысль о физике не приходила ему в голову. Чего, интересно, он вообще хотел получить в Дженнете? Наверняка в своей Турции он был мусульманин, верил в рай, надеялся попасть в него. Как он его представлял себе? Не с гуриями же.
Хан тактично ответил ему через дальнюю связь, не навязывая свое общество. Но было всё-таки странно переписываться так дальше. Аркадий решил завтра пересечься с ними на конференции. Сейчас у него не было сил. Он напился молока, лег и уснул.
***
7
Утром доклада на секции сознания не было, а на секции Аркадия было что-то про элементарные частицы. То ли то, что они не элементарные, то ли то, что их вообще нет. Ни то, ни другое Аркадия бы ничуть не удивило. Докладчик был из математиков, мысли излагал формулами. Был похож на немца, но, кажется, американец. Народ начинал уставать от интеллектуального напряжения, в аудитории сидело человек 15, а слушало из них человек 5, видимо, таких же математиков. Еще человек 10 были явно в мире своих наушников и экранов. Остальные участники секции, похоже, сидели на докладах попроще или вообще устроили себе перерыв. Кстати, на следующий день перерыв во всех секциях был предусмотрен расписанием.
Аркадий даже не стал заходить и садиться. Подумал, что лучше будет, если он тщательнее подготовится к собственному выступлению на круглом столе. А поскольку у него все было уже готово, то самая лучшая подготовка будет состоять в том, что он пойдет к озеру, будет там купаться и лежать на пляже. Пока есть биологическое тело, надо им пользоваться.
Солнце светило ярко, хотя сильной жары пока не было. Загорать Аркадий не хотел, поэтому лег на песок под раскидистым деревом. По берегу озера дальше, за деревьями, пляж кончался и росли камыши. Прилетела какая-то птица, села в камыши, видимо, с намерением ловить рыбу. По ветвям дерева – оно напоминало иву – скакали более мелкие птицы, переговариваясь свистом. Одну Аркадий увидел, она была окрашена ярко, как попугай. Аркадий подумал, что биологи из Дженнета, возможно, тоже прибывают сюда на конференции и экспедиции. Когда-то в молодости он хотел быть биологом. Почему он стал физиком? Так сложилось. Хорошая учительница в школе, пробудившая у него интерес к физике, домашнее чтение разной литературы, победы на олимпиадах, неудачи в социальном плане, склонившие его к тому, чтобы уйти в науку... Дядя, который помог поступить в МГУ через свои связи (иначе еврею это не светило). И что? Вот это и есть его судьба? Это так и должно было быть, это не могло быть по-другому?
Ну, если бы он стал биологом, его жизнь, скорее всего, не слишком отличалась бы. А музыкантом, бардом? А политиком, а философом? Он всегда чувствовал, что это ему попросту не под силу. Нужна была большая свобода, большая смелость. Наука у него пошла по накатанной, заранее проложенной дорожке. Ему казалось, это наилучшая дорога из всех возможных, а на самом деле он просто боялся с нее свернуть.
Людям свойственно ходить по дорогам, а не по чистому полю. К озеру и к лесу на планете Конференция Аркадий тоже шел по дорожкам. И лежал на пляже, а не на случайном месте. На языке контуров, который предложил Хан, это означало, что работают те контуры, которые заранее сложились, потому что это проще, чем составлять и накачивать энергией новые. Но, кстати, в области политики, музыки, философии и чего угодно всё тоже далеко не чистое поле. Там свои дорожки, свои принятые способы входить в это поле и в нем двигаться. Нельзя быть просто политиком, надо быть членом какой-то партии. В искусстве не так жестко, но тоже авторы пишут так, как от них ждут, в определенном стиле. Может быть, наибольшая неопределенность и самое чистое поле в философии. Зато философы очень часто говорят что-то примитивное и научно беспомощное. Дорога ограничивает перспективы, но позволяет уйти далеко. Чистое поле просторно, но далеко по нему не уйдешь. Можно всю жизнь только стоять, мечтать и так и не пойти вообще никуда. Опять же путь, цель, направление, всё это...
Хорошо, что в Дженнете можно заниматься чем угодно. Жизнь в биологическом теле конечна, отсюда и представление о том, что надо идти куда-то. Полевое тело, скорее всего, тоже окажется со временем конечно, но пока конец был далеко. Идешь куда хочешь, пробуешь разное. Ах, как жаль, что полевое тело не доставляет такого удовольствия, как биологическое.
- Привет, Аркадий, - сказал знакомый голос рядом. – Мы ходим похожими путями. Я посижу тут тоже, если не возражаешь.
Хан был один. Аркадий удивился, ему казалось, они с Небо везде вместе. Но спрашивать не стал.
- Как возражать? Я о тебе много думал. И о вас с Небо, об обоих.
Хан скинул рубашку и расположился на солнце, ему-то жаркая погода была по душе.
- Я всегда отличался интуицией, - сказал Хан. – Мне это часто говорили. Моя интуиция мне сейчас говорит, что нам с тобой хорошо будет поболтать, обменяться своими историями, всякими мыслями. – Он положил руку под голову, чуть помолчал и добавил: - Ты-то, собственно, уже начал. Мы тут не зря встретились.
- Я тоже об этом подумал, - ответил Аркадий. – Правда, я вижу в этом пользу и смысл для себя, но, честно говоря, не вижу пользы для тебя. Что тебе до скучного московского неудачника-одиночки? Но ладно, Аллаху виднее. Хан, расскажи мне, пожалуйста, как ты пришел к тому, где ты сейчас. Мне это действительно очень интересно.
Хан на его определении себя присвистнул.
- Что ты говоришь? – возмутился он. – Как можно говорить так о любом человеке, в том числе о себе? Аллах же тебя любит! Это же он тебя сотворил!
Это возражение Аркадий знал и ему не удивился.
- Ладно, не буду, - только и ответил он. – Ну расскажи о себе, Хан. – И, чтобы больше не ловить его темпераментную мимику, лег на спину и стал смотреть на ветви дерева.
- Как я пришел к себе сейчас? – заговорил Хан. – Ну, человеком меня сделала любовь… Сейчас расскажу. Я был очень большим грешником в молодости. Какому только разврату мы тогда не предавались. Алкоголь, гашиш, все в таком духе и помногу. Пил я всегда без меры… Свободная любовь направо и налево, как угодно и с кем угодно. И тут я тоже считался героем. В общем, бурная молодость. Правда, Небо тоже был хорош в те годы – он только не пил, во всем остальном мы друг друга стоили, да и все наши друзья и приятели тоже. В Бога я не верил, религию презирал…
Аркадий никак не реагировал. Хан сказал о Небе «он», ничего не поясняя, как будто так и надо. Видимо, догадался, что Аркадий знает их историю. То есть интуиция его и в самом деле была хороша.
- Небо нет, он всегда был верующий, сильно, серьезно. При этом никаким религиозным догмам не верил, как и я. У них, знаешь, с Аллахом была любовь, иначе не скажешь. Он любил Аллаха и был абсолютно уверен, что Аллах любит его. Чувствовал это. Ну и не ошибался, конечно. Небо… Что о нем сказать? Он был необыкновенный. Очень необычный даже внешне, одновременно похожий и на мужчину, и на женщину, и ни то, ни на другое. Одновременно и чистый турок, и как бы иностранец в своей стране, и свой в разных культурах. Знал несколько языков, арабский, персидский, английский, немецкий, всех я и не знаю. Невероятно талантливый, никто не писал таких стихов и такой музыки, как он. Намного умнее всех, кого я знал. Очень живой, остроумный. Играл в театре и кино, причем любые роли, хоть негодяев, хоть героев. А главное – очень хрупкий. Обидеть его, ударить можно было одним словом. Причем иногда и не поймешь, каким. Он никогда не отвечал. Уходил домой и плакал в одиночестве. Потом успокаивался, развеселить его тоже было легко. Иногда у него настроение менялось по нескольку раз в день. Он защищался от жестокой жизни, жил в своем мире, в мире фантазии, но по-настоящему защититься не мог, был очень проницаем. Ну, все это я узнал уже позже, но что он мне очень нравится, это-то я понял сразу. Мне было 25, когда мы познакомились, ему чуть больше. Я решил переспать с ним, в этом ничего сверхнеобычного не было, у богемы многое считается нормальным. Стал его соблазнять, он поначалу отмахивался, как-то раз покрутил мне пальцем у виска, а потом я его подсадил на крючок, он уже не столько отмахивался, сколько кокетничал, скоро должен был сдаться. Ну, там было много всего, эта история тянулась почти год. Вообще-то мы, помимо всего прочего, были и просто друзьями, часто играли вместе, выступали. Теперь расскажу, как произошел самый главный случай в моей жизни.
Хан немного помолчал, видимо, затем, чтобы Аркадий переварил услышанное. Аркадий это вполне мог переварить. Действительно, чего только не принято у богемы. Однополая любовь его не слишком шокировала. Чего он не понимал, это как можно быть одновременно и мужчиной, и женщиной, и ни тем ни другим. Впрочем, образ Неба той поры Хан обрисовал ярко.
- Однажды мы не виделись дня три, и я позвонил ему домой. Интуиция мне подсказала правильно, когда позвонить. У него было очередное расстройство, он был грустен и к тому же болен. Он часто болел. Жил тогда один, так сложились обстоятельства. Я сказал, что привезу продуктов, он согласился. Я подумал, вот удобный случай, мы одни... Но когда я приехал с продуктами, у него были слезы в глазах. Я ему велел рассказывать, что случилось, и он ответил: «Не обращай внимания, Хан, я просто грущу, у меня это бывает, ты же знаешь. Поплачу и успокоюсь». Ну, и тут я ответил что-то типа: «Как это не обращай внимания? Вот еще. Ну-ка рассказывай». И он улыбнулся... Потом он мне говорил, что тогда он впервые почувствовал, что кто-то готов его выслушать и пожалеть, все остальные действительно не обращали внимания, потому что все знали, что он часто грустит и потом успокаивается. Просто пожимали плечами, мол, нервы. Но я как-то не могу в таких случаях пожимать плечами. Ну, мы сели на диванчик, я его обнял, стал слушать, там действительно были пустяки, я хотел так и сказать. Но вдруг почувствовал, что вот я обнимаю его за плечи, и... я обнимаю какого-то ребенка. Этому ребенку лет 7, не больше. Он испуган, беззащитен, он потерялся, у него нет родителей, ему страшно. А было ему 27 лет. Но были причины в его детстве, я это потом прекрасно понял. Сейчас это неважно, я рассказываю-то о себе. И все, всю мою похоть как отрезало. Даже я не способен развратить ребенка. Много было грехов у меня в жизни, но вот тут я остановился. Он так доверчиво прижимался ко мне. Он так нуждался в защите. И я стал думать, что только я и могу его защитить. Это был момент боли, надо сказать, вот так отказаться от лакомой цели. И вроде бы это был совсем мелкий случай. Потом-то мы все равно стали любовниками. Но для меня это на самом деле было самое важное событие в жизни, в смысле, в моральной жизни. Вдруг я понял, что кроме моего удовольствия есть еще что-то. Что я должен служить, а не побеждать. Вот, представь, в 26 лет я вдруг стал человеком. А если бы не Небо, может быть, не стал бы им вообще никогда. Только он смог развернуть меня к этому.
Аркадий очень хорошо представлял себе то, что рассказывал Хан. У того была способность говорить выразительно. Но не сразу понял, почему этот случай оказался для Хана так важен. Сам бы он, впрочем, на его месте точно не догадался бы никого пожалеть.
- Ты стал его защищать, поддерживать? – предположил он.
- Да, да, именно так. Я хотел быть его защитой и опорой. Иногда я и вправду помогал ему жить. Например, как-то раз он чуть было не лишился денег, одни прохиндеи хотели заставить его подписать невыгодный договор. А он был очень доверчив, да и не мог сопротивляться. Я тогда пошел к этой компании поговорить с ними. И поговорил так, что они стушевались и больше не высовывались. И он тогда был мне благодарен, он сказал мне с улыбкой: «Разве можно не отдаться такому мужчине?». Он видел во мне что-то хорошее, мне это было важно... Конечно, у меня был ужасный характер. Иногда я его просто терроризировал. Мы ссорились из-за философских проблем, из-за богословия, из-за политики, из-за мировоззрения и чего угодно. Потом я просил прощения, разумеется, я сам понимал, что несдержан. У Неба, по сравнению со мной, характер был ангельский. Иногда он капризничал, но мне это нравилось. И мы любили друг друга, очень любили. Он сказал, что не хочет, чтобы кто-то об этом знал, и мы держали это втайне, встречались на конспиративной квартире. Даже больше не выступали вместе. Турция не Америка, в ней нельзя открыто признаваться в таких вещах. Периодически расходились, потом сходились снова, не могли друг без друга. Потом я женился, потом он женился. Я просто устал его ревновать, он все время был не со мной, я все время по нему тосковал. Я хотел постоянно видеть его. А у него был талант, для него это было важнее меня, он всегда выбирал не побыть со мной, а поехать с концертами или записываться в студии. Он говорил, что Аллах ему поручил миссию, быть проповедником, писать песни, выступать с публицистикой. Я понимал, что он прав. Я и сам был точно таким же и себя-то, конечно, не осуждал. Просто не мог до конца изжить в себе собственника, все время хотел, чтобы он был мой. Да и он все время возвращался, даже когда уже был женат. Ну, дальше какое-то время в моей жизни особых подвижек не было. Потом меня за политику посадили в тюрьму, не в первый раз, но на этот раз надолго. Я сидел в строгой тюрьме очень далеко от Стамбула, почти все друзья забыли про меня, жена со мной развелась. Но Небо приезжал ко мне постоянно, он оказался надежным другом в трудные времена. Приезжал в ту глушь и, бывало, жил там в ожидании свидания, разрешали их редко, приходилось давать взятки, он давал... Ну, и там, в тюрьме, я как-то стал другим человеком. Это долго рассказывать, как я стал авторитетом у заключенных, как научился сдержанности, тюрьма этому учит очень хорошо. Ну, тогда было много всего. Так что когда я освободился, я был намного умнее и спокойнее. Во всяком случае, не разбрасывался друзьями. В старости мы стали очень близки с Небом, бывало уже и жили вместе, потому что никто не заподозрил бы ни в чем двух стариков. Да, мы уже были стариками внешне, Небо очень расстраивался, что больше не был красив. А я любил его и тогда. Я тоже был уже не такой супермен, как в молодости. Кстати, он научил меня не стыдиться моих неудач. Как ни странно это может показаться, он любил меня за них больше, чем за удачи, бывает такой парадокс в любви. Любовь каких только удивительных вещей не открывает. И я уже внимательно прислушивался, когда он говорил о религии. Мы даже мечтали, что после смерти встретимся, воображали, как это может быть, даже кое-что придумали относительно правильно. А потом Небо умер. Я остался один. Что тут началось... Мне казалось, погасло солнце. Я оказался в черной ледяной пустыне. Это была не жизнь, я не хотел жить. Мне оставалось еще 4 года, но тогда я этого не знал, только все время просил Аллаха о смерти. И каялся, вспоминал все свои грехи, пытался как-то очиститься, хотя думал, что очень грешен, что Аллах меня не примет. Я был сломанным человеком. Под конец уже был похож на обтянутый кожей черный скелет, волосы свисали клочьями, борода тоже, я не брился неделями, мне было все равно, как я выгляжу (а раньше был щеголем). Все тело постоянно болело, я задыхался, мне было трудно двигаться, да и незачем было. Вставал утром, забывал надеть очки и ничего не видел, но даже не замечал этого. Я и в очках ничего не видел. Все просто исчезло. Несколько песен, кстати, написал, одну как молитву, она удалась мне... Я был уверен, что Небо в раю, и обращался к нему, просто просил вспоминать обо мне иногда. А иногда и о нем уже не думал, тогда пропадало вообще все. Ох, какие это были 4 года... Когда наступил последний сердечный приступ и меня пытались откачать в больнице, больше всего на свете я хотел, чтобы все кончилось. Ну, оно и кончилось. Я думал, что исчезну или попаду куда-нибудь в чистилище. Оказалось, вот я в Дженнете, и Небо меня там ждал...
- А он сразу стал женщиной? – не удержался от вопроса Аркадий.
Хан улыбнулся.
- Нет, он обычно там андрогин, - ответил он. – По крайней мере, сначала предпочитал быть андрогином, кем всегда себя и чувствовал. В последнее время был женщиной, потому что Аллах дал ему дар целительства, он там лечит прибывающих людей, у него/нее, конечно, опять миссия, как же без этого. А целительницей быть легче, чем целителем, это связано с антеннами. И лечила она в последнее время больше женщин. Сначала-то мы отдыхали, а потом оказались опять призваны к чему-то.
- Мне удивительно, как можно менять пол, - признался Аркадий.
- Ну, это же не каждому можно, - ответил Хан спокойно. – Есть довольно много андрогинов в жизни, вот они и меняют. Ты и я не поменяем, конечно. Я уже в земной жизни привык к тому, что пол вещь сложная. Иногда я видел в Небе чистого мужчину, иногда чистую женщину, иногда, как уже сказал, ребенка. А иногда, в старости, он сам говорил про себя, что он теперь просто человек. И я видел в нем просто человека. И здесь то же самое. Мне все равно, какого он в данный момент пола. Лишь бы это был он... ну или она. – И Хан засмеялся.
- Здорово ты рассказал, - от души сказал Аркадий. – Спасибо. Только у меня есть некоторая тревога. А сейчас-то он/она где?
- В домике, я думаю. С утра она просто хотела отдохнуть, она всегда просыпается ночью и потом спит утром, и он тоже всегда так спал. А я сплю очень крепко, но днем спать не могу. Поэтому я пошел искать тебя, а она, я думаю, без меня или читает или, скорее, рисует. Художник же. Благодаря ему, кстати, у меня открылись глаза, это было тоже важное событие в моей жизни. Я никогда не умел смотреть по сторонам. Когда мы с Небом вместе куда-нибудь шли, я шел впереди и решал, куда идти. Он об этом не думал, шел за мной на автомате. И все время смотрел, смотрел на все. Дергал меня за руку и говорил: смотри, какой дом! Смотри, какое дерево! Смотри, какое небо! А мне глаза были нужны только для того, чтобы не натыкаться на эти дома и деревья, я не художник, я не умел видеть. Вся красота была мне недоступна. И вдруг в один прекрасный момент я слушал-слушал его, и вдруг почувствовал, что я тоже могу смотреть, тоже могу видеть. Я тоже вижу силуэты деревьев, цвета неба. Знаешь, это было как будто окружающий мир разом распахнулся и стал во много раз больше. Как будто на меня свалилось богатство. А сколько еще всего есть, чего мы пока не видим, - добавил он другим тоном.
- Изменилась работа контуров, - заключил Аркадий. – Зрительный модуль работал не на полную мощность, а потом заработал.
- Точно, - Хан засмеялся. – Я тебя, считай, заразил этими контурами. Теперь ты должен меня чем-нибудь заразить.
- Я подумаю, - пообещал Аркадий, тоже с улыбкой. – Ты не дорассказал. Как ты пришел к физике?
- Сам не знаю. Вообще-то я хорошо учился в школе по физике и математике, пока не слетел с катушек и не стал подростком-хулиганом. И потом разбирался в технике, мы же сами паяли усилители, настраивали аппаратуру в студии, много приходилось с этим иметь дело. Но в жизни мне эти вещи были не интересны, скорее уж я интересовался психологией и психоанализом. А тут вдруг... Понимаешь, все дело в том, что я успокоился. – Видя непонимание Аркадия, он продолжал: - Когда я оказался в Дженнете, это было сразу после ужасных переживаний земной жизни, я не ожидал ничего хорошего, я был в отчаянии. У меня и тело-то было все скрючено и изранено, хотя и полевое. Я увидел Небо, он стоял и протягивал ко мне руки, чтобы обнять, я буквально упал ему на грудь и зарыдал. Я думал, что вот, сейчас меня отправят, как всегда, по этапу, но хотя бы на миг я увидел его. И он сказал мне, что если меня куда-то отправят, он пойдет за мной, хотя он был святой, его местом был рай. Он реально был святой, одна его аура чего стоила, она сияла. Но он готов был отказаться от рая и быть со мной. Так и сказал: зачем мне рай, если ты будешь страдать. А потом оказалось, что Аллах благословил наш брак. И мы теперь вместе будем в Дженнете. Потом наш ангел перенес нас в наш дом, мы сразу же упали на кровать, настолько я был истощен, и Небо, пока ждал меня, тоже. И я прижал его к себе со всей силой, какая возможна в полевом теле, и закричал: больше я тебя никому не отдам! А он спокойно ответил: знаешь, я и сам больше никому другому не отдамся. И я почувствовал, что вот, всё, это рай. Больше мне ничего не надо. И когда мы выспались, оба были в телах, которые выглядели на 25-30 лет, как когда мы встретились. Вокруг были цветы, деревья, водоемы, птицы. Можно было слушать музыку ангелов и самим играть с ними. И все было спокойно. Больше ни у него, ни у меня не было никакой миссии. Мы могли отдыхать и наслаждаться хоть целую вечность. Только тогда я понял, ради чего все это было: ради того, чтобы я на себе убедился, как милостив Аллах. Не зря и христианство, и ислам учат о том, что Аллах любит раскаявшихся грешников. Ну, и потом мы лежали на широкой кровати на высоких подушках рядом, прислонившись друг к другу. Небо читал стихи и рассматривал художественные альбомы, в библиотеках Дженнета огромные тома всего, что нарисовало человечество. И все стихи и поэмы, которые оно написало. Когда я смотрел ему через плечо, там были японские стихи, китайские, а потом древние кельтские и скандинавские. Он погрузился в поэзию, в изобразительное искусство, он устал от земной политики, от своей публицистики. А я сначала читал все подряд, еще не зная, чего хочу. Иногда просто лежал и думал, иногда пытался описать свой опыт жизни. Когда нам надоедало читать, мы откладывали экраны, поворачивались друг к другу, обнимались и целовались. Сначала лежали на боку, потом Небо постепенно просачивался под меня, я в конце концов оказывался сверху неизвестным науке способом и чувствовал себя по-настоящему в раю. Когда мы гуляли, иногда мы шли туда, где нет притяжения, летали там. Постоянно мысленно говорили. И наш ангел иногда комментировал наши беседы. Мне очень нравилось разговаривать с ангелом. Я стал расспрашивать его, как устроено все, что такое душа, что такое мысли... Я расспрашивал о ангелах, архангелах, обо всех силах и их иерархиях, о свободе человека, о том, чего Аллах хочет. Он мне стал показывать литературу, и мне понравилось читать. Я стал постоянно читать, и так перешел к физике и математике, стал думать об этом. И это было так спокойно. Не было больше той борьбы, тех страданий. – Он чуть помолчал и добавил: – Ну, а теперь я же больше занимаюсь не физикой, а психологией. Вернее, энергией души. Я ей интересовался и в земной жизни. Любовь, например. Что это такое вообще? В конце концов я хочу узнать именно это. Что может заставить человека, который может быть в раю, сказать: если тебя накажут, я пойду с тобой. Да что может заставить просто приехать к другу в тюрьму на другой конец страны? А меня что заставило тогда подумать: я здесь не затем, чтобы овладеть тобой, я здесь затем, чтобы тебе служить? Контуры тут, знаешь ли, не помогут...
- Видимо, вы оба святые, - вздохнул Аркадий. – Я бы никогда не смог ничего подобного.
Хан махнул рукой.
- Каждый действует в своих обстоятельствах, - сказал он. – Ты же тоже делал, что мог. Иначе ты не был бы здесь сейчас.
- Я и не понимаю, почему я здесь сейчас.
- Аллаху виднее. Ты недавно сам сказал так. Он любит тебя, он был тобой доволен, дал тебе работать над твоей темой, заботится о тебе. Я тоже не считал себя достойным рая, но оказался в раю. Теперь делаю, что, как мне кажется, Аллах от меня хочет. И это не физика, кстати, то есть не она в первую очередь.
- Любовь?
- Да, любовь. Ну и в каком-то смысле служение, Небо-то по-прежнему занят / занята, она тратит огромное количество сил на то, чтобы исцелять несчастных. Кто же ей восстановит силы и энергию, как не я? Ведь инь-ян антенны у нас настроены друг на друга. Мы же зациклены, связаны в одно. Это одно служит Аллаху, а внутри этого одного – двое служат друг другу. Да и просто Аллах очень любит, когда его дети любят друг друга, он этому радуется, то есть мы во многом и существуем, чтобы радовать его. Он же всех людей сотворил прежде всего для любви, потом уже для всего остального. И для физической любви, и для душевной, и для духовной. Для нежности. Небо дает мне безграничное количество нежности. Это всегда было в нем с самого начала земной жизни. Никто не был так способен к нежности, как он.
- Значит, дети Аллаха, - задумчиво произнес Аркадий, вспоминая собственные мысли.
- Я тебя измучил, - с состраданием сказал Хан. – Вывалил на тебя всю свою историю. Вот так вроде хочешь чего-то хорошего, а потом оказывается, что вокруг только страдают.
- Не говори глупости, Хан, - сказал Аркадий. – Спасибо, что рассказал. Я же ничего не понимаю во всем этом. Знал бы ты, как я далек и от любви, и от нежности.
Хан вздохнул и явно решил больше не спорить.
- Ну, когда у тебя будет настроение, рассказ за тобой, - сказал он и поднялся. – Я пойду. Завтра и послезавтра свободные дни. Мы можем сходить в лес, как я предлагал.
- Я готов, - отозвался Аркадий. – В России все обожают собирать грибы, даже евреи. Не думал, что в Турции тоже. Вроде на юге грибов меньше.
- В Турции грибы есть, но собираем мы их редко (даже евреи). Я про грибы упомянул для затравки. Мы пойдем просто гулять и разводить костер. Заходи завтра, если хочешь.
Хан оделся, помахал ему рукой, улыбнулся и ушел.
*
Какое-то время Аркадий лежал на песке и ни о чем не думал. Да, он устал от общения, но всё-таки был рад. Хан был теплый человек, не меньше, чем Небо. Хотя больше, конечно, он был горячий, но и тепла было много. Ничего удивительного, пришло в голову Аркадию. Счастливый человек, через большие испытания добравшийся до союза с тем, кого любит. Нашедший себя. Умеющий быть благодарным Аллаху за милость, научившийся чувствовать его любовь, знающий, что он его дитя. Не отрезанный от общения с ангелом. Готовый делиться с людьми своим теплом, своей силой, своей поддержкой. Счастливые люди способны отдавать тепло другим, способны к душевной щедрости. Это такие жалкие неудачники, как Аркадий, в лучшем случае могут только удерживаться от того, чтобы все испортить.
Впрочем, Аркадий вдруг решил перестать себя презирать хотя бы ненадолго. Аллах, возможно, и вправду любил его, раз привел его сюда, раз сделал так, чтобы пути его и Хана пересеклись. Аркадий чем-то привлек и Хана, ведь тот сказал, что искал его. И ему было место в Дженнете, и ему было место на планете Конференция. А чего Аллах от него хотел, скорее всего, именно из бесед с Ханом и Небо ему и предстояло узнать.
О чем он будет рассказывать Хану, Аркадию думать не хотелось. Попросту рассказывать было не о чем. Хан жил в солнечной, живой Турции, это слышалось в каждом его слове, это было видно в его облике. А Аркадий, о чем бы ни думал, за этим вставал образ унылой и темной Москвы. И что характерно, Аркадий вовсе не чувствовал Москву чужой. Она вполне соответствовала его собственной душевной темноте. А каким темным зданием был физический факультет МГУ! Даже летом в нем было холодно до дрожи. Только наука освещала путь Аркадия. Ее-то свет он различал. Ее свет он видел даже в Дженнете с его красотами, а ко всему остальному был равнодушен. Как это расскажешь?
На Конференции, впрочем, было уже изрядно жарко. Солнце перевалило через зенит и склонялось к западу. Аркадий долго сидел в воде, а когда охладился, отправился домой. Его заинтересовало упоминание Ханом «ауры». Он никогда не видел никаких аур. По его собственным прикидкам однозначно выходило, что тела в Дженнете должны быть окружены электромагнитным полем в видимом диапазоне. Именно оно и должно давать эффект ауры. Почему он его не видел, ведь для этого не нужны никакие специальные антенны? Он углубился в литературу и до вечера разбирался в том, как устроены оптические рецепторы полевых тел. Разобрался и понял, что и тут у него нехватки, нарушения, даже в этом он был инвалид. Чувство неполноценности снова вернулось к нему. Поэтому он предпочел пораньше лечь и уснуть.
***
На следующий день был официальный выходной. Даже, как он узнал от Хана, два – оргкомитет вдруг решил, что народу нужны отдых и развлечения. Поэтому был организован большой поход с созерцаниями природных красот. Оказывается, неподалеку протекала широкая река. Наверное, в ней купаться было приятнее, чем в озере, но Аркадий, разумеется, ни в какой поход не записался. Шумный социум способен был начисто уничтожить любые красоты.
Утром в общем душе он встретил Николаса. Тот выглядел уставшим. Они обменялись мнениями о происходящем. Аркадий сказал, что слушал несколько докладов на секции сознания.
- Я только читал их тезисы, - сказал Николас. – Мне все интересно, но не хватает сил на все. Давай позовем их на наш круглый стол. Я оба предстоящие дня отдыха собираюсь валяться на кровати и мечтать. И еще вызову через сеть из Дженнета какие-нибудь стихи. Вокруг меня слишком много физики и математики, я хочу чего-нибудь иррационального и человеческого.
Аркадий вздохнул. Как бы мне настроить какую-нибудь доступную мне антенну на что-нибудь иррациональное и человеческое, подумал он. Пожалуй, метод Николаса – валяться на кровати и мечтать – был самым подходящим. Мечтать большое искусство. Оно лежит в основе всех остальных искусств. Только в мечтах человек бывает по-настоящему самим собой, одинокий Аркадий знал это очень хорошо. Но человек должен провести связь между собой и миром, между собой как мечтающим и научной истиной. Человек соединяет иррациональное с рациональным. И как это можно сделать, Аркадий не знал.
Однако когда Аркадий улегся на кровать и задумался, вместо мечтаний об искусстве его мысли пошли в направлении теории пола. Трудно было не думать об этом в свете последних знакомств и разговоров. Скорее всего, Хан и Небо многое могли бы ему растолковать. Но надо было упорядочить, что он сам об этом думал.
Он жил наукой, логикой, мышлением, интересом к устройству мироздания. Он никогда не имел близости с женщинами, у него вообще отсутствовала мужская способность. И влечение тоже. Мать говорила, это была болезнь в детстве, сам Аркадий полагал, что какое-то нарушение генетики. Однако ему казалось, что это делает его отношение к женщинам объективным. Когда к чему-то есть влечение, объект воспринимается искаженно. А когда влечения нет, остается беспристрастность. Какой-нибудь камень, например. Его куда легче изучить научно, чем ювелирное украшение. Во втором случае все время захочется отвечать не на вопрос «что это», а на вопрос «почему это красиво».
Ему казалось очевидно, что женщины – какая-то низшая раса, об этом свидетельствовало все, что он видел. Мужчинам женщины кажутся красивыми, но это очевидная субъективность, «красота в глазах смотрящего». Среди людей того и другого пола одинаковое количество красивых и некрасивых, это зависит только от правильности черт лица. А вот ум вполне можно измерить, если и не простыми тестами на интеллект, то по результатам работы. И результаты совсем не в пользу женщин, было бы странно отрицать очевидное. Кому-то женщины могут показаться добрее и эмпатичнее, это, возможно, и так. Но от их доброты обычно мало толка, она в словах да эмоциях, а не в делах. Мужчины изучают мир, мужчины действуют в нем, они его преобразовывают, они создают. Женщины рожают детей и делают домашние дела, но первое – чистая природа, нельзя за это уважать, а второе вполне могут осуществлять роботы. Цивилизация мужчин была бы понятна и устроена разумно, как, например, римская или американская. Цивилизация женщин оказалась бы отсталой и никому не нужной. Конечно, без женщин невозможно воспроизведение. Ну, да, важное дело. Почему бы Аллаху не творить каждое новое поколение заново? Вышло бы куда лучше, чем это получается сейчас. К тому же и утверждения о моральных качествах женщин сами по себе вызывали сомнения. Вот уж кто может изощренно лгать, так это женщины, куда до них прямолинейным мужчинам. И издеваться, и злословить они были горазды, Аркадий нередко это наблюдал. Они не могли победить мужчин силой и использовали для этого массу окольных методов, их не волновало, достойны эти методы или недостойны. Хитрость, ложь, манипуляция, все какое-то кривое, тайное. Но главное – тупость, тупость. Все их цели были примитивны. Горизонт крайне ограничен. Это было так душно, что всегда хотелось на воздух.
Правда, не к мужчинам. А в одиночество. Сказать, что мужчины ему нравятся, Аркадий тоже никак не мог. Он просто сторонился их меньше, чем женщин. Они казались ему более знакомыми, более понятными и потому менее опасными. И многих он уважал. Его коллеги физики и математики жили в науке, как и он. Они искренне стремились к истине, что было абсолютно не свойственно женщинам.
Аркадий окинул взглядом со стороны привычные размышления. Экая у меня претензия на объективность, подумал он. Можно подумать, тут есть какие-то гарантии. Или можно подумать, что у меня нет скрытых эмоций, которые управляют моими мыслями. То же чувство опасности, не в нем ли дело? Смотря на себя со стороны, он вспомнил Хана и вообразил, что это смотрит он. Хан был живой человек. Он был мужчина, но хвастался интуицией, был эмоционален и ценил нежность. Он чувствовал свою силу и потому был великодушен, не стремился унижать того, кто на него не похож. А сам Аркадий и заодно все знакомые ему мужчины северных стран показались ему какими-то замороженными. Им коренным образом не хватало этой живости.
Тут он остановился. Ему был знаком целый пласт рассуждений о самоконтроле, о сдерживании своих импульсов, власти над собой. Эти рассуждения ему обычно нравились. Самоконтроля у него было достаточно и он ему очень помогал в жизни. Хан в той истории, которую рассказывал, тоже сказал о сдержанности. А как узнать, что стоит, а что не стоит сдерживать? Это же зависит от воспитания. Сдерживаться ребенка учат в детстве родители. Уж родители Аркадия в свое время в этом очень преуспели. Сами они были так сдержанны, что сдержали чуть ли не всю свою жизнь вместо того, чтобы прожить ее. Об этом Аркадию было трудно думать. Одно дело рассуждать о женщинах и даже стараться возражать самому себе, совсем другое дело копаться в воспоминаниях детства и анализировать родителей. К этому он точно был энергетически не готов.
По итогу своих размышлений ему было неприятно, даже стыдно. Как будто он сам себе снизил планку. Лучше бы я это время занимался физикой, думал он. Вечером долго бродил по окрестностям, но уже не думал ни о чем серьезном. О физике надо думать утром, а если это время упущено, то только переносить на следующий день.
Перед тем, как ложиться, собрался заглянуть в домик Хана и Небо, спросить насчет планов на завтра. Заходить внутрь не хотел, только спросить от двери. Но нашел обоих сидящими на ступеньках крыльца. Они, судя по их виду, дышали воздухом и о чем-то размышляли. Хан курил, рядом с ним стоял стакан, в котором явно было вино. У Небо сигареты не было, но она потянулась к сигарете Хана, сделала одну затяжку и вернула ее ему. Он продолжал было курить, но тут оба заметили приближающегося Аркадия и приветливо замахали ему руками.
- Я только спросить насчет завтра, - предупредил он их рефлекс гостеприимства.
- Мы решили не навязываться, - сказал Хан, - но это здорово, что ты зашел сам. Завтра идем в лес. Нужны, конечно, сапоги. Я взял у организаторов, какие были, но не знаю, определил ли твой размер. На вид нога у тебя размера на два больше, чем моя. Ну, а остальное все есть. Котелок, заварка, соль и так далее, этих списков в сети много. Встречаемся в 9, идет?
- Идет, - ответил Аркадий.
Он точно ни за что бы не стал рассказывать этим людям, о чем думал сегодня.
***
9
Лес оказался довольно диким. Точнее, ангелы, которые обустраивали эту планету для конференций, одну его часть превратили в парк, там было светло, были проложены дорожки, вдоль них стояли скамеечки и даже урны. Предполагалось, что ученые будут гулять именно по этой части. Какое-то время все трое там и шли. Дорога была широкая, они шли рядом, Хан в середине. По ветвям деревьев перелетали птицы с ярким оперением, больше всего было ярко-красных и пестрых. Они посвистывали и чирикали, весь лес был полон их звуками. Одна крупная птица, похожая на куропатку, села прямо на дорогу, равнодушно смотря на проходящих мимо людей. Небо улыбалась, рассматривала птиц, показывала друзьям на особо ярких и периодически разговаривала с ними, но они ей ничего не отвечали.
- Детка, смотри, пожалуйста, под ноги, - вместо них говорил ей Хан. – Здесь же не Дженнет. Если ты упадешь, я тебя не поймаю. - Она вздыхала, опускала голову, но потом снова поднимала ее. После трех попыток заставить ее следить за дорогой Хан крепко взял ее за руку.
Так они шли полчаса. Потом Хан предложил сесть на скамейку и достал из рюкзака портативный экранчик. На нем была карта местности. Было видно, что если свернуть с дороги в сторону от парка, в дикий лес, то по узкой тропинке можно пройти его насквозь до противоположной опушки. Там протекала небольшая река. Оттуда по другой части леса можно было вернуться назад. Это предложение было принято, точнее, Небо и Аркадий просто кивнули.
Аркадий подозревал, что пройти насквозь стихийно растущий лес окажется нелегким делом. В России много лесов, и он в них бывал. Любой мелкий овраг и любое необозначенное на карте болотце могут оказаться непреодолимой преградой. Уже не говоря о том, что на земле всегда лежит множество стволов, через которые надо перелезать. В таких ситуациях Аркадий всегда сомневался, сможет ли он все это сделать, не упадет ли, не сломает ли ногу, не окажется ли последним, не будет ли хуже всех, не задержит ли остальных. Когда он шел по лесу один, было куда легче. В компании он всегда казался себе самым неловким и неумелым. Впрочем, он понимал, что это называется закомплексованность неуверенного в себе человека, которая с его реальными способностями никак не связана. Просто он не мог от нее избавиться.
Хан же воспринял сложность маршрута как увлекательный вызов. Очень скоро и у Аркадия тревога прошла, потому что оказалось, что он преодолевает дорогу не хуже своих турков. Те были совсем не так опытны в лесных походах. Какую-нибудь уральскую тайгу они, скорее всего, не могли и представить. Движение приносило удовольствие. Хан ловко перепрыгивал препятствия и подавал руку Небо, которая, впрочем, прыгала тоже легко и ловко. На ней были простые джинсы, обычная рубашка, легкие сапоги. Рюкзака Хан ей, конечно, не дал, а сам нес на спине довольно много. Аркадий шел третьим. Все трое смеялись, когда прыгать и лазить приходилось особенно сложно. Небо весело иронизировала над собой, а иногда и над всей компанией в целом. Аркадию это нравилось. Он даже отвечал в том же духе. Хан чаще комментировал маршрут.
Периодически они присаживались на поваленные стволы передохнуть. Хан курил, садясь так, чтобы дым не попадал на остальных. Потом вставали и шли дальше.
Несколько раз они преодолевали канавы и углубления, а один раз на пути оказался настоящий овраг. Он был не то чтобы очень глубок, но на дне была вода и много поваленных деревьев. Они перелезли их, держась за руки, все трое. Хан держал обоих друзей, дал им перелезть, потом вылез сам. Он был очень сильным, его спина и руки были крепкими, как у спортсмена или военного. А внешне казался тщедушным и на спортсмена был совсем не похож. Через пару больших канав они перенесли Небо на руках. Несколько раз и Аркадий преодолевал препятствие первым и подавал друзьям руки.
Потом оказались на какой-то вершине и принялись оглядываться. Впереди была видна тропинка (интересно, а откуда тут вообще тропинки? Кто по ним ходит? Ведь на планете не было жителей). Судя по показаниям карты, до опушки было недалеко. Аркадий даже удивился. Он привык к тому, что леса очень широки и дороги очень длинны, как и все в России. Он видел, как Хан и Небо тоже оглядываются вокруг. Увидел Небо в профиль и удивился. Ее глаза смотрели прямо, она была какой-то неожиданно твердой. Профиль казался вырезанным из камня, складка на лбу, решительный нос, сжатые губы. Привычная женственность пропала, будто она вспомнила, что была мужчиной. Теперь Хан и она напоминали вождя и приближенного к нему воина. Было видно, что они переговариваются без слов, мелкими жестами.
Выпили воды из фляжки, съели по куску шоколада. Шоколад в походах незаменим, весит мало и эффективно придает силы. А вот вода весит прилично. Ее часто не хватает. Впрочем, впереди была река. Они принялись спускаться с вершины.
Остаток дороги прошли не без труда. Тропинка исчезла. Все устали, уже не смеялись. Постепенно Хан стал помогать друзьям, шел впереди, поддерживал их за руки, решал, как пройти, следил по карте. Он был главой группы, остальные легко отдали ему эту роль. Дело главы – забота об остальных. Именно так он это понимал. При этом от него не исходило ни давления, ни раздражения, он был внешне абсолютно спокоен, говорил негромко, не экономил силы на внимании. Он ни в малейшей степени не стремился доминировать, быть начальником для него было что-то вроде работы. Потом, вспоминая это, Аркадий подумал, что в земной жизни он долго сидел в тюрьме и приобрел авторитет у заключенных. В это легко можно было поверить. Аркадий был ему благодарен. Несколько раз он опять заметил, что Небо собрана и тверда, как мужчина. Она двигалась бесстрашно и решительно. Хан ее поддерживал, конечно.
И вот наконец вышли к опушке и первым делом разом упали на траву. Скинули сапоги, потому что ноги устали. Валялись на спине и на легком ветерке обсыхали от пота. Небо снова стала прежней и радостно улыбалась.
- Мне уже казалось, что я не дойду, - говорила она. – Я только чудом не упала, потому что вы меня все время поддерживали. Если бы встретился овраг еще глубже, приключение могло бы растянуться надолго. А как я боялась, что порву джинсы! Прямо так и представляла большущую дырку на попе. Но не порвала. Правда, испачкала их по самый верх, но это, я смотрю, у всех нас одинаково, так что ничего страшного.
- У меня тоже мелькали мысли, что не сможем дойти, - признался Аркадий. – Тогда пришлось бы находить место для отдыха посреди леса.
- Ну и нашли бы, - спокойно сказал Хан. – Конечно, могло быть что угодно. Думаю, обратный путь вдоль реки будет легче. Но отдохнуть тут нам надо как следует.
Занялись разведением костра, что Аркадий умел хорошо, тем более что валежника и сухостоя было много. Расчистил место от травы и принес камни от берега реки, чтобы точно избежать лесного пожара. Вскипятили котелок, заварили чай и принялись готовить шашлык. Хан откуда-то сумел раздобыть не только куски мяса, но и маринад с травами. Ангелы, похоже, ему служили.
- Мясо куриное, - прокомментировал Хан. – Свинину мы, брат, не едим исторически. А Небо не ест и коров и овец, ее вообще нелегко уговорить съесть мясо. У нее буддистская ахимса.
- Уважаю, - вздохнул Аркадий. – Я бы тоже не ел, если бы мог.
- И смерть, и гибель сотворил Аллах, - задумчиво произнесла Небо. – Ему это было надо... Души животных, кстати, тоже в Дженнете, только на другом небе. Наша собака прибежала к нам оттуда, нашла нас.
- Угу, - подтвердил Хан. – И мы даже научились с ней мысленно общаться. Я всегда говорил Давиду – это один специалист по телепатии, он, кстати, будет скоро выступать у нас на секции – что зря он ищет основу телепатии в высших полях. Телепатия вещь базовая у всех животных, человек в данном случае просто животное. Собака не говорит, конечно, но очень прекрасно общается без слов.
Аркадий думал иногда о душах животных. Ему казалось, возможность поставить такой вопрос дает материализм. Христианство и иудаизм постулируют, что душа есть только у человека. И она принципиально отличается от смертной души животного. А для материалиста все души – если называть душой психику и сознание – одинаковы по сути, разница только количественная. Буддизм в этом смысле, конечно, лучше. В земной жизни Аркадий полагал, что если и интересоваться какой-то религией, то только буддизмом. В перерождения душ, конечно, поверить невозможно, а остальное там очень разумно.
Шашлыка было много, еще больше огурцов и помидоров. Небо нарезала и их, и хлеб перочинным ножиком. Все трое проголодались. Аркадий и Хан сели около костра, уже превратившегося в угли. Небо растянулась на земле и уложила голову мужу на колени. Он отделял от костей маленькие кусочки мяса и периодически клал ей в рот. Себе в рот клал большие. Потом так же кормил ее и себя огурцами и помидорами. Она медленно пережевывала и ждала следующих кусочков. Аркадий мысленно усмехался. Мужчине вполне естественно хотеть кормить свою женщину. Где-то он читал, что даже у птиц самцы это любят. Что касается женщины, то она потом естественным образом кормит ребенка. Ну что ж, Аллах учредил тут вполне разумный порядок.
Потом опять отдыхали, лежа на траве, потом купались. Было жарко, но вода в речке была очень холодная, гораздо холоднее, чем в озере. Так что они охлаждались, потом грелись.
Один раз, когда они сидели на траве, из леса вышли два оленя и с недоумением уставились на людей. Это были невероятно красивые, удивительно элегантные животные. Аркадий сначала напрягся. Они были не очень крупны для оленей, но их сильные ноги запросто могли растоптать человека. Хан смотрел на них с ожиданием, а Небо тут же воскликнула:
- Привет! Привет! Какие вы красивые! Идите сюда, у нас есть хлеб с солью!
Животные не поняли, подходить не стали, но не ушли. Один стал нюхать воздух, ему не нравился запах дыма от костра, второй наблюдал за людьми искоса, повернув голову вбок. Небо быстро насыпала соль на хлеб и через полминуты уже угощала гостей. Соль они одобрили, все копытные ее очень любят. За это они позволили себя погладить.
- Это надолго, - прокомментировал Хан. – Сейчас будут объятия, поцелуи, разговоры. - В его голосе звучала ирония и затаенное восхищение.
- Любит животных?
- Не то слово. Обожает.
Выбежали двое оленят, тоже угостились солью и принялись бегать. Теперь их кормили и Хан, и Аркадий. Небо полчаса играла со всеми четырьмя, пока они не ушли обратно в лес. Жаль, не было фотоаппаратов.
Потом Хан достал экран с картой и начал задумчиво рассматривать план местности. Начертил путь вдоль реки и затем по полям. Идти второй раз через густой лес уже не хотелось. Он поделился планом с друзьями. Аркадий посмотрели и одобрил, а Небо смотреть не стала, она одобрила все заранее.
Быстро стало ясно, что это не поля, а луга с высокой травой, перемежающиеся пустошами с чем-то вроде вереска. Идти по ним было тоже не слишком легко, но не так, как по лесу. Пришлось надеть на голову панамы. Было жарко, у Аркадия по лицу стекал пот. Но пахла растительность изумительно.
- У нас в Турции таких равнин тоже много, - рассказал Хан. – Леса у нас другие, а пустоши такие же, и тоже пахнут… Особенно на востоке, в предгорьях. Когда я служил в армии, часто приходилось по ним бегать. Наша часть была как раз в таких местах.
- Ты служил в армии, - произнес Аркадий. Сам он не служил и боялся об этом даже думать. Армия всегда представлялась ему хуже тюрьмы. В России большинство молодых людей мечтает от этой обязанности избавиться, и поскольку студентов в армию не берут, многие только ради этого и идут в вузы. У Аркадия, впрочем, отвод был по здоровью.
- Конечно. У нас все служили.
Небо весело добавила:
- Это еще что, когда в земной жизни я был мужчиной, я не только служил, но даже был офицером! Правда, наша часть стояла в городе. Бегать по полям не приходилось.
- Я был освобождён. Мне кажется, армия – это очень тяжело.
- Нет, не очень, - спокойно ответила Небо. – Самое тяжелое для меня была общая баня. Терпеть ее не мог. А остальное совершенно нормально.
- Баня? – переспросил Аркадий.
- Да, баня. Небольшой зал, в котором напиханы мужские тела. Как я их ненавидел, какими они мне казались уродливыми. Поэтому я старался прийти пораньше, найти свободный угол и стоять там лицом к стене, так и мыться. А потом выскользнуть по стеночке. А когда все те же люди были в одежде, у нас были прекрасные отношения.
Хан на эти слова Небо не отреагировал, видимо, потому что слышал раньше. Он продолжал про армию:
- Мне тоже было не тяжело, но очень скучно. Ни музыки, ни вина, ни наркоты, ни женщин, ни даже интересных книг. Но полезно так пожить, чтобы научиться ценить свободу.
- «Ни наркоты», - недоверчиво пробормотала Небо.
- Доставали, конечно, - невозмутимо ответил Хан. – Но мало, все забирали офицеры. Я-то был рядовым, не то что некоторые.
На этом воспоминания о земной молодости закончились, и дальше все трое в основном шли молча. Только Небо иногда обращала внимание на красивые пейзажи, но тоже уже без воодушевления.
Вернулись домой вечером, вконец уставшие. Когда подходили к поселку, становилось темно, на небе появлялись звезды. У Хана был запасен и фонарик, если бы не он, идти по темноте было бы очень сложно. Когда были около домов, Аркадий даже обрадовался свету и голосам людей. У него до последнего момента было напряжение и мысли о возможных препятствиях и падениях. Но все кончилось очень хорошо. Особенно хорош был после похода душ, который смысл пот и изрядное количество пыли. Друзья обнялись и пошли к себе. Как Аркадий добрался до кровати, он потом и не помнил.
***
10
Когда он на следующий день проснулся, тело отчаянно болело. В ноги как будто воткнули горячее железо. Спина отказывалась держать все остальное и требовала, чтобы ее положили в кровать, но и там продолжала ныть. Голова тоже не работала. Мышцы полученного им для конференции тела определенно не предназначались для физического употребления. Интересно, как там Хан и Небо, подумал Аркадий. Этим бывшим военным было, наверное, легче. Спрашивать их и признаваться в собственной слабости ему не хотелось.
Он с трудом заставил себя посмотреть в программу своей секции. Увидел доклад про размерность пространства, лег и закрыл глаза. Это можно было пропустить. Спать он больше не мог, осталось только страдать.
Но он недооценил знаменитую интуицию Хана. В 10 утра тот заглянул к нему в дверь. Аркадий вчера вечером не запер ее. В руках у гостя была таблетка и банка пива.
- Выпей, - велел он. – У тех, кто вчера вернулся с похода к реке, всеобщая эпидемия боли в костях. Ангелы тоже, бывает, ошибаются с телами. Утром через портал они прислали целый ящик парацетамола.
- А вы как? – спросил Аркадий, запивая таблетку пивом.
- Небо терпит, не жалуется, - ответил тот. – Такой человек. А я? Ну, ты просто не чувствуешь запаха. Я с самого утра основательно пьян.
- Выпил? И помогло?
- Разумеется.
- Поди, расстроил Небо?
- Разумеется. Кого же нам еще расстраивать, как не самых близких и любимых?
Задав этот риторический вопрос, Хан ушел. Он даже не покачивался. Или преувеличил, или хорошо переносил алкоголь. Аркадий счел, что пиво и ему не повредит, и допил банку.
Настроение улучшилось. Он поразмыслил и нашел способ прямо из кровати подключиться к аудитории с докладом. Там сидели Николас и еще 3 человека, а еще трое, как и он, сумели подключиться удаленно. У докладчика был несчастный вид. Сострадательный Николас попросил его только показывать слайды и сам комментировал все. Как же он смог так быстро разобраться, позавидовал Аркадий. Речь шла о метриках в таких измерениях, о которых сам Аркадий не имел представления. К концу заседания докладчику стало лучше, и он набрасывал какие-то новые формулы. Надо было бы в этом разобраться, но это Аркадий отложил на потом.
Через пару часов он смог встать и поел супа. Ах, какой вкусный вчера был шашлык, вспомнил он. И даже чай на воздухе был особенный. А какие были олени! Поход больше не представлялся ему ужасным, от него сохранились яркие воспоминания. Тем более когда уже было не так больно.
Его доклад по расписанию был на следующий день. Николас позвонил ему через наушники и сообщил, что круглый стол организован, приглашены еще несколько участников с других секций.
- Будем говорить, что кто думает о термодинамике, законах сохранения, энтропии, времени, а начнешь ты и скажешь про действие, - сказал Николас. – Должны же быть какие-то философские идеи, не одними же формулами живет наука.
Аркадий ответил, что задача ясна. Пересмотрел свои слайды и подумал, что они ему будут не нужны. Круглый стол не доклад, на нем лучше говорить словами. Тем более, что столы в аудиториях и в самом деле были круглые. Стал думать об энтропии и времени и понял, что ничего не может придумать. Он привык, что с энтропией связана стрела времени. Сам он этими вопросами не занимался, но все связано со всем, как в голограмме, и все тогда, в земной жизни, было вполне непротиворечиво. Правда, никто не знал, откуда взялся Большой взрыв, а если бы стали об этом думать, все остальное поколебалось бы. Приходилось жертвовать вопросами, чтобы сохранить ответы.
Вечером пошел к Хану и Небо, чтобы позвать их на завтра. Их дверь была закрыта, но он подумал и решил все-таки постучать. Ему открыла Небо, она была в простой тунике, как в Дженнете, и выглядела смущенной.
- Мы тут выпили, - произнесла она извиняющимся тоном. Однако пригласила Аркадия войти. Хан лежал на кровати и спал.
- Я только позвать вас. Завтра будет философия про смысл мироздания. Если до завтра протрезвеете, приходите.
- До завтра протрезвеем! – горячо пообещала она.
Аркадий усмехнулся, попрощался и вернулся к себе. Скорее всего, заснуть накануне важного выступления он бы не смог. Зато вечером у него тоже будет моральное право выпить и отоспаться.
Ночью долго думал про энтропию. Она, по всем данным физики, никак ни с чем не связана, то, что она возрастает – отдельный принцип. Он нужен только для того, чтобы задать стрелу времени. Если энтропия остается постоянной, а это возможно, то, интересно, время идет или нет? А если что-то локально происходит с уменьшением энтропии? И это возможно, но время же от этого не начинает локально течь назад. Это, скорее, Бог нас запустил импульсом вперёд по времени, а само по себе оно стоит. И Бог запустил нас в сторону увеличения энтропии, точнее, в сторону увеличения вероятности, а может, первый человек Адам сам туда захотел. Очень ему захотелось, чтобы все было максимально вероятно… На этой мысли Аркадий себя остановил. Насчет Адама это сказки, Бог действовал не так. Кому-то другому захотелось, чтобы все было максимально вероятно. «Еве», - мрачно подумал Аркадий. Про Еву тоже сказки, но удобно иметь такой образ, чтобы было на кого свалить вину за все. По-видимому, на самом деле начало «вероятности» лежало совсем в другом месте.
Под утро, когда думать о физике уже больше не было сил, он вспомнил эту фразу Небо «Мы выпили». Ведь сто процентов, она не пила ни капли. Не отделяла себя от мужа? Хотела разделить его грех? Или сама бы хотела выпить, но не позволяла себе? Интересно, если бы выпила она, а Хан нет, он сказал бы, что он пил тоже? Аркадию показалось, что это была женская склонность сливаться с любимым. Но вот ответ на последний вопрос ему был неочевиден. Сам он точно не сказал бы ничего подобного. Если бы, конечно, речь не шла о каком-то явном грехе. В этом случае он, может, и решил бы разделить с другим его вину. Он почесал в затылке. Брак как единство, в том числе в виновности. Ну, может, что-то в этом и было…
После этих мыслей он на пару часов всё-таки заснул.
***
11
Утром опять болела голова, на этот раз от недосыпа, так что по пути на круглый стол пришлось заглянуть в медпункт за еще одной таблеткой парацетамола. Впрочем, в земной жизни голова у Аркадия болела часто, он привык.
Николас сделал небольшое вступление, в котором сказал, что речь пойдет об общих принципах мироздания. Предложил всем высказываться, соблюдая лишь минимальную очередность. Будет самое лучшее, если все будут задавать вопросы, сказал он. Самые интересные вопросы могут прозвучать на стыке особенно разных систем и подходов. Но сначала по программе будут три небольшие заранее организованные сообщения.
Аркадий сначала хотел сосредоточиться на действии. Напомнил слушателям лагранжианы и гамильтонианы, имея в виду, что некоторые из пришедших это знают как азбуку, другие, возможно, забыли, а некоторые и не слышали, как, например, Небо. Хан и она пришли в аудиторию одними из первых, сели не за стол, а у стены, рядом с Аркадием, и принялись внимательно слушать. По кругу сидели еще человек 7 и тоже слушали. Эти наверняка были специалистами в лагранжианах, но, согласно подходу Николаса, попытались отстраниться. Еще были люди с других секций, в том числе Мехрдад.
Написал формулу действия, сказал, что в земной физике и в самой земной жизни оно всегда минимально. Вспомнил Лейбница, для которого любой единственный вариант всегда был наилучшим, а минимальный – он и есть единственный. Впрочем, не только минимальный единственный. Если есть максимальный, он тоже единственный. И вообще физики любят точки, в которых производная равна 0 или исчезает. Это может быть и выколотая точка, а если искать дальше, то и перегиб, и седло, и масса всего интересного. Там даже есть весьма экспрессивные графики функций.
Николас остановил его и обратился к аудитории:
- Давайте уже на этом этапе подумаем, какие тут могут быть вопросы.
Физики молчали. Это они знали настолько хорошо, что придумать вопросы не могли. Молчание затянулось, и Хан, чтобы разрядить его, сказал:
- Мне в этом что-то не нравится, но я не могу сформулировать, что именно. Как-то слишком много нулей везде, что ли.
Неожиданно заговорила Небо:
- Я не физик, я ничего не понимаю в формулах, но что мне и тебе не нравится, сказать могу. Это стремление ко всему наименьшему и единственному. Разве Аллах лентяй, чтобы стремиться меньше действовать? Разве ему не нравилось бы сложное и различное? Разве не он дал людям умение играть? И абсурд. Ведь абсурд тоже исходит от Аллаха.
Николас одобрительно кивнул.
- Хорошего в этом только то, что с ним легче всего работать, - сказал он. – Наименьшее действие ввел человек. Это наша интерпретация устройства мироздания. Нам нравится, когда нулей много. Ну, я думаю, начало дискуссии положено, давайте еще послушаем Аркадия.
- Я уже понял, что хочу сказать, что думал сегодня ночью, - сказал Аркадий. – Я думал как раз об этом. Все мы стремимся уменьшить сложность. Это значит уменьшить информацию, а это, в свою очередь – увеличить энтропию. Стремление к энтропии, к обнулению информационной сложности – это внутреннее свойство человеческого мышления. Мышление, конечно, само по себе всегда анти-энтропийно, но оно само от этого страдает, оно противоречиво в своих устремлениях. Оно стремится к покою, хотя при этом всегда желает и существовать, а его существование по определению есть движение. Мы и хотим мыслить, и хотим перестать мыслить, то есть, другими словами, и хотим существовать, и хотим прекратить существование. Аллах вряд ли настолько противоречив сам по себе. А откуда тогда это стремление к покою и максимальной энтропии? Кто вложил его в нас? Или это был Аллах, или какая-то совсем другая сила, о которой вообще-то в священных книгах говорится тоже...
Теперь присутствующие основательно замолчали по другой причине. Как-то не принято было в земной жизни обсуждать эту другую силу. В библиотеках Дженнета ангелы писали, что есть некое существо, они называли его почему-то Гидра. Это существо очень напоминало дьявола из христианской религии. Ангелы в основном предостерегали, как не вступить с ним в контакт. Аркадий до сих пор не думал, что оно может иметь отношение к физике. Это пришло ему в голову только сейчас.
Заговорил Мехрдад:
- Сестра Небо сказала про абсурд, благодарен ей за эту мысль. Действительно, абсурд – это далеко не хаос. Он несет новизну и свободу, благодаря ему рождаются смыслы. Когда человек рождает смысл, когда он понимает нечто, тогда он действует по воле Аллаха и против возрастания энтропии. Это не стремление к покою как к нулю. Это может быть стремление к покою, в котором созерцается красота, например. Разный может быть покой. В пределе покой – это слияние с Аллахом...
- Бог может мыслить абсурдно, - заметил еще один из присутствующих. – С чего бы ему поставить себе принцип наименьшего действия.
- Я бы сказал, что у человека есть нравственный принцип ограничить собственную волю, - добавил третий, с секции сознания, его звали Насим. – Вот у воли человека должен быть принцип наименьшего действия. Брат Митсуо об этом говорил подробно. Слиться с волей божества – это прекрасная цель для любого пути. И там собственной воли человека уже не может быть, он становится единым с Богом и как бы помогает ему действовать. А приписывать наименьшее действие Богу, действительно, странная претензия.
- Давайте пока остановим дискуссию, - попросил Николас. – Мы вернемся к ней чуть позже. Брат Аркадий, кажется, основное сказал. Давайте теперь дадим слово следующей выступающей, сестре Беате.
Аркадий дал себе слово слушать беспристрастно. Докладчица была из самого нелюбимого им типа научных дам. Из Венгрии, в Дженнете недавно. Темные волосы, короткая стрижка, строгий костюм. Какая-то жесткая, как большинство таких женщин. Аркадий понимал, что почти все мужчины нуждаются в женщинах для удовлетворения сексуальной потребности. Без нее жить гораздо легче, но факт, что у них она есть. Аллах почему-то любит, когда живые существа размножаются. В таком случае, если женщина красива, всегда согласна на секс и в остальном, грубо говоря, не отсвечивает – с ее существованием можно примириться. Готовить и убираться Аркадий прекрасно умел сам, ничего сложного в этом нет, а уж в науке и вообще везде, кроме постели, женщины совсем излишни. Но он проглотил отвращение. Сейчас думать так означало предательство не только Небо, но и Хана, который совершенно точно пришел бы в гнев за такие мысли. Так что надо было менять точку зрения.
- Я всего лишь логик, специалист по многозначным системам и их применению в вычислениях, - как будто извиняясь, начала она. – Николас позвал меня, чтобы я сказала несколько слов о вероятности. Мне представляется, эта тема в некотором смысле связана с тем, что уже говорилось. Мы, логики, не занимаемся физической вероятностью. Логическая вероятность это другое, она не изучает устройство мира. Но, в общем, в любой системе самое вероятное состояние – то, которое реализуется самым большим числом способов. Поэтому оно и требует минимума усилий. Распадается все само собой, а чтобы установить порядок, нужен человек, прикладывающий усилия против распада. Потому что способ творения один, а соответствующих ему способов распада миллион. По сути, только человек может переводить мир из вероятного в невероятное. По-видимому, можно полагать, что как раз эту способность и вложил в него Бог. Так что то, что тут говорилось об абсурде, это сказано о том же самом. Уметь стремиться к порядку – а это и научная истина, и красота, и многое другое – это действовать в сторону невероятного. А физический мир сам по себе, без человека, будет катиться в сторону возрастания вероятности, что и называется энтропией. Возможно, физический мир довольно адекватно описывается классической физикой, с ее принципами сохранения энергии, возрастания энтропии, наименьшего действия и так далее. Просто дело в том, что кроме физического мира в божественное сознание входит еще другой мир, мир человека, а он действует в другом направлении. Но тут я уже ни в чем не уверена.
- Оптимистка ты, Беата, - заметил Николас. – Куда движется человек, это довольно сложный вопрос. Аркадий только что очень хорошо сказал, что мысль хочет и покоя, и движения одновременно. И даже выдвинул очень ясную гипотезу, откуда в нас такая двойственность.
- Насчет покоя я не знаю, что сказать. Самое вероятное состояние, распад – это не то же, что покой. У вас, физиков, оно называется тепловое движение молекул. Суета жизни, возможно, относится именно сюда... А покой ей будет прямо противоположен. Остановиться надо еще суметь.
- А время? Как с этим связано время? – спросили сразу несколько человек. Разумеется, все привыкли связывать энтропию с временем, сказать, что что-то движется от хаоса к порядку – это все равно, что сказать, что оно движется из будущего в прошлое.
- А вот это, - с улыбкой сказал Николас, – мы сейчас узнаем у нашего третьего выступающего. Брат Торвальд, прошу.
Этого докладчика Аркадий уже слышал, и он уже говорил про время – долго и невнятно. Сейчас Николас просил всех быть краткими, и Торвальд так и начал:
- Я скажу только два свои главные тезиса. Во-первых, энтропия и время никак не связаны. Время абсолютно. Его создал Бог и запустил всю вселенную вперед. Энтропия характеризует материальные системы, а время нематериально, это абстрактный вектор сознания самого Бога. Кстати, думаю, кое-какую энтропию Бог имел в виду, почему бы нет? Хорошо, когда есть движение, а для движения нужно стремление, а стремятся тела, как говорил Аристотель, к естественному месту. Камень падает на землю, вот и увеличение энтропии – а что, было бы лучше, чтобы он висел в воздухе или улетал в космос? Или выписывал в небе диковатые траектории? Абсурд вещь довольно страшная, если его распространить в качестве космического принципа. Такой мир будет непредсказуем, в нем никакая человеческая мысль даже не сможет начаться. А если начнется, то ничем не кончится. Нет, ничего хорошего нет в отсутствии принципа наименьшего действия. Второй мой тезис про время – оно никогда не стоит, так сказать. Когда мы рассматриваем время как четвертое измерение, мы подразумеваем, что оно уже состоялось, это только мы движемся вдоль его оси, поэтому не знаем, что будет дальше. Бог-то, мол, уже все знает, он всю эту ось окидывает взглядом, даже если она бесконечна (для него не проблема, потому что его бесконечность более высокого порядка). Очень многие теологи так считали, а по сути, и физика теории относительности считает именно так. Я не против ТО, в ней много прекрасного. Но только не ось времени. Время течет даже для Бога, время в целом во вселенной именно течет. Во вселенной имеется глобальный наблюдатель, и это Бог. Он живой и живет во времени, как и мы. Жить без времени нельзя. Нельзя иметь сознание без точки «сейчас», вот что важно. Конечно, можно сказать, что Бог живет в другом измерении времени, что время для него не одномерно, а двумерно, скажем. Я полагаю, что нет, но далее об этом говорить не буду, я еще не все тут понял. Вот и все мои тезисы. Если они кажутся вам невероятными, то уверяю, что я в основном все подробно обсудил с ангелом и могу сослаться на массу написанной ангелами литературы...
Глобальный наблюдатель, подумал Аркадий и почувствовал, что его голова перенапряглась. В прошлый раз еще говорилось, что Бог находится в пространстве. Что в таком случае может остаться от ТО? Он подумал, что Николас, наверное, может вместить все услышанное, а сам он в лучшем случае может отодвинуть эту задачу на потом.
Николас окинул взглядом аудиторию.
- Ну, что ж, - сказал он. – Давайте, братья и сестры, сделаем перерыв на полчаса. Попьем кофе, погрызем шоколадки, помолчим. Может быть, после перерыва возникнут какие-то мысли. А потом посидим еще часок и разойдемся, будем мыслить в одиночестве. А в конце конференции, через три дня, соберемся еще раз и обменяемся тем, к чему пришли в конечном итоге.
Все пошли пить кофе. Вокруг столиков говорили парами и группами, завладели Торвальдом, Мехрдадом, Беатой и самим Николасом и задавали вопросы. Аркадий ускользнул. Это умение он выработал на десятках конференций в земной жизни. Прихватил стаканчик сладкого кофе, пару вафлей и вышел на улицу подышать воздухом. За ним вышло еще двое желавших покурить, за ними и Хан с тем же намерением и Небо вслед за ним. Аркадий боком слегка приблизился к ним.
- Какой замечательный человек Николас, - заметил Хан Аркадию. – И вообще сколько всего нового. Я про время раньше и не думал, тоже был уверен, что Аллаху доступна вся вечность. Но ведь и правда он может иметь точку Сейчас. Иметь точку Сейчас еще не значит не знать будущее, это у нас так, а для Аллаха это может быть не одно и то же. Можно его знать и тем не менее двигаться во времени. Или выбирать некоторые варианты...
Похоже, Хан был прав. Можно иметь всю вечность в смысле доступности знания о ней, но не иметь ее в смысле существования. И это, кстати, напрямую связано с энтропией.
- Надо об этом подумать, - ответил он Хану. – Я как-то пока еще не выбрал, в каком направлении во времени двигаться мне самому. И какие варианты выбирать. Сегодняшний круглый стол – это, скажем так, в моем пути некий перекресток.
- В моем тоже, - согласился Хан. – Вся конференция перекресток. Конференции напоминают фестивали у музыкантов. Отыграешь программу, и все, можно делать новую. Мы с Небом немало выступали на таких фестивалях.
- Ага. А вместо научных книг у нас были музыкальные альбомы, - согласилась Небо. – Вместо лекций – концерты. В общем, много похожего.
- На людей посмотреть, себя показать, – пробормотал Аркадий русскую поговорку. Сам он очень не любил лекции, особенно в молодости. Потом привык, научился показывать себя. Вернее, скрывать себя. Показывать только свой предмет. Артист на сцене должен вести себя совсем не так, артист должен присутствовать, выкладываться, тратить энергию души. Это совершенно особое умение, которое было ему недоступно.
После перерыва Николас просил высказаться всех по очереди и следил за тем, чтобы всем дать слово. Но никто никаких принципиальных итогов не подвел. Все говорили вразнобой и повторяли уже сказанное. Только один молчавший до того физик упомянул творение мира.
- Когда Бог создал Большой взрыв, там была не только материя, я полагаю. Земная физика была сосредоточена только на ней, но это не все. Бог вложил в эту сингулярность нечто потенциальное. Он ей придал направление. Философский импульс, если можно так сказать. Импульс mv тут ни при чем, это была целая программа развития. Не само собой произошло все дальнейшее. И в общую картину динамики энтропии надо вписать эту программу.
- Intelligent design, - ответили ему. – Многие об этом писали.
- Конечно, - согласился физик. – Я это сказал к тому, что время началось еще до Большого взрыва. Хотя я не уверен, что время Бога и время материи – это одно и то же время.
На этом обсуждение практически закончилось, потому что все опять стали говорить попарно и группами. Мехрдад подсел к Небо, очевидно, чтобы побеседовать об абсурде. Николас поблагодарил всех и объявил программу выполненной.
*
Было 4 часа дня. Аркадий шел домой покачиваясь. Он был истощен и уже совершенно не мог думать ни о чем научном. Можно было, конечно, пройтись к озеру, проветриться, восстановить силы. Но и на это он был сейчас не способен. Он же не спал почти всю ночь. Поэтому дошел до домика и свалился на кровать.
Николас позвонил и поблагодарил его за участие. Этот стойкий человек был всем доволен. Сказал, что в Дженнете он соберет доклады участников и сделает общую статью. Там в библиотеках были центры для статей и публикаций, некоторые точно как научные журналы в земной жизни. Бывали там и конференции, и учебные курсы. Но и в самом деле, конференция в биологическом теле на настоящей живой планете – это было более интересно. Как-то более лично, пожалуй.
Дверь Аркадий не закрыл. Лежал на кровати, смотрел в дверной проем и пребывал в состоянии принятия решения, пойти гулять или не пойти, но принять решение так и не мог.
В шесть в проеме двери показался Николас.
- Ресторан открылся, - сказал он. - Тебе не повредит подкрепиться и немного выпить. Не бойся, я не буду больше терзать тебя физикой.
Аркадий поблагодарил и пошел за ним. Но оказавшись в зале, понял, что переоценил свои способности видеть людей.
- Прости, Николас, - ответил он. – Ну, давай выпьем в другой раз. Сегодня хочу поесть дома. – Тот понял его и кивнул.
Впрочем, бутылку, и даже две, Аркадий прихватил. Не только у Хана была интуиция, кое-какая иногда бывала и у него тоже. Он ничуть не удивился, когда на выходе из ресторана его встретили друзья.
- Пошли к нам, - пригласили они.
Аркадий с удовольствием согласился.
- Только чур без физики, - попросил он. И показал свои две бутылки. – Вчера вы пьянствовали, сегодня моя очередь. Я буду у вас пить и петь песни.
Оба засмеялись:
- Ты мог бы и не запасаться, ибо мы сделали то же самое. Мы собираемся напоить тебя и петь вместе с тобой.
Они уселись на веранде домика Хана и Небо. У турков были с собой инструменты, две гитары и два восточных саза, как они ему сказали. Петь он, конечно, не стал. Было бы странно ему демонстрировать свои музыкальные данные в присутствии двух профессиональных бардов, знаменитых в земной жизни. Зато все трое выпили, даже Небо муж налил полстакана, и она не возражала (но отпивала крошечными глотками). Оба играли на гитарах и сазах, напевали восточные мелодии со словами на незнакомом языке.
- Мы не переводили свои стихи на всеобщий, - сказал Хан. – Потом переведем, возможно. Будем петь про любовь. Политику и философию оставим на потом, хотя они тогда в наших песнях преобладали.
Хан и Небо играли очень слаженно. Мелодия переходила от одного к другому, они менялись партиями, как бы аккомпанировали друг другу. Хотя Аркадий и быстро опьянел, но был достаточно внимателен, чтобы оценить их мастерство. У обоих были сильные, красивые голоса, это было слышно, хотя они пели тихо. У Хана голос был довольно низкий мужской, чуть хрипловатый, у Небо – довольно низкий женский, типа альта, и очень теплый. Аркадий был с восточной музыкой совсем не знаком, но сейчас она казалась ему мелодичной и даже как будто знакомой. Надо потом послушать побольше турецких песен в сети Дженнета, подумал он.
Потом еще выпили, Аркадий почти отключился, и друзья отвели его домой. И там он сразу уснул.
***
12
Ночью ему что-то снилось. Он даже два раза просыпался и ему казалось, он помнит сон, немного странный, эмоциональный, чем-то важный. Но нет, не помнил. Сильно хотелось пить. В домиках были маленькие туалетные комнаты с водой, и он пытался напиться, но жажда все время возвращалась.
Утром он проснулся рано. На этот раз голова, несмотря на вино, решила его помиловать и не болела. Вот теперь самое время пройтись, решил он.
Пошел к озеру. Вчерашний день он решил отправить, так сказать, в глубину подсознания. Он читал у Пуанкаре, что когда тот некоторое время не думает о какой-то проблеме, решение может через какое-то время прийти само собой. Аркадий, конечно, не равнял себя с Пуанкаре. Просто разумно было после многих слов подольше помолчать. Николас тоже это советовал. И он решил взяться за какую-нибудь другую проблему. Чтобы ее найти, он выкупался и лег под знакомое дерево.
На дереве теперь было еще больше птиц, чем в первый раз. Теперь с ветви на ветвь перелетали маленькие зеленые синицы, темные скворцы с оранжевым хохолком, чисто синие сойки и знакомые красные попугаи. А по земле шагали грачи, отливающие синим и зелёным, скакали пестрые воробьи и желтые дрозды и еще то сидели, то ходили какие-то важные совсем ни на кого не похожие пернатые, может, местные гуси. Они были выше того, чтобы наряжаться в пестрое, и оставались серыми. Весь этот коллектив оглушительно трещал на разные голоса.
Аркадий усмехнулся. Внутри него как будто мелькал другой человек, в его взгляде мелькал другой взгляд. Вот этот восхищенный взгляд на птиц – это же Небо. А эта тёплая ирония – это же Хан. А в позе его головы сейчас было что-то от внимательности Николаса. Нет, разумеется, он полностью был самим собой. Он взял себе от них самую малость, она только мелькала. И ему это нравилось. Ему будто бы приоткрывались новые миры, его мир обогащался. Хан рассказывал, как обогатился его мир, когда он обрел способность видеть в нем красоту. Аркадий чувствовал, что ему надо тоже что-то найти, но пока не знал, что именно.
Когда он вернулся с озера, на столе стояла тарелка, а на ней было нечто съедобное. Рядом лежала записка: «Привет. Попробуй, может быть, понравится. С утра мне захотелось что-нибудь приготовить. Небо». Он попробовал. Это был пирог из хлеба, сладкого творога, масла и орехов с медом (наверное, еще с яйцами). Видимо, Небо решила не ходить с мужем на очередной доклад, а вместо этого зашла в кухню ресторана, взяла там, что было, и сделала, что пришло в голову. Оказалось очень вкусно. В Москве Аркадий, конечно, сам себе готовил еду, стандартную картошку и стандартную курицу. Он не испытывал потребности придумать что-нибудь новое. Если хотелось наесться особым образом, всегда можно было пойти в кафе. В Турции, как он понимал, был другой подход к пище, особенно сладостям.
Он позвонил ей и поблагодарил. Она улыбнулась:
- Я рада. Да, в Турции мы любили, чтобы сладкого было много! Вот и здесь захотелось. В Дженнете питаешься солнцем, это вкусно, но, увы, не разнообразно.
Он очень быстро съел половину пирога, выпил чая и до вечернего заседания лег полежать. Стал думать о психологии таких женщин, как Небо.
Что он не понимал в женщинах, так это их отношения к своей пассивной подчиненной роли. Он думал, что любой человек, если он ощущает себя свободным, естественным образом стремится к доминированию. Сильные люди подчиняют себе слабых, а у слабых, которые, конечно, не хотят подчиняться, есть выход – уйти в одиночество. Именно так всегда действовал он сам. Там, конечно, нет больших денег, славы или тех же женщин, зато есть свобода. Невозможно же чувствовать себя комфортно, когда тобой кто-то командует. Как женщины умудряются обходить эту проблему? Понятно, что их психика запутанная и кривая, они пытаются мужчинами манипулировать через мужское влечение. Продают им себя за сексуальные уступки, внушают чувство вины и долга, выносят мозг и так далее. Но далеко ли так уедешь? Это же ни секунды покоя, все время надо хитрить, контролировать ситуацию, что-то из себя изображать, вкладывать эмоции. Определенно, множество женщин это любят. У них эмоций более чем хватает. Аркадий даже мог понять, что некоторых мужчин может влечь к таким женщинам-актрисам, если у мужчины скучная жизнь. Все это ему было противно, как можно получать от этого удовольствие, он отказывался понимать. Да и хватает таких женщин ненадолго, только пока молоды, потом они превращаются в тупых и злобных теток.
Но Небо он наблюдал уже несколько дней. Если быть точным, 10 дней. Этого было достаточно, чтобы понять, что она на женщин-актрис, манипулирующих мужчинами, совсем не похожа. Она была скромна, искренна, приветлива, весела. Иногда, когда задумывалась, казалась печальной, но точно не для того, чтобы возбудить у мужа чувство вины. И вот именно про нее легко можно подумать, что отдавать главенство мужу ей очень нравится. Как она с удовольствием ела то, что он клал ей на тарелку или прямо в рот. Как она шла, не смотря на дорогу, а куда он ее вел. Как ходила с ним на заседания конференции, которая была вряд ли изначально интересна ей самой, и сидела там, прислонившись к его плечу. И при этом, кстати, на этих заседаниях иногда участвовала в обсуждениях. А когда шла за Ханом, как он рассказывал, очень любила смотреть по сторонам.
Более того, когда-то это был мужчина. Допустим, андрогин, такое можно предположить (конечно, придется напрягать воображение). Это же означает, что у него было два начала, из которых он мог выбирать. В земной жизни он был полноценным мужчиной, имел жену и ребенка. Только будучи мужчиной, можно быть талантливым музыкантом. Какая странная сила могла заставить его затем выбрать женскую роль? У него была однополая любовь, хорошо. Но Хан уверял, что любит его во всех ипостасях. А он зачем-то стал женщиной, причем очень женственной, явно чувствующей себя прекрасно в этом слабом, зависимом, ни на что не способном состоянии. Как такое может быть? Чем ей это нравится? Печь пироги из остатков хлеба, творога и масла?
«Надо будет как-то умудриться спросить об этом Хана,» - подумал он. Сформулировать вопрос, конечно, будет сложно. Уж очень оскорбительные эпитеты для женщин приходили Аркадию на ум. Хан бы этого точно не потерпел. Его отношение к жене было поэтичным и благородным, как у верного рыцаря к прекрасной даме. Да, в принципе, уж если есть среди женщин годящиеся на роль прекрасных дам, то это Небо, Аркадий был с этим вполне согласен. Как любили писать англичане в 19 веке, бывают женщины и бывают леди. Трудно понять, в чем специфика леди. Но и тут Небо можно было бы так назвать. Главное, сама она ни на какую такую роль не претендовала. Если бы ей сказали о леди и даме, она, скорее всего, рассмеялась бы и поиронизировала бы над собой. Поэтому и располагала к себе.
Кстати, подумал дальше Аркадий, чувство юмора и ирония, а уж тем более самоирония – это вещи, говорящие об уме. И о свободе мышления, о свободе от узкого подчинения мелочным целям, вроде власти и престижа. Пожалуй, Аркадию попадались такие женщины и раньше. Да, к ним у него не бывало отвращения. Он просто с ними не общался. А мужское чувство юмора, кстати, его часто отталкивало. Его трудно было назвать утонченным. «Очень хорошо, что даже у меня не все просто и однозначно,» - подумал он перед тем, как бросить об этом думать. Не просто и не однозначно настолько, что разобраться он был не в состоянии.
*
На вечернем заседании в секции сознания обсуждалась телепатия в Дженнете. Аркадий сел рядом с друзьями, они пришли вместе. Докладчик по имени Давид, на вид израильтянин, сослался на Хана с его контурами, но сказал, что одним резонансом даже очень сложных мета-контуров обойтись невозможно. При улавливании чужой мысли собственные контуры перестраиваются, для этого должна быть внешняя поддержка, некая несущая частота, но исходящая не от отправителя, а распространенная в одном из восьми полей Дженнета. Давид рассмотрел вариант шестого, седьмого и восьмого поля и нигде не нашел нужных условий, так что его доклад заканчивался вопросом (тут Аркадий вспомнил, как Хан сказал во время похода, что телепатия распространяется не через высшие поля, потому что существует и у животных). Еще Давид добавил, что улавливание мысли, конечно, перестраивает собственное содержание сознания, но большинство контуров всегда устойчивы. Без этого они не смогут работать. Поэтому полученное извне содержание быстро преобразуется в собственное, обычно подкрепляющее то, что уже имелось. В земной жизни, сказал Давид, когда общение происходило в словах, этот эффект был практически абсолютным. Там было почти невозможно встретиться с чем-то совсем новым. Телепатическое общение слов не требует, хотя и может задействовать всеобщий язык. Многие пересылают друг другу информацию образами, картинами, графиками, видеоклипами, изображают чувства цветами и так далее. Это открывает возможности гораздо большей новизны. Но никак не абсолютной. Все равно вся получаемая информация улавливается уже существующими контурами. А если они бессознательны, то она может быть воспринята совсем искажённо.
После доклада, похлопав, спорили, склонялись к восьмому полю, обсуждали бессознательные контуры. Хан с Давидом, очевидно, был знаком давно, обменивался идеями, поэтому сейчас только помахал ему рукой. Аркадий в обсуждении участвовать не мог. Телепатия Дженнета была для него сущим мучением. Когда он несколько раз вынужден был вступать в такой контакт, было ужасно, невыносимо ярко и больно. Говорить словами, да еще на таком великолепном языке, как всеобщий – это благословение. А народу телепатия нравилась.
Когда они вышли и пошли домой, Аркадий сказал про свое отношение к телепатии. Хан удивился, Небо нет.
- Мне кажется, у тебя закрыто несколько каналов, поэтому и несбалансированно прорывается энергия по тем, что остались, - произнесла она задумчиво. – Я видела такое, я что-то подобное в Дженнете даже лечила. Сейчас я вряд ли смогу, в биологическом теле у меня нет дара целительства. Но, если позволишь, я немного попробую.
Они пришли в домик к Хану и Небо, там на столе стоял пирог, в два раза больший, чем тот, что Небо отнесла Аркадию. Хан смотрел на него с таким видом, будто собирался облизнуться. Небо заварила чай, Хан усадил Аркадия и разложил куски пирога по тарелкам.
- Едим, - сказал он. – Моя жена гений кулинарного искусства. Сейчас мы ее изделие приговорим к уничтожению, и никто, кроме нас, о нем не узнает. Видишь, друг Аркадий, как несправедливо устроен мир? Рисунки остаются, когда ими любуются, а пироги от этого исчезают.
Аркадий вздрогнул. Похоже, интуиция Хана была куда сильнее, чем он до сих пор подозревал. Очевидно, Хан знал, о чем он думал! И сказал, что печь пироги такое же искусство, как рисовать, но менее благодарное. И ведь был прав.
- Я хочу с тобой потом поговорить кое о чем, - сказал Аркадий, раз уж тянуть и ходить вокруг и около не имело смысла. – Я хочу задать тебе несколько важных для меня вопросов. Не сегодня, конечно. Сегодня я буду участвовать в съедении шедевра твоей жены и горячо им восхищаться. Я, кстати, половину уже съел у себя дома.
Небо довольно улыбалась. Сама она ела мало. Что касается Хана, то он поглощал любую еду в больших количествах. При этом оставался худым, чуть ли не тощим. Зато очень сильным. Видимо, у него в организме шел весьма бурный обмен веществ.
- Я к твоим услугам в любое время дня и ночи, - тотчас ответил Хан.
- Сходите завтра, прогуляйтесь, - предложила Небо. Ее голос, как обычно, был нежным и спокойным. – А я буду рисовать рисунки, которые являются вечным искусством. А потом мой муж будет на них смотреть и не уничтожать их. – И кинула веселый взгляд на Хана.
- А что ты тут рисуешь? – поинтересовался Аркадий.
- Цветы, - ответила она. – Тут невероятно красивые цветы. Я вышла за дорогу и насчитала десяток полевых цветов. У них очень тонкие оттенки, я буду подбирать краски. – Потом добавила оживленно: – Знаешь, в Турции я был художником, но национальное изобразительное искусство Турции – рисунок. Это линии. Передать линией форму лица, допустим, или движение тела. Это мы, турки, умеем. Передать в динамике характер персонажа. А вот краски – не наша область. Когда я учился в вузе на художника, я занимался орнаментами, керамикой. Там краски яркие, без оттенков. Почти никто из нас, турков, не умел рисовать, допустим, пейзажи, облака на небе, светотени. А в Дженнете, где любые краски доступны, где возможна любая техника, я очень увлекся этими тонкими оттенками, их переходами, впечатлением от них. Цветы не динамичны, они же символизируют красоту покоя...
Аркадий попробовал представить себе это и не смог. Увы, от изобразительного искусства он был далек. А про то, как красивы полевые цветы, он сам думал и был рад, что совпал с друзьями. То есть совпал в данном случае с Небо, но судя по тому, как Хан смотрел на нее и улыбался, с ним тоже.
Когда он собирался уходить, Небо его задержала легким жестом.
- Позволь мне положить руки тебе на голову на минутку, - попросила она. – Вдруг я смогу что-нибудь услышать.
Аркадий подставил голову. Ее прикосновения он почти не почувствовал. У нее вообще были очень легкие руки, она всегда старалась все едва трогать. Но все же слышал, что она положила обе ладони сначала ему на темя, потом сместилась ко лбу. А в конце потрогала оба виска кончиками пальцев.
- Все такое жесткое… - проговорила она тихо, с состраданием. – Нет, в биологическом теле это не лечится, только в Дженнете. Там я увидела бы, что с тобой. Что внутри.
- Возможно, мы там увидимся, - заметил он, имея в виду не то, что она будет его лечить, а что это теоретически возможно.
- Да точно увидимся, - сказал Хан. – В каком ты махалле, ты, наверное, и сам не знаешь, но мы тебя найдём.
Да, Аркадий не знал ни что такое махалле (впрочем, очевидно, что это что-то типа сектора или отдела), ни в каком он. Он везде был весьма неприкаян.
Когда пришел домой, вспомнил ладони Небо на своей голове, но никаких изменений в себе не почувствовал. Жаль, подумал он. Почему жаль? Вообще-то он был здоров, голова не болела, тело было сильным и гибким. Какого исцеления он мог хотеть? От своего обычного чувства неприкаянности и неполноценности? Он не знал, может ли кто-нибудь вылечить от этого. И не знал, как бы он стал себя тогда чувствовать.
***
13
Пожалуй, когда он проснулся утром на следующий день, перед его глазами мелькало что-то не совсем привычное. Мир вроде бы стал ярче и то ли ближе, то ли объемнее, то ли более контрастным. Но это было только впечатление. Может быть, настроение было несколько более приподнятое, чем обычно утром.
Хан появился у его двери в 9 утра и, не заходя, поманил его наружу. В зубах у него была сигарета, через плечо холщовая сумка с бутылкой воды. Наверняка в глубине сумки лежал и остаток пирога.
- Моя хатун меня выслала из дома, - сказал он. – Хатун это госпожа или жена хана. Она придала мне импульс движения по направлению к тебе. Велела нам прогуляться. Или ты предпочитаешь посидеть?
- Предпочитаю исполнить приказание твоей хатун, - ответил Аркадий. – Ей лучше знать, гулять нам или сидеть. Можно пойти к тому же самому озеру, можно к лесу, можно к большой реке, можно в сторону портала через рощу…
Хан кивнул:
- Можно. Так обычно говорят, когда в глубине души хотят посидеть. Я думаю, около озера на песке будет хорошо сидеться.
Они пошли к озеру. Там уже расположилась компания из пяти человек, но не на пляже, а с другой стороны, где были ивы. Тем не менее эта компания расстроила птиц. Почти все, кроме попугаев и дроздов, улетели. Гуси плавали в дальнем заливе.
- Я так думаю, что ты собираешься рассказать мне о своих отношениях с женщинами, - сказал Хан, укладываясь на спину на песок. – Или, скорее, о своем отношении к ним. Не исключая и мою Небо.
- У тебя телепатия даже в биологическом теле? – поинтересовался Аркадий. Он тоже лег на спину рядом.
- Нет. Но я немного наблюдательный, тюрьма в свое время научила, и достаточно чувствительный, это от природы. Я чувствую довольно мелкие оттенки взглядов. А как ты смотришь на женщин, это мелкими оттенками не назовёшь. Когда говорила та Беата, тебя чуть не вырвало. Даже Небо ты поначалу сторонился. Хотя уж кто безопаснее.
- Ну, в общем, рассказывать-то мне нечего, поскольку ты уже все знаешь. Я другое хотел. Я хотел задать несколько вопросов… Фундаментальных, так сказать. И важных для меня. Ты поначалу, может быть, вообще не поймёшь, что мне надо. Но я клянусь, что говорю абсолютно серьезно.
- Понимаю, что серьезно. Может, не пойму, но буду стараться.
- Вопрос первый. Аллах создал два пола для размножения, это понятно. Но почему эти два пола такие разные? Вопрос второй. Каково главное свойство женщин, какова сущность? Что это за природа? Вопрос третий. Каковы достоинства женщин по сравнению с мужчинами? Вот этого я особенно не понимаю, это прямо самый главный вопрос. Вопрос четвёртый. В чем сущность брака? Что он дает по сравнению с простыми встречами? Ну и последний вопрос про любовь, любовь между мужчиной и женщиной и любовь как ценность отношения к людям – они одной природы или разных? – Аркадий решил, что, кажется, ничего не забыл, и что Хан при всем расположении сейчас захочет его придушить. Поэтому он замолчал.
- Нет, но большинство вопросов же к Аллаху! – наконец произнес тот жалобным тоном. – Это же несправедливо!
Гневаться он, слава Богу, не собирался. Жалел Аркадия, но кажется решил, что не может ему помочь.
- Я понимаю. Но я не могу спросить Аллаха. А тебя могу. Ты точно понимаешь больше, чем я.
- Ладно, - сказал Хан таким голосом, словно принял решение рассказывать ребенку таблицу умножения. Он заложил руки за голову и смотрел на любимое дерево Аркадия. – Поехали. Что женщины разные, это у тебя как-то присутствует в мыслях? Общая в них практически только анатомия, и та не всегда. Поверь, у меня в молодости было много.
- Для меня чуть ли не все одинаковые, - признался Аркадий. – Да, согласен, нехорошо с этого начинать. Но понимаешь, ты рассматривал их вблизи, а я смотрю с отдаления. Я ничего не способен понять, да?
- Ну, нет, наверное, способен… Не знаю. Откуда мне знать. Но ты знаешь, один из наших споров с Небом еще в земной жизни был о том, все люди разные или все люди одинаковые. Он говорил, что одинаковые по сути, все хотят любви, но все не знают, как ее найти, и так далее. А я больше настаивал на том, что все разные. Показывал на него и себя и говорил: сравни-ка. Ну, это был очень глупый спор, очень. Все на каком-то уровне глубины конечно одинаковые. А при этом все и разные, если брать ближе к поверхности. И женщин и мужчин это тоже касается. Все мужчины разные, все женщины разные, а все люди одинаковые. Но я понимаю, тебя такая теория статистики не удовлетворит.
- Статистика покажет, что есть уровень примерно посередине, на котором различия достоверны, - уверенно сказал Аркадий. Хан подумал.
- Ладно, допустим, - наконец согласился он. – Мы не знаем, в чем они. Это знает только Аллах. Но нельзя отрицать, что что-то нам бросается в глаза.
- Вот-вот.
- Ты хочешь узнать, что бросается в глаза мне?
- В общем, да. Я бы сказал, что до сих пор бросалось мне, но не скажу, потому что боюсь навсегда потерять тебя. Ты меня убьёшь.
- Да нет, что ты… Можно подумать, я не знаю. Можно подумать, ты один такой. Можно подумать, я сам начинал не с этого.
- Даже ты начинал с этого. Тем более ты меня поймёшь.
- С чего я начинал, я тебе примерно уже рассказывал. У меня это был просто эгоизм, хотелось иметь много женщин, ну и удобно было считать их другими людьми, потому что это избавляет от необходимости вступать в душевный контакт. Нет, я их специально не презирал. У тебя-то, чувствуется, тут теория. А у меня была юношеская туповатость. И чем кончилось, я тоже говорил.
- Значит, не с этого.
- Да. Но это неважно, в общем. В любом случае все всегда любят свою группу считать лучше других. Или лучше другой, если их две. Свои же достоинства видно. А чтобы увидеть чужие, надо же влезть в чужую шкуру. Кто станет влезать в чужую шкуру? Я так понимаю, что способность смотреть на мир не только со своей точки зрения – эта способность присуща, фактически, святым. Никому больше, настолько это трудно.
- Ты прав! – воскликнул Аркадий. – Но, пойми, я же именно поэтому спрашиваю! Сам не вижу, но честно хочу узнать.
- Я понимаю. Ну, а вот такой вопрос. Представь, что двое смотрят на многогранник сложной формы. Один смотрит сверху, второй снизу. Оба могут считать, что они видят правильно. Но кто из них видит правильнее?
- Это притча про слепцов и слона.
- Ну, да. Слона видит Аллах, а дело слепцов, если у них нет глаз, но есть ум, не считать свои данные единственно верными.
- Конечно. Я согласен. Ты имеешь в виду, что мужчины смотрят на мир сверху, а женщины снизу. И оба правы, надо сравнить точки зрения. Верно?
- Ну, или наоборот. Но допустим, женщины снизу. Вот как мы на это дерево. Смотрим, видим птиц. Снизу много чего видно.
- Хорошо, я понял. Тогда мой вопрос, а что они видят в мире, женщины?
- Ну вот ты же познакомился с моей Небо. Что она видит, как ты думаешь?
- Да ведь она очень уж нетипичная женщина.
- Как это? По-моему, типичнее некуда. Всю земную жизнь в мужском теле он мечтал побыть женщиной хоть немного. Теперь дорвался и уж наслаждается на полную катушку.
- А ты понимаешь, чего он хотел? Зачем ему это? Я думал о нем/ней и никак не мог этого понять.
- Я понимаю, но скажу потом, чтобы не уходить от темы. Что видит Небо, ответь, как тебе это представляется.
- Она вчера видела, что у меня закрыты каналы, что что-то в моей голове жесткое. Вот это она видела. Думаю, правильно.
- Конечно правильно. Ну вот. Этого уже и достаточно.
Аркадию было ничуть не достаточно. Но Хан не пояснил, а вместо этого предложил:
- Давай пять минут помолчим. Ты переваришь, я переварю.
Аркадию пришлось согласиться, он всё-таки постоянно тревожился, что Хан его обругает и оттолкнет. Видно же было, что его точка зрения другая по самой своей сути. Он считал, что может побывать в чужой шкуре, по крайней мере понимает, что это могут святые. Вот спросить бы у Небо, она-то была в обоих шкурах. Ну, с ней Аркадий никак не мог бы говорить на такие темы. У него и при разговоре с Ханом-то стучало сердце.
- А ты чем недоволен в женщинах, скажи вкратце, - наконец спросил Хан.
- Вкратце, - пробормотал Аркадий. – Это трудно. Я, бывает, целые бесконечные последовательности синонимов придумываю, чтобы рассказать, чем я недоволен.
- А, ну, тогда скажи, как говорят наши математики, к какому пределу сходятся эти последовательности. Или они расходятся?
- Да вот я думаю. Конечно, хочется сразу ответить, что к глупости. Но и еще что-то. Да, еще что-то, более важное. Вот вчера я думал о их лживости, что ли. Думал таким словом как манипуляция. Это, впрочем, вещи одной природы. Может, какой-то ум и есть, мелочный такой. Да нет, не ум это, а хитрость. Ну вот два предела: глупость и ложь.
Хан наверняка подумал о Небо, но решил не приводить контрпример. Поинтересовался:
- А что для тебя ум?
- Самое простое, интеллект, решение математических и физических задач.
- Но это же явная ошибка. Ум же гораздо больше, чем это.
- Наверное. Я ведь всю жизнь был физиком.
- А кто была твоя мать?
- Тоже физик. И отец физик. В России физиков было много, это была развитая наука. И все съезжались в Москву.
- Понятно. Наверное, я нащупал, что думаю о твоем подходе. Умных людей тебе надо искать не среди женщин, их ты разглядеть не сможешь. Тебе надо искать умных людей вне физики. Ну, среди философов, например.
- Так и там нет женщин, - не удержался Аркадий.
- Зато там знают, что такое ум. Ну, вот я что могу сказать. Помнишь японца Мицуо?
- Помню.
- Он сказал, куда надо идти. Помнишь, направление, отсутствие цели, спокойный поток. И в конце, куда это было?
- В конце было внутрь себя, - сказал Аркадий и тут же почувствовал, что это что-то важное.
- Да. Внутрь себя. А это же тоже дорога. И чтобы идти по ней, тоже нужен ум. Я читал книги по психоанализу, там про это много. Знать себя, быть с самим собой, принимать себя, чувствовать и слышать себя. Уметь смотреть на себя. И уж если получится, то в конце даже немного преобразовать себя. Вообще-то Аллах именно такую задачу ставит перед человеком, а не разработку физической теории. У вас, христиан, говорят: спасать душу. У нас, суфиев: стремиться к Аллаху, потому что его можно достичь только изнутри себя.
Аркадий замолчал. Это была чистая правда, идти внутрь себя – долгая дорога, еще какая долгая. Аркадий вроде бы по ней шел, но не факт, что ушел далеко. И, похоже, здесь мужчинам по сравнению с женщинами хвастаться было нечем. В большинстве своем и те и другие не ушли никуда, но уж если сравнивать, то не в пользу мужчин.
- Да, - только и произнес он.
- Еще хочу добавить два слова о любви, в конце был вопрос о ней. Любовь мужчины к женщине. Является ли она началом любви ко всем людям. Нет, это в общем разные вещи. Но одно сказать могу: ты что-то можешь понять только в том человеке, которого любишь. Когда любишь, глаза раскрываются. Ты, так сказать, перестаешь прищуриваться. Замечал, что Небо никогда не щурится? У нее/него глаза всегда были широко открыты. Я на него смотрел и тоже учился не щуриться, хотя мне это свойственно. На человека надо настроиться, человека надо услышать. Это можно только когда любишь. Тогда открываешься к нему, начинаешь слышать его внутреннее звучание… Ну, это поэзия, ею сказать легче. Но это же важно. Ты же не только физик, ты же человек. Аллах тебя любит как человека, уже потом как физика.
Аркадий вздохнул. Не то чтобы он был сначала физик, потом человек. Но уж очень некорректно сравнивать физиков с людьми. В его время в Москве сравнивали физиков и лириков – вот это было корректное сравнение. И Аркадий, кстати, вовсе не был настроен к лирикам презрительно. Одна красивая музыкальная вещь стоила многих решенных физических задач. Тут его нельзя было упрекнуть, что он считает свою группу лучше другой, потому что не был в чужой шкуре.
- Да, я это понимаю, - сказал он. – Тут надо много думать. Но только… И как люди женщины мне не нравятся.
Хан, кажется, кинул на него взгляд с упреком. Аркадий не видел, потому что смотрел вверх. Он машинально следил за жизнью на ветвях дерева.
- Ну ты в армии не служил, это заметно, - сказал Хан. – Женщины тебе не нравятся, а мужчины нравятся? Эти войны, эти убийства, эти бойни, это угнетение слабых, эта грязная политика, все эти несправедливости – это, скажешь, не нашего брата дело? Ты прикинь хотя бы примерный процент убийств в среднем на одного мужчину и одну женщину, ну, и дальше давай уж молчать об этике.
- Да, - вздохнул Аркадий. При таком раскладе об этике, действительно, лучше было молчать.
- Я-то думаю, что этика вообще никак не пересекается с полом. Хороших людей поровну и там, и там, и плохих тоже. Но знает это только Аллах. Небо, когда был в земной жизни мужчиной, был уверен, что женщины лучше мужчин. Говорил, что мир без мужчин был бы лучше, добрее и чище. Ну, тоже ошибался, наверное. Под конец уже так не говорил. Нет, это только Аллах знает. Мое дело пытаться быть настолько лучше, насколько я могу, и не судить других. Вообще не судить других. Это самое главное. Судить можно только себя.
Аркадию опять оставалось вздохнуть. Разумеется, он эту заповедь знал. Но это легче сказать, чем сделать. Человек всегда окружен другими людьми. Он всегда на них смотрит. Спрашивается, как можно смотреть и не судить? Видишь, допустим, хулигана на улице, оскорбляющего других людей, и не думать, что это хулиган? Способность судить вообще-то тоже придана человеку Аллахом. Или ты свидетель, как один человек обманывает другого. Ну и тоже, пройти мимо и не вмешаться? Аркадий как раз всегда проходил мимо, но не думал при этом, что он поступает наилучшим образом. У него просто не было сил поступить по-другому. Тот же Хан, вполне возможно, вмешался бы.
- Ладно, давай теперь о четвертом вопросе пару слов. Там, где про сущность брака. Я об этом думал, разумеется. В земной-то жизни я к такой вещи, как семья, не слишком стремился. С Небом у нас семьи быть не могло, в Турции нас бы укокошили. Не та страна, где одобрят однополый брак. Мы могли уехать, конечно. Я часто упрекал его, что он мало бывает со мной, редко встречается, все время занят своими выступлениями и записями. Я хотел жить вместе с ним. А встречались мы тайно. И он несколько раз мне сказал: мы можем уехать, пожалуйста. В Германию, во Францию, в Штаты – ему было все равно, он легко изучал иностранные языки. Но там мы будем никому не нужны. Бард не может петь на чужом языке и чужую музыку. Наше искусство возможно только в Турции. Он говорил: я буду работать где-нибудь в детском саду, ты будешь водить какой-нибудь самосвал. Я согласен, а ты согласен? Ну и оба приходили к выводу, что наше дело, наше искусство нам дороже... Это я отвлекся, извини. Я хотел сказать, что я не думал, что семья главное. Небо-то мечтал о детях, а я к продолжению рода относился без фанатизма, есть дети – хорошо, нет – ну и ладно. Я до конца жизни полагал, что любовь может быть никак не связана с браком. Я люблю этого человека, вот это мне важно. А брак это просто бумажка для государства. Только в Дженнете я понял, что все далеко не так. Брак это такое жизненное действие, благодаря которому возникает буквально новое существо, состоящее из двух существ, которые раньше были одинокими, но больше одинокими не являются.
Он помолчал, потом продолжал:
- Что-то я не могу выразить мысль. Так, как я сказал – это правда, но звучит как-то сурово. Будто у человека отняли свободу. Ты-то одиночка, наверняка свободу ни за что не отдашь. Нет, разумеется, ни у кого невозможно отнять свободу, любой человек вообще всегда свободен, пока в сознании. Нет, нет, ничего не отнимается. Наоборот, добавляется. К твоему сознанию, к самому твоему существу добавляется еще одно существо. И вы оба составляете нечто большее, чем вы сами. Нельзя идти одной левой ногой, нельзя идти одной правой ногой. А двумя ногами идти можно. Вот это большое существо из двух людей как бы и идет двумя ногами. Вместе можно уйти далеко, один туда никогда не дойдет.
- Красиво, - согласился Аркадий. Тут же подумал, что слишком красиво. Уж очень много он видел скандалов и чистой ненависти в семьях между супругами. Куда, спрашивается, они могли такими двумя ногами уйти.
Хан угадал его мысли.
- Ты меня спрашивал, я и отвечаю, как я понял, - сказал он. – И пытаюсь нарисовать идеал.
- Спасибо, Хан. Я очень много узнал от тебя. Только скажи, а куда это двойное существо идет-то?
- Идет вить гнездо и там выводить потомство! – Хан почему-то засмеялся. – Думаешь, этого мало? Это ведь значит новых людей привести в мир. Новые души, новые жизни. Тебя, поди, тоже родители родили. Каждый человек это же целый новый мир, целая огромная уникальная вселенная, Аллаху это все очень нужно, он радуется. Небо мне этими словами еще на земле объяснял сущность деторождения. И родители не только родили этого человека и давали ему возможность жить в первые годы жизни, но и вложили в него очень много. Практически, считай, во многом человека сделали. Они за это перед Аллахом отвечают очень серьезно.
- Понимаю. Даже соглашусь, что женщины этот экзамен проходят лучше, чем мужчины.
- Это только Аллах знает, но возможно... Ребенку нужны оба родителя. Более того, ребенку нужны оба и еще нужна одна вещь: ему нужна любовь между его родителями. Он должен видеть любовь не только к себе, а вне себя, любовь в мире. Вот тогда это то, чего Аллах хочет. Твои родители любили друг друга?
- Нет. Терпеть не могли.
- Ну, прости за психоаналитический подход, и чего же ты теперь хочешь...
- А твои любили?
- Отец обожал маму. А мама обожала его, меня, жизнь, театр и еще массу всякого, - Хан тепло улыбался. Да. Это, конечно, психоанализ и редукционизм, но невозможно отрицать, что с такими вещами, как отношения родителей, потом в жизни ребенка могут быть связаны все его жизненные катастрофы. А если повезет, то, наоборот, вся теплота и энергия души. Или не вся, а большая ее часть.
- Да и не только в детях дело, - добавил Хан. – Дети гости в семье, есть такая пословица. Они вырастут и улетят из гнезда. А муж с женой вместе до последнего дня, если все по-настоящему, как Аллах велел. Поэтому брак это связь двоих, а не многих. Браков много, все разные. Разным людям удобно по-разному. Мне нравится такая модель, что муж и жена это как бы тело с головой и сердцем. Она сердце, он голова. Она чего-то хочет, у нее собственно источник жизни. Голова же ни секунды не проживёт без сердца. Ну, а дело головы – решать, как все это обеспечить, чего сердце желает. У головы собственного источника жизни-то, считай, вообще нет. Ее функция служебная. Я очень хорошо себя чувствую, пока мое сердце, то есть моя жена, со мной. Без нее я не жилец, а с ней я много чего могу. А она, наоборот, ничего не хочет решать, она хочет жить без этого. Я все решаю лучше, чем она. – Он повторил: - Но это наш вариант. Нам нравится, но другим может совсем не подходить. Это все очень по-разному. Тут главное хотеть служить другому наилучшим образом. Не для себя это все делается. Для Аллаха, для жены, для детей и так далее. Вот вкладываешься в них и находишь смысл жизни.
- Сердце, - с сомнением сказал Аркадий. – Жена должна ни о чем не думать, что ли?
- Нет, конечно. Нет такого человека, который бы ни о чем не думал. Это же просто метафора. Вообще-то эта метафора даже наш брак описывает максимум на половину. Есть еще масса всего. Но почти все сводится или к взаимному дополнению, или к поддержке, помощи друг другу. Разве только когда мы вместе хотим поиграть, вот там совсем по-другому. Нет, ну все сложно, все по-разному. Лишь бы любовь была.
- А любовь это что?
- Служение, служение. Это мое любимое слово. Слышал одну буддистскую пословицу: «Когда цветок тебе нравится, ты его срываешь. А когда ты любишь цветок, ты его поливаешь». В двух словах все, что надо.
Ну, да. Все, что надо. Лишь бы только жена еще была цветком. А не ведьмой, допустим.
- Если встречаются два хороших человека, - сказал Аркадий. – Я согласен круто поменять мнение и признать, что есть хорошие, достойные, прекрасные женщины. И вот такая женщина встречается с достойным мужчиной. Как ты и Небо. Тогда твоя теория начинает работать.
- Да, - просто ответил Хан. – Ну, как в физике, законы же пишутся для идеальных газов.
Это было другое значение слова «идеальный», но Аркадий согласился.
- Да нет, мы пришли к тому, что есть сейчас, через такие вещи, что страшно вспомнить, - сказал Хан. – Думаешь, мы встретились, как два хороших человека? Ну что ты. Я был скандалистом, циником, бабником (что пьяницей и наркоманом, это даже не упоминаю). Небо тоже святым тогда не был. Был тщеславен, эгоцентричен. Даже щедрым его тогда нельзя было назвать. Интересовался, по большому счету, только собой. Талантливым людям это свойственно. Им же трудно жить... И мне было нелегко. В общем, мы друг друга долго мучили. Иногда ссорились, расходились, потом сходились снова, я рассказывал. Научились ценить друг друга ближе к концу жизни, только тогда по-настоящему поняли, что какие мы ни есть, а должны быть вместе. И тут уже стало ясно, что другого надо принимать, прощать, пытаться его понять, почувствовать. Это любой психолог скажет, но в большинстве случаев это теория, а в жизни приходишь к этому, получив множество ран. Духовное возрастание обычно происходит через боль, знаешь ли. Зато тогда уже никакая теория не нужна, все начинаешь понимать изнутри. А теперь я эту теорию излагаю в словах, хотя в словах она вообще ничего не стоит.
- Спасибо, Хан, друг, - произнес Аркадий с признательностью. – Я что-то понял, я точно знаю, что что-то понял. Но я не знаю, что именно. Мне теперь надо долго переваривать, чтобы понять уже по-настоящему.
- Переваривай, - весело сказал Хан и перевернулся со спины на бок. – Предлагается закусить пирожком, искупаться, потом направляться назад.
Так они и сделали.
Когда Аркадий вечером был дома и пролистывал программу конференции, он заметил, что его внутреннее состояние изменилось явным образом. Вдруг внутри появилось какое-то спокойствие, какая-то уверенность, которых раньше не было. Вдруг стало меньше страха. Мир был по-прежнему более ярким и контрастным, чем обычно. К тому же он стал как-то интереснее, что ли. Вряд ли это было результатом беседы с Ханом. Результатом такой беседы может быть скорее растерянность. А у него не было растерянности, ему вдруг стало все нравиться. Он даже пошел в ресторан и с большим удовольствием там ел, и люди вокруг ему почти не мешали.
***
14
Ночью ему приснился сон. Снилось, что он не запер на ночь дверь, и через нее в его комнату вошла женщина. Она чем-то напоминала Небо, но, в отличие от нее, была высокой, со светлыми волосами, вообще какая-то широкая и величественная. Так что потом Аркадий стал думать, что это не женщина, а, возможно, ангел в образе человека. Она подошла к его кровати, стало светло. Положила на его голову руки. Для нее не было препятствий в жесткости или недоступности биологического тела. Аркадий не мог шевелиться и вынужден был ждать, что она будет делать. Но она, подержав руки на его голове, просто растворилась. Он проснулся. Встал и обнаружил, что дверь действительно не заперта.
Жаль, что я не курю, право слово, пробормотал он, обращаясь сам к себе. Как-то очень уж много всего было на одного него.
*
Утром он сидел на своей секции, на которой уже начиналось заключительное подведение итогов. Подводить итоги по круглому столу о наименьшем действии и энтропии Николас обещал завтра, сегодня он суммировал тех докладчиков, которые говорили о математике. Аркадий все это слышал, но не интересовался. А вот Николас во все вник и рассказал так, что стало понятно. Получилось, что все доклады сходились к одному: вселенная имеет центр, он в каком-то довольно непонятном измерении, Дженнет тоже в странном измерении, но ближе к центру, чем материальная вселенная, далее к центру сходятся некие таинственные иерархии сил и еще чего-то. В центре, надо полагать, Бог, но об этом ничего нельзя сказать (пока?). По крайней мере, сети управляются из центра. О радиусах из центра к узлам сетей пока гипотез нет. Совсем снаружи, далеко за материальной вселенной, тоже есть нечто, о котором тоже пока ничего не известно. Число измерений по направлении к периферии уменьшается, на дальней периферии вроде бы два. Такая общая картина сложилась из совокупности докладов.
По-видимому, докладчики сами не подозревали, что они говорили об этом, и слушали Николаса с изумленным видом. Аркадий тоже был ошарашен. Аллах как нечто физическое в центре вселенной, пусть даже в непонятном измерении – это показалось ему каким-то смешением науки и теологии. Он и сам этим занимался, и все они тут этим занимались, но как-то не до такой же степени.
Николас закончил тем, что кто хочет может предлагать любую другую гипотезу. Его улыбка, как обычно, была приятная и обаятельная, а в глазах была увлеченность. Вслух никто ничего другого не предложил. Видимо, всем им предстояло в Дженнете еще не раз обменяться статьями в тамошних библиотеках.
На это заседание к ним зашел Мехрдад, сидел и слушал Николаса с довольно отстраненным видом. Когда все стали расходиться, отвел Николаса в сторону, и они стали говорить о чем-то. Потом к ним подошел еще кто-то. Аркадий уже уходил и не знал, о чем они спорили.
Когда выходил и шел к себе, увидел тоже выходящую Беату. Не испытал ни малейшего отвращения. Еще две пары шли в отдалении, о них он ничего не думал. Мир на самом деле изменился. Все вокруг стало гармоничнее и интереснее. На научном мышлении это никак не сказывалось, только на жизни. Что произошло, почему все стало так, он не знал.
*
Секция сознания в тот день заседала тоже утром (интересно, почему Мехрдад оттуда ушел). Поэтому вечером Аркадий зашел на еще одну секцию, где собрались специалисты по квантовой теории. Сидел и слушал, мало что понимая. Уловил, что у них в сообществе множество измерений вещь решенная. Аркадий и в земной жизни застал разговоры о том, что измерений 11. Но тогда считалось, что большинство из них свернутые (судя по всему, чтобы не огорчать трёхмерных ученых). Сейчас, кажется, говорили, что их не только много, но еще и особых n-мерных миров много. Все n обязательно были простыми числами. Так что есть трехмерный мир, пятимерный, семимерный и так далее. Что квантовые физики собирались делать с фактом, что простых чисел много, Аркадий не понял.
До конца дожидаться не стал, все равно понимал только урывками. Ушел оттуда и прошелся до озера. Почему-то у него в памяти всплыли слова Небо о том, что Аллах любит абсурд. Ну, говорят, Нильс Бор тоже как-то раз сказал: «достаточно ли безумна эта теория, чтобы быть истинной». Так что, может быть, и правда есть много миров с простым количеством измерений, а с возрастанием n эти миры делаются все более и более виртуальными. И в каком-нибудь пределе виртуальности находится центр вселенной. Только вот Аллах совсем не виртуален. Так что, может быть, все ровно наоборот. В мире Аллаха измерений одно или вообще нет. А творить он может столько измерений, сколько захочет. Прекрасные и абсурдные построения, и без всякой претензии на реальность. Почему бы нет? В науке много от игры. Это в жизни спасать душу надо всерьез, а наука – отдых.
Вернулся, шел по дороге между домиками и увидел своих друзей. Они тоже шли гулять. Они держались за руки, о чем-то говорили. На Небо была длинная юбка. Вышли за пределы поселка, и тут Хан просунул руку жены себе под локоть, чтобы держать крепче. Она была его ниже, и чтобы не сбивать шаг, ему приходилось шагать уже, чем он хотел, а ей шире. Аркадию пришло в голову, чтобы если бы он был женат, скажем, на такой женщине, как Беата, то не смог бы с ней ходить ни за руку, ни под руку. И ритм шагов они друг к другу подстроить бы не смогли. Зато в том, чтобы поговорить об абсурде, проблем бы, наверное, не было. Впрочем, жениться в Дженнете ему больше не грозило.
Он задумчиво шел по той же дороге, по которой ушли за пределы поселка Хан и Небо, но потерял их из вида. Эта дорога вела к большой реке, туда надо было идти километров 10. Вряд ли они пошли туда. От дороги отходили небольшие тропинки, одна из них шла к симпатичной рощице, и он пошел по ней. Видимо, конференции тут проходили нередко, и ученые гуляли по этим тропинкам и рощицам.
На опушке рощицы стояло несколько скамеек, сделанных из толстых стволов деревьев. Солнце уже было недалеко от горизонта, большинство скамеек были в тени. Аркадий сначала прошелся по опушке там, где она была еще освещена, и убедился, что то тут, то там растут подберезовики или грибы, очень на них похожие. А деревья были не березы, скорее они напоминали кедры. Хан говорил, что местные грибы не ядовиты. Почему бы не поджарить их для разнообразия. Если отравится и умрет, то все равно попадает в тот же Дженнет, только двумя днями раньше. Ангелам все равно, где ловить душу, вышедшую из тела. Правда, у него не было корзинки. Сорвал несколько штук и рассовал по карманам, а еще несколько сыроежек просто держал в руках, а потом положил на скамейку рядом с собой. Сел и вытянул ноги, наслаждаясь прохладным воздухом.
Очень скоро сзади послышались голоса. Разумеется, друзья были тут же. Чья на этот раз сработала интуиция, подумал он. Впрочем, какая разница. Интересно, что они делают тут в лесу.
Они вышли, увидели его и засмеялись. Он тоже посмеялся.
- Ты умудрился найти грибы! – воскликнула Небо, садясь рядом. – А мы ничего не нашли. Мы только приблизительно знаем, как они выглядят, этого оказалось недостаточно для сбора. Мы как раз эти, которые у тебя, и искали.
- Ну, друзья мои, грибы не растут в чаще, - ответил Аркадий. – Они растут на опушке. Спросили бы меня, прежде чем идти.
- Мы думали спросить, - сказал Хан. – Что могут найти какие-то несчастные турки по сравнению с настоящим русским? Будем знать, что надо искать на опушке. Да мы несерьезно. Просто увидели рощицу и свернули посмотреть, что внутри.
Аркадий усмехнулся. Сказать про него «настоящий русский» было, конечно, никак нельзя. Но по сравнению с турками и их южной кровью и в контексте леса и грибов он и вправду чувствовал себя русским. По крайней мере, северянином. Хан, кстати, по-видимому, вообще никогда не думал, что он еврей. Это было для него какой-то формальностью. Он всеми корнями врос в турецкую культуру. Да и Аркадий про еврейскую культуру знал мало, честно говоря. В физике понятие «еврейской физики» могло быть только у нацистов, никакого разумного смысла у этих слов быть не могло. Физика у всех людей одна. А культура, конечно, разная. Еврейская культура есть. Увы, Аркадий вообще недостаточно владел культурой, в общем и целом. Он и с русской-то не начал, хотя вокруг него ее было достаточно.
Кстати, он видел тут своего соплеменника, Давида из Израиля. Тот выглядел весьма приобщенным к национальной культуре. Он даже, судя по одежде, в земной жизни был иудей. Но тогда Аркадия это почему-то совсем не заинтересовало. В Дженнете не было не только государственных границ, но даже религиозных, если там были буддисты и даосы, как Митсуо. Национальные границы тоже становились не интересны.
Небо тем временем разглядывала гриб и сидящего на нем маленького зеленого кузнечика.
- Небо, я тебя хотел спросить одну вещь, - обратился он к ней.
- Да, Аркадий, - ответила она. И отложила кузнечика, наверняка с сожалением. Ее взгляд был ясным, как обычно.
- Что ты имела в виду, когда сказала, что Аллах любит абсурд?
- О... Ну, я сказала в самом прямом смысле. Неожиданность, бессмыслицу. Я имела в виду искусство абсурда: нонсенс стихи, средневековые карнавалы, картины Босха, пьесы Беккета, песни Битлз... сочетание смешного и серьезного. Странное, новое. Сначала что-то несовместимое, а потом вдруг общий смысл, который нарисован неожиданными штрихами. Я всегда думала, что Аллах это любит. Такая свежесть, так интересно.
Когда она говорила серьезно, ее глаза смотрели вдаль и опять казались печальными. Она действительно никогда не щурилась, Аркадий только сейчас это понял.
- Ну, скажем так, не песни Битлз, а свои собственные песни, - вставил Хан. – Что Небо иногда сочинял, этого не мог понять никто, в том числе он сам.
- Да, - согласилась она. – Это и не предназначалось для понимания. Это просто приходило мне в голову, обычно после конопли. Приходило извне, мне нравилось. У меня же и тогда работала восьмая антенна, только мы не знали, что это так называется.
- Жаль, я не видел, - заметил Аркадий. – Но я понял, спасибо.
- Это и переводить смысла нет, - сказал Хан. – Я восхищался его абсурдом по-турецки, но подумал, как это звучало бы на всеобщем – нет, никак. Там суть была именно в том, что смысла и нет, и он есть.
- Видимо, в Дженнете потребность в абсурде исчезает, - предположила Небо. – На земле я был не собой. Вот и мир видел не как все. А здесь я гораздо ближе к самой себе. Мне теперь хочется и мир рисовать как я его вижу, как он есть, ничего не придумывая. – Потом остановила себя: - Нет, не знаю. Кажется, не в этом дело.
Неожиданно Хан заинтересовался:
- Чем больше ты переживаешь близость к самой себе, тем больше тебе хочется видеть мир, как он есть, ничего в него не внося?
Небо наклонила голову, некоторое время думала, потом согласилась:
- Да, когда я чувствую себя самой собой, тогда же я готова быть в согласии с миром. – И добавила: – Знаешь, когда мне хорошо – когда ты меня любишь, например – я будто бы вообще пропадаю как человек, но при этом остаюсь в виде чистого взгляда, чистого существования... И тогда я уже совсем не хочу ничего вносить в мир от себя. Я хочу только на него смотреть. И при этом чувствую полную свободу, такое ощущение полета… Но это продолжается недолго.
Хан, видимо, узнал какие-то ее уже знакомые ему слова и кивнул. Он откинулся на скамейку и тоже протянул ноги, как раньше Аркадий.
Солнце уже заходило, было прохладно, воздух был свеж. Аркадий обратил внимание, как громко стрекочут кузнечики. Видимо, это были товарищи того, который был на грибе. Интересно было бы побывать на конференции биологов. Что они думают, почему Аллах творит такие похожие миры?
Еще посидев, они вернулись домой. Перед тем, как расстаться, Небо попросила Аркадия:
- Дай мне еще разок подержать руки у тебя на голове.
Он сел на крыльцо своего дома. Она провела руками, как в первый раз, и сказала удивленно:
- Уже не так жестко.
Аркадий вспомнил свой сон, рассказал им и заключил:
- Вы оба целители. Небо через тонкие вибрации, а Хан словами и убеждением.
Они улыбнулись, обнялись с ним и ушли, а он пошел спать, и правда чувствуя себя здоровым.
***
15
На заседание своей секции он шел с некоторой опаской. Что сегодня скажет Николас о том, что Аркадий говорил о наименьшем действии? Что у Аллаха действие наибольшее? Что энтропия возрастает по направлению к периферии миров? Что Аллах максимально невероятен? Если считать, что человек должен стремиться к Аллаху и обожению, то, кажется, их конференция стремилась к божественному уровню невероятности. Аркадий, кажется, предпочел бы притормозить.
Но Николас был по-прежнему погружен в собственные мысли. Рядом с ним сидел Мехрдад. Когда Аркадий вошел, друзей еще не было. Он увидел Беату и беспечно сел почти рядом с ней. Потом пришли и друзья и сели с другой стороны от него. Торвальд тоже был, вот он, кажется, посматривал на Беату с прицельным интересом. Ну, Аркадий был ему не опасен. Всего было человек 15.
Николас в начале взял слово и сказал, что да, Аллах творит миры, творит информацию, он никак не ограничен никакими принципами. Если он и выбирает экстремум, то это действие наилучшее, а не наименьшее, как и предлагал Аркадий. И есть, действительно, противоположная сила, ее место периферия, но, будучи гидрой, она имеет множество ходов в центральные миры. Она безлична. Именно она тянет все к наиболее вероятному состоянию. Это то, что можно извлечь из идей участников секции.
Потом он передал слово Мехрдаду. Тот опять заговорил об информации, порядке, энтропии, роли абсурда. Но у него безумных идей не было, поэтому с точки зрения Аркадия он повторил и подытожил то, что уже было. Просто он говорил очень ясно и красиво.
После речей председательствующих стали говорить все, Николас по очереди давал им слово. Аркадий рассказал, как заходил к квантовым физикам и услышал про многомерные миры и простые числа. Николас этим заинтересовался. Когда он подводил итог и со всеми прощался, он сказал, что в Дженнете скоро появятся статьи участников конференции и стенограммы докладов. И будет продолжаться обсуждение.
- Но там мы будем просто обсуждать и упорядочивать то, что было здесь, - сказал он. – А потом ангелы снова соберут желающих на этой планете в биологических телах. И тогда появится что-то совсем новое. Поэтому – до встречи.
Оказывается, биологические тела способствуют новизне мышления. Давид говорил наоборот и был вроде бы более убедителен. Аркадий подумал, что постепенно увидит сам.
Пошел к себе в домик и стал размышлять о грибах. Он их вечером помыл и высушил, больше ничего не делал. Кастрюлька у него была, а сковородки не было. Сварить суп? Но тогда надо будет искать какую-нибудь крупу, вряд ли он найдет ее в ресторане. Тем более перловую, с которой обычно варятся грибные супы. Какая может быть перловая крупа в ресторане на конференции? Наконец принял единственно верное решение, собрал грибы в глубокую тарелку и пошел к друзьям.
- Ну, сковородку найти проще, - предложила Небо. – Сейчас принесу, заодно захвачу лука и картошки. – Она быстро вышла, даже выбежала, легонько подпрыгивая. Ее каблучки постукивали, удаляясь.
Аркадий сказал Хану, что удивлен, что в биологических телах легче мыслить. Давид говорил, что полевые контуры эффективно улавливают новизну, особенно в невербальной форме. И вроде бы так и должно быть. Что хорошего в мозге из нейронов?
- Не знаю, - ответил Хан. – Мне вроде одинаково.
Вообще-то Аркадию тоже было одинаково. Его теоретические мысли не менялись ни в зависимости от тела, ни в зависимости от настроения или состояния. Вычислительная машина в мозге была автономна. Он вспомнил, что Аристотель когда-то писал, что только разумная душа бессмертна. Она приобщена к бессмертному божеству. Она мыслит вместе с ним и не имеет собственного отдельного существования. Ну, о полевых телах он не мог иметь понятия, а вот насчет индивидуальности души мог быть терпимее. Однако же в чем преимущество биологического тела, понять было нельзя.
- Ты никогда ранее не бывал на таких конференциях, или на Перемене, например? Вы с Небо в первый раз в биологическом теле после ухода с земли?
- Нет, мы бывали и на Перемене, и на Колыбели, - ответил Хан. – Ангелы нам устраивали и то, и другое. На Конференции в первый раз. Сейчас мне кажется, в Дженнете все-таки лучше всего. Когда слишком долго висишь там в абстрактном состоянии, начинаешь думать, что физический секс прекрасен. Потом наоборот, что прекрасно слияние сознаний. Аллах идеально устроил, что это иногда меняется.
Аркадию определенно было в Дженнете не лучше всего. Биологическое тело ему очень нравилось. А какой был вкус грибов с картошкой, когда Небо вернулась из ресторана с добычей и все поджарила! И Хан всё всем разложил и нарезал хлеб.
У Хана нашлось и пиво. Мда, это можно было предвидеть. Небо первый его выпитый стакан никак не прокомментировала, второй проводила глазами, третий проводила глазами с укором, а когда он собрался налить четвёртый, ее ладонь с серебряными кольцами легла сверху на стакан. Ладонь была нежная, но сдвигаться не собиралась.
- Ладно, ладно, - пробормотал Хан и отставил бутылку.
Очевидно, между ними были очень давно, еще в земной жизни устоявшиеся отношения, принятые роли, знакомые игры. Аркадий наблюдал. Раньше ему казалось, что все это неприятно, что в этом есть какая-то глубинная нечестность. Теперь стал думать, что, наверное, иногда можно. Какая может быть нечестность между партнерами, которые испытали в полевых телах Дженнета слияние сознаний? Он про эту вещь только читал один раз, и его охватил ужас. Но Хан сказал, что к этому можно даже стремиться. Тут Аркадию было сказать нечего и подумать тоже.
Интересно, пришло ему в голову, а как ведут себя такие женщины, как Беата, научные дамы? Тоже рулят мужьями мягкой силой? Вряд ли. Украшений Беата не носила. Но дальше он не стал это обдумывать, в таких вещах нужен личный опыт, а у него его не было.
Вечером долго гулял вокруг поселка, глубоко дыша, впитывая в себя воздух, движения тела, такое знакомое и приятное ощущение гравитации под ногами. Летать в небе Дженнета, там где область Урании, интересно, но ходить по земле, оказывается, приятнее, чем летать. В первой земной жизни он и не знал этого.
А вот сон хорош и там, и там. Никто не знает, зачем он, но все знают, как приятно спать. После здорового сна даже просыпаться может быть приятно. Однажды он прочитал мысль, что в идеальном состоянии люди не спят (так же как не едят и не дышат, а питаются солнцем). Автор, который это написал, точно не бывал в Дженнете и не мог сравнивать. Слава Богу, там спать было можно. И сейчас Аркадий заснул с удовольствием.
***
16
На следующий, последний день конференции утром все собрались на заключительное пленарное заседание в большом зале. На сцене сидел оргкомитет, в котором Аркадий теперь знал Николаса, Мехрдада и Митсуо. Председательствовал, как и в первый раз, пожилой индус. Аркадий так и не узнал, из какой он был секции.
К сожалению, речи оказались в жанре официального протокола. Пятеро председателей секций один за другим повторили, что заседания прошли продуктивно, доклады были глубоки, а обсуждения полезны. Опять прозвучала мысль, что все доклады и все дополнительные материалы из обсуждений будут вывешены на досках в библиотеках Дженнета. Один выступавший, который и в первый раз был самым практичным, произнес названия махалле, в которых есть нужные библиотеки и центры. Названия звучали очень странно, Аркадий ничего не запомнил (он ожидал, что если в Дженнете есть какие-то районы, то их проще всего пронумеровать, а ангелы всегда все делали самым простым арифметическим образом. Но его это не беспокоило, в тамошних библиотеках он уже разобрался и знал, как и что найти). Опять было сказано, что все участники, а также другие желающие из физиков будут писать по этому поводу новые статьи и статьи в ответ на статьи. А через какое-то время будет проведена новая конференция. Время в Дженнете было ничем не ограничено (по крайней мере, пока).
- Напишем! – весело прокомментировал Хан, сидящий рядом. – Давай, Аркадий, с тобой вместе напишем что-нибудь, например, про информацию.
- Давай, - с удовольствием откликнулся Аркадий.
После пленарного заседания, без перерыва, начался большой банкет в ресторане. Столы со снедью и вином стояли по периметру зала, в центре народ ходил туда-сюда, ел на ходу и общался. Можно было и посидеть при желании, в одной стороне зала стояли стулья. Аркадий сначала и решил посидеть. Говорить ему было не с кем, а смотреть на людей вдруг оказалось совсем не тяжело. Он узнавал лица, оказывается, у него была не такая плохая зрительная память, как он всегда думал. Вот это два докладчика с секции сознания, которые не выступали, но сидели и слушали, они были из Южной Африки. Вот пара из Чили, тоже с секции сознания. Целая группа американцев, трое мужчин и трое женщин, с секции квантовой теории. Вот люди с его секции, из Швеции, Франции, Германии. Он смотрел на женщин без следа отвращения, они были умны, красивы, интересны. Увидел и Беату, с которой сначала пытался заговорить Торвальд, но она ответила что-то кратко и далее не захотела развивать беседу. «И правильно, - подумал он. – Этот Торвальд нес чушь. Я бы тоже не стал с ним общаться». Потом он встал, чтобы взять себе еще салата и бутербродов, в какой-то момент Беата прошла рядом с ним. Он улыбнулся ей, а она, как ни удивительно, улыбнулась в ответ. Ее улыбка была легкая, едва ли не как у Небо. Это было мимолетно, но Аркадию стало приятно. Научная дама улыбается!
Во всех людях стоит видеть детей, подумал он. Ему доводилось слышать, что психологи говорят о «внутреннем ребенке». Он подумал, что это очень правильно. Хан говорил, что его преображение началось с того, что он увидел ребенка в Небе. Он и Аркадия спрашивал о его детстве. А сам он? Конечно, ведь он так тепло вспоминал, как его отец любил его мать, а мать любила мужа, сына и еще многое. Только сам Аркадий не хотел вспоминать свое детство. Но, подумал он, может быть, еще придется, в конце концов, его родители тоже где-то есть...
Банкет был долгий, Аркадий несколько раз выходил на воздух подышать. Он выпил вина, немного, но достаточно, чтобы забыть о физике. Он был сосредоточен на том, что чувствует. Теперь он увидел, что с ним произошло. По-видимому, целительные руки Небо проникли сквозь его жесткую оболочку, по-видимому, какая-то ее энергия, о которой он ничего не мог сказать, влилась внутрь и вылечила его сломанные вторую-третью антенны. Он больше не ненавидел женщин. Он и от людей-то почти перестал убегать. Стал обычным человеком, разумеется, интровертом, но более не социопатом, не невротиком. И ему это невероятно нравилось. Еще бы.
Когда он так стоял и дышал, из здания вышли Небо и Хан.
- Пока, Аркадий, друг, - сказал Хан. – Мы с Небо идем заниматься любовью в последний раз в биотелах. Сегодня ночью все отсюда отправимся прямиком в Дженнет. А там встретимся.
Хан обнял его, он обнял Хана. Небо стояла сзади мужа, потупив взгляд и тайком улыбаясь. По-видимому, она думала не об Аркадии. Он ее вполне мог понять.
***
В Дженнете все души, вышедшие из тел, оказываются после полета по длинному туннелю (так это представляется душам). Из него они выходят уже в полевых телах. На выходе ангелы их ловят и быстро доставляют в какое-нибудь махалле. Когда Аркадий появился там в первый раз, он ангела не видел, просто оказался в пространстве с разноцветным небом и под лучами, которые питали его энергией. Потом уже разбирался.
А теперь, только он вылетел из тоннеля, он почувствовал, как какая-то ласковая сила его подняла и понесла куда-то.
- Привет! – прозвучало у него в сознании. – Ну наконец-то твои антенны в порядке.
Это был его ангел, он мог говорить с ним. И телепатическое общение не было болезненным.
- Привет! – сказал он.
***
