- Это мы, - прокомментировал Хан. – Я точно как эта гвоздика, а Небо точно как этот колокольчик.
Странно, что Хан показался самому себе более мелким и смотрящим вверх цветком. На вид он был на гвоздику не похож. На колокольчик, правда, тоже.
- Колокольчик как будто шепчет, - заметил Аркадий.
- Утешает, рассказывает о рае и ангелах, - уверенно сказал Хан. – Это мы в земной жизни. Точно так Небо меня всегда и утешал. И когда мы сначала встретились здесь, все было именно так, он шептал, я слушал.
Небо улыбалась молча. Наверное, она знала, что подумает Хан. Всё-таки Аркадию показалось, она имела в виду не это. Вряд ли она намеренно изобразила бы себя выше мужа. А может быть, и могла. Ему явно было не трудно истолковать себя более мелким и слабым, он был свободен от превосходства, его это ничуть не задело. Может быть, она и знала, что не заденет. Со стороны Аркадий тут ничего сказать не мог.
Хан разлил всем вина. Оно было очень вкусное. Электролиты, минералы? Чувство от него было совсем немного похоже на опьянение, скорее даже не похоже. Однако это оказалось то, что было Аркадию нужно. Он вдруг почувствовал, что полностью слился со своим полевым телом. Оно стало ему таким же приятным, как биологическое. Сердцебиения и дыхания, может, и не было, зато кожу (тонкий слой диэлектрика) ласкали поля и волны, тело будто покачивалось на этих волнах, ауры людей как бы приобрели аромат. Он сидел на веранде дома и погружался в наслаждение, точно как это было в начале на Конференции.
- Молодец Хан, - прокомментировал голос ангела у него в голове. – А я не догадался. Всё-таки какие у людей живые мозги по сравнению с ангелами.
Небо, разумеется, отпивала маленькими глотками. Хан ее подзадоривал:
- Как приятно мужчине видеть свою женщину пьяной, ты просто не представляешь! Наконец-то сразу чувствуешь духовную близость!
- Издеваешься, нахал, - шутливо сердилась Небо. И выглядела уже здоровой.
- Не-не, не издеваюсь. Женщина должна иногда бывать сытой, пьяной и веселой. Нельзя быть святой все время. Так что пей давай побольше.
- Да какая я святая, - отмахивалась Небо. – Сейчас я буду совсем веселая и начну петь песни. Давайте, присоединяйтесь.
- Давай сначала Аркадий споет нам русские песни, - предложил Хан. – Мы же его еще не слушали. Сами-то уже ему наше искусство представляли, а он молчал.
Небо сразу серьезно сказала:
- Аркадий вообще почти все время молчит. Мы болтаем, он слушает. Разве так можно? Аркаша, друг, пожалуйста, спой нам несколько русских вещей... ну или еврейских.
Аркадий смутился.
- Чего не знаю, так это еврейских, - ответил он. – По правде говоря, не знаю и русских. Я ведь был не музыкантом, не поэтом. Я учился на физическом факультете в Московском университете, потом всю жизнь работал в физической лаборатории там же. Мы пели такие песни... Ну, очень простые, примитивные. У нас, правда, были барды. Они назывались именно барды, как и у вас. Они пели хорошо, они писали со смыслом. Но я – я тут просто никто. Я иногда мечтал писать настоящие песни и петь. Но выбрал быть ученым, потому что это было мне легче...
- Так можно же быть тем и другим, - заметил Хан.
- Да, ты же можешь теперь писать, что хочешь, - поддержала Небо. – Ты сейчас можешь думать и о физике, и о музыке.
Аркадию мысль понравилась. Он решил подумать об этом. Но сейчас петь он отказался, ему ничего не приходило в голову. Поэтому они все вместе пели сначала Пинк Флойд, а потом Хан и Небо увлеклись и стали фантазировать, импровизировать, и у них получилось уже что-то свое. Судя по этому, Мама Милость их кое-чему все же научила. Музыка входила в сознание напрямую, а не через уши. Она звучала глубоко, с богатством тембра, как будто звучит само пространство. Конечно, такая техника звука, такие обертона могли быть только у профессиональных музыкантов. Но Аркадий задумался. Вообще-то он что-то в этом понимал. Музыка была ему близка. Кажется, он даже понимал джаз. Придумать что-нибудь самому? Ведь сейчас, в Дженнете, было сколько угодно времени и сил. Может быть, и это возможно?
Хан, судя по всему, проследил мысли Аркадия.
- Давайте потом втроем сходим в гости к Маме Милости, - предложил он. – Там у нее поимпровизируем по-настоящему. У них там и джаз, и барды, и кто угодно.
Небо эту идею подхватила, Аркадию она тоже понравилась.
- Я еще мечтаю вживую услышать музыку ангелов, - признался он. – Там, на девятом небе.
- О, мы там были, - сказала Небо.
Хан рассказал:
- Представляешь, когда мы туда пришли, ангелы приветствовали нас нашими песнями. Как можно было ожидать, что они их слышали? Я и представить себе не мог, что музыка ангелов имеет что-то общее с нашей. Но оказалась, это единая музыка… Только, знаешь, их музыку невозможно слушать долго. Небо может, а я нет. Я просто начинаю сходить с ума. Это транс гораздо сильнее гашиша. На земле наркотические трипы я любил и в них вполне владел собой, а тут – у меня буквально снесло крышу. Небо потом меня оттуда уводил за руку.
Аркадию стало еще интереснее. Почему-то он думал, что у него такой реакции не будет. Но наверняка сказать было нельзя. Они договорились вскорости опять встретиться и сходить к Маме Милости, а потом попробовать послушать ангелов на девятом небе.
Выпив, сошли с веранды, растянулись на земле и лежали, перекидываясь мелкими замечаниями. Карабаш пошел вместе со всеми, но когда они улеглись, сначала очень удивлялся и спрашивал, зачем. Небо притянула его за шею и уложила рядом. Тогда он решил, что все правильно, и положил голову ей на плечо.
Тело было заряжено, статическое электричество ушло в землю, было хорошо и спокойно. Появилось какое-то новое чувство, похожее на обоняние. Ауры друзей пахли чем-то, трудно определить, чем. Какой-то сладкий и в то же время свежий запах.
- Сладкий, - согласился Хан. – И ещё, бывает, аура чувствуется кожей, как вода. Теплая, сладкая вода. Нет, на земле сладкая вода это другое. А тут ты в ней как бы растворяешься.
- У меня иногда бывает чувство, что я сама превращаюсь в такую воду, - произнесла Небо задумчиво. – И тоже растворяюсь, да…
Судя по всему, Аркадию предстояло пережить ещё много необычных ощущений.
Потом друзья вместе с Карабашем проводили его до того места, где вертикальные силовые линии пересекают горизонтальные уровни. Он обнялся с обоими, погладил по голове собаку и вошёл в поток.
***
У себя дома он убедился, что приятное чувство его не покинуло. На его уровне было вроде бы прохладнее, чем у фронтира. Волны ощущались медленными и мерно укачивающими. Ангел ничего не говорил. Аркадий лег и быстро заснул.
На следующий день он сначала хотел подумать о музыке, но никаких умных мыслей ему в голову не пришло, и он переключился на физику. Ему все-таки нужно было разобраться с этим феноменом воды и электролитов. Хотя все книги можно было читать на экране, лежа на кровати, решил пойти в библиотеку. Там всегда можно найти, с кем посоветоваться. Однако на самом деле людей видеть не хотелось, и он выбрал в библиотеке одинокий закуток, окруженный большими стационарными экранами. Они давали трехмерную картину, в них можно было даже засунуть голову и оглядываться, видеть что угодно в пространстве. Аркадию на первых порах в Дженнете это очень нравилось. Сейчас вроде не было нужды в этом, но он подумал, что, может быть, посмотрит так какую-нибудь картину из тем Востока. Режим собственного инкогнито он в библиотеке не включил, поэтому экраны его узнали и пообещали сообщить, если ему придут личные письма. Он бы их поблагодарил, но они были неживые.
Быстро догадался спросить, из чего сделана кожа. Оказалось, не диэлектрик. В ней была сложная структура, поддерживающая внутренние поля, парамагнетики, те же дипольные цепочки. Да и сами тела требовали, оказывается, скелета. Тонкого, но все же. Так что не такие уж они были и полевые. И вода им была нужна, и даже редкие металлы. Один знакомый Аркадия много занимался магнитными свойствами титана и подобных веществ. Интересно, есть с ним связь в Дженнете? Но общение Аркадий отложил на потом. Он не рвался встречаться с бывшими московскими коллегами, и они с ним наверняка тоже.
В его углу плохо ловился свет солнца, и через некоторое время наступило чувство голода. Обычно заряда хватает надолго, можно оставаться без света сутки и больше. Видимо, интенсивное мышление израсходовало много энергии. Аркадий вышел из библиотеки и долго гулял на солнце по садам вокруг. Солнце, конечно, тут было метафорическое – неопределенный источник энергии. Но в принципе можно было считать его теплым, светлым и красивым. Потом, когда голод был полностью удовлетворен, вернулся в библиотеку и долго занимался теорией парамагнетизма. Хотелось чего-то еще – хотелось музыки, философии, культуры Востока, просто мыслей – но физика, как обычно, увлекала и затягивала. С ней было легко. Как это объяснишь? Все-таки это была его судьба всю жизнь.
- Никак не надо объяснять, - подал голос ангел. – Очень хорошо, что ты ею занимаешься. Только на сегодня, пожалуй, хватит.
Аркадий согласился, еще прогулялся и вернулся домой спать.
***
На следующий день он опять пошел в библиотеку и опять читал про физику. Но становилось уже немного скучно. Раздумывая, что еще он сможет понять, рассеянно листал всякие каталоги. В какой-то момент переходил от одного экрана к другому и зашел в один из безлюдных коридоров. И вздрогнул.
Около окна сидела знакомая женщина. Беата. Та, которую он видел на конференции. Она сидела, сгорбившись, смотрела в окно и, кажется, плакала. Аура у нее была светлая, почти белая, и на ней были разрывы и трещины. Ей было нехорошо, у нее было что-то грустное в жизни. На конференции она выглядела научной дамой, сухой, прямой, не женственной, занимающейся логикой и вероятностями. Правда, один раз улыбнулась, в самый последний день, и кажется, это было ей не очень свойственно. А вот теперь сидела совсем одинокая, и ее спина выглядела удрученной.
Что значит плакать в Дженнете, думал Аркадий привычные научные мысли. Опять вода в полевом теле? Вряд ли. Скорее всего, это что-то типа подсоединения контуров сознания к каким-то внешним полям для того, чтобы разрядить немного внутренние контуры эмоции печали. Или даже отчаяния. Мог ли он ей помочь?
Аркадий отступил из этого коридора, чтобы она его случайно не увидела, и присел в уголке. Он очень хорошо понимал, что Хан поступил бы на его месте совершенно иначе. Но Аркадий же не был таким решительным. Он вообще не умел общаться с женщинами! Он представления не имел, что тут надо говорить.
«Привет. Сейчас зашел в библиотеке в один коридор и увидел знакомую с конференции. Она сидит, плачет. Одна, ни с кем говорить не хочет. Думаю, что делать, боюсь к ней подходить. Чувствую себя растерянным и беспомощным, но вот такой я человек...» - поделился он с Ханом.
Был уверен, что друг ему придаст нужный импульс, и не ошибся. Ответ пришел очень быстро.
«Что значит "Я боюсь"? – возмущённо писал Хан. – Судя по твоим словам, тебе никто не угрожает! На что мы, мужчины, вообще нужны, если не можем утешить плачущую женщину? Давай-ка быстро подойди к ней и просто спроси, в чем дело. Если это та Беата, о которой я думаю, то она, скорее всего, очень одинокий человек, ее вообще некому поддержать. Подойди, спроси и напиши, что она ответила. Жду».
Аркадий послал картинку, как Беата сидит у окна, а он за углом. Картинка очень быстро вернулась к нему. Теперь на ней от него до Беаты была нарисована толстая выразительная красная стрелка, обозначающая нужный маршрут по коридору.
Ну, конечно. Хан знал про Беату. Как он умудрялся все так видеть?
Следом пришел мысленный импульс от Небо. Она послала ему просто ободряющую улыбку. Вот это ему сейчас очень пригодилось.
Он осторожно подошел и легонько постучал по стене рядом с Беатой. Она вздрогнула и испуганно посмотрела на него. И в самом деле, у нее в глазах были слезы. Выходит, все-таки вода в полевом теле, и как это объяснить, снова непонятно.
- Сестра, Беата, скажи мне, почему ты плачешь? – спросил он. У него получилось сказать это мягко и ласково. Он сам от себя такого не ожидал. Надо же.
- Аркадий, - ответила она. – Спасибо, что подошел. Ничего страшного. Просто грустно. У меня бывает. Даже тут бывает.
- Да и у меня даже тут бывало, - согласился он. – Наверное, какие-то грустные мысли?
- Да всякое... – она, видимо, не ожидала диалога и не знала, насколько стоит рассказывать. Потом предложила: - Не обращай внимания. Ничего особенного, пройдет.
«Не обращай внимания!» - вспомнил Аркадий рассказ Хана из его молодости, о встрече с Небом. Вот оно как всё, оказывается, повторяется. Хан тогда в ответ сказал: «Вот еще, ну-ка рассказывай». Ну, он был весьма темпераментный человек. Аркадий был гораздо молчаливее. И все-таки какая-то часть Хана перешла в него, он это чувствовал. Он уже стал больше того человека, каким был когда-то.
- Знаешь, если не хочешь рассказывать, не надо, - сказал он. – Можно я с тобой просто посижу чуть-чуть?
Она вдруг улыбнулась, точно так же, как на конференции. И произнесла задумчиво:
- Какой ты...
- Я помню твой доклад. Ты говорила про вероятности. Тебя позвал Николас.
- И я помню твой. Ты – про принцип наилучшего действия. И тоже про вероятности.
- Ну, раз все так невероятно, наверное, тебе можно стать чуть-чуть менее печальной?
- И правда, - согласилась она и опять улыбнулась. – Все так невероятно. Оказывается, мы в одном махалле. – И ее улыбка стала уже почти теплой и спокойной.
- Со мной там были друзья, из Турции, Хан, физик, и его жена. Помнишь, Хан сказал, что ему не нравится, когда много нулей?
- Помню. А его жена Небо, - тотчас вспомнила Беата. – Она задала гениальный вопрос: «Разве Аллах лентяй?» - Тут они оба рассмеялись. – Значит, они твои друзья?
- Да, я только что был у них в гостях, они живут на фронтире. Небо ведь целительница. Да и Хан целитель в некотором смысле. Они оба очень удивительные люди.
Через десять минут, если можно было считать время на что-то подобное минутам, Аркадий болтал с Беатой как ни в чем не бывало. Рассказали про свои города – Москва и Будапешт, вспомнили Николаса.
- Да и ты целитель, - сказала она ему. – Мне было так грустно и одиноко. Ты подошел, и мне стало весело и интересно. Спасибо тебе, Аркадий!
«Я целитель», - усмехнулся Аркадий про себя. Знала бы она, каких усилий ему стоило подойти. Но он не собирался ей в этом признаваться.
Они расстались, сказав друг другу, что наверняка будут встречаться в библиотеке. Аркадий толком сам не знал, рад он этому или не рад. Близко знакомиться не хотелось, потребности в обществе женщины у него не было. Но можно было обсудить кое-что о вероятностях. Вообще-то у них были общие темы. Раньше Аркадий ничего никогда с женщинами не обсуждал. Даже самые нейтральные и абстрактные предметы казались ему окрашенными ненавистной женской аурой. Теперь ничего подобного не было, так что он во всем сразу разобраться не мог и задумчиво шел из библиотеки домой по садам, описывая в письме Хану всю встречу.
В ответ Хан лаконично послал ему смайлик поцелуя и еще один смайлик, обозначавший победу.
«Беата помнит тебя и Небо, - еще написал Аркадий. – А вот скажи, как ты догадался, что это она?»
«Ну, я ее тоже помню, - ответил тот. – Что-то в твоем послании говорило о ней. Вместе с письмами же приходят какие-то волны».
Аркадию вместе с письмами ничего не приходило. «Я наблюдательный, тюрьма научила», - вспомнил он слова Хана. У Аркадия не было опыта армии, тюрьмы и многого другого. Приходилось действовать научными методами. Какие тут могут быть методы, это ему предстояло обдумать.
Пока же он чувствовал только потребность спать.
***
Наутро проснулся и вспомнил вчерашнее с некоторым чувством одновременно беспокойства и удовлетворения. С одной стороны, он смог, опять смог. Он поступил правильно, у него все получилось. Но, с другой стороны, опасался, как бы не вышло потом, что он «в ответе за тех, кого приручил». Он очень не хотел бы никого приручать и быть в ответе. Эта извечная проблема интровертов была ему знакома давным-давно. Похоже, советоваться с Ханом тут было бесполезно. У него проблемы были другие (если были). А больше он ни с кем близко не общался.
Ангелы, понятно, в таких вещах тоже не советчики.
Ну, ладно, подумал он, пока-то все это можно отложить. Можно пока не ходить в библиотеку. Почему бы не почитать то же самое на домашнем экране. Вода в полевом теле, философия Востока, музыка ангелов – вокруг него было множество тем и областей, он мог заняться чем угодно.
Вызвал экран и увидел письмо от Хана. Оно начиналось с очередной картины Небо. На картине была пустыня, в пустыне одинокая женщина сидела, закрыв лицо руками. Она была в белом восточном головном уборе, одета тоже в белое. Фигура выражала одиночество и отчаяние. Аркадий вспомнил пустыню, которую рисовала Небо, когда они уходили за вином. Значит, продолжила этот сюжет. Нет, на Беату ее героиня была не похожа. Отчаяния у нее было гораздо больше.
Далее Хан писал, что Небо уходит на какое-то время в госпиталь. Ее, как всегда, зовут помогать больным и несчастным. Истощенные люди, люди в депрессии, отчаявшиеся, неверующие, отвергающие милость и так далее. Некоторым из таких людей целители могут помочь. С ними надо говорить, не только лечить руками. Небо может. Ещё как, подумал Аркадий.
«Будешь тосковать без нее?» - спросил он.
«Это не то слово, - ответил Хан. – Я и живу-то без нее с трудом. Но такова воля Аллаха, с ней не спорят. Знаешь, я был свидетелем, как Небо получила этот дар. Однажды мы с ней летели в силовых линиях, там, где можно летать. И к нам спустился один из архангелов. Он сказал, что Аллах хочет, чтобы она была целителем, и спросил, согласна ли она. Она могла отказаться, если бы ей хотелось отдыхать. А ей хотелось. Но она ответила: "Я слуга Аллаха, пусть все будет, как он скажет". А потом архангел зачем-то спросил меня, не возражаю ли я. При чем там был я, не знаю. Я сразу ответил, что это же только ей решать, но он сказал, что надо, чтобы я тоже был согласен, как муж, что ли. Ну, мне очень хотелось не согласиться. Но я ответил: "Да я вообще-то тоже слуга Аллаха". У нас на Востоке любой человек называется слугой, это просто синоним слова человек. Ну и кому служить, как не Аллаху? И было видно, как архангел послал ей в руки луч света. Больше ничего было не видно. Даже ее аура не изменилась. Так мы с тех пор и живём, от одного тяжелого больного до другого. Награды никакой, кроме только знания, что мы не отказались от воли Аллаха, но этого в общем достаточно. Если хорошо подумать, то ничего, кроме этого, и нет».
Аркадий живо вообразил, как Хан говорит великому архангелу: «Да я вообще-то тоже слуга Аллаха». В этом было что-то абсурдное. И в самой мысли, и в форме ее выражения. Аркадию было страшновато читать. Ну и в ответе Небо. Наверняка она смотрела на архангела своими ясными глазами, произносила слова своим спокойным нежным голосом. Интересно, они, турки, знали христианские предания о том, как ответила архангелу Дева Мария? А что ответил бы он, Аркадий? Чтобы ответить, к примеру: «Извини, архангел, передай Аллаху, что я не пока еще не готов, я отказываюсь», - тоже нужна большая смелость. Скорее всего, именно на это он как раз бы и не решился.
- Тебя никто не спрашивает, - заметил ангел. – Аллах предлагает только то, что человеку в принципе по силам.
«Слава Аллаху», - подумал Аркадий. У него уже было одно дело, от которого он мечтал отказаться. Предложили же ему его. Небо наверняка вылечила бы Беату в два счета. А что он, Аркадий, мог сделать с ее порванным и испорченным полем? И с тем, что у нее из глаз текли слезы? Это вытекала из полевого тела вода? Зачем? Почему? Он же ничего не знал об этом.
Он машинально листал пришедшую научную почту. Коллеги по переписке прислали свои очередные труды про изотропное пространство и все в таком духе. Сейчас ему это было не интересно. Вдруг мелькнуло знакомое имя. Пришло письмо от Николаса. Оно выглядело как научное, поэтому интеллект экранов не уловил, что его надо было представить личным.
Но оно состояло из двух частей. Сначала Николас писал, что у него есть идеи насчёт энтропии. Писал, что она связана не с направлением времени, а только лишь с его движением, все равно, в какую сторону. Эту теорию Аркадий уже встречал. А во второй части Николас спрашивал, как у Аркадия жизнь, чем он занят, просил рассказать о всяких мыслях. Сам про свою жизнь прислал несколько картин себя в одиночестве среди каких-то садов и три свои новые стихотворения. Аркадий в поэзии разбирался очень слабо, но ему понравилось. А главное, что когда шлют стихи, это значит, хотят человеческого ответа. И поговорить с Николасом ему было очень приятно.
Поэтому он с большой радостью выбросил из головы проблему служения Аллаху, намерение сбежать от Беаты и ещё кое-какие мысли, которые пока вертелись в подсознании. Вышел из дома, пошел в сад с противоположной стороны от библиотеки, сел там под дерево и стал писать Николасу длинное письмо.
Рядом журчал ручеек, и Аркадий начал с того, что́ узнал о воде в полевом мире (Николас, наверное, знал больше, но было как-то нечестно скрывать свое невежество). Потом перешёл к рассказу про фронтир и махалле Серхат. Потом про Хана и Небо, потом про целительство… Дошел до случая с Беатой и понял, что никуда ему от этого не уйти, мысли будут возвращаться. Поэтому закончил фразой: «Я тебя слишком загрузил своими новостями, прости, брат Николас!» Пожелал новых мыслей, приложил свое фото в саду и отослал письмо.
Потом пошел гулять по этому саду. Он его до сих пор не изучил, а напрасно. Именно такой сад был ему нужен. Здесь не было роскоши. Простые кусты типа жасмина и акаций, на клумбах флоксы и пионы, по крайней мере, что-то очень похожее на них. Даже золотые шары, которые в России растут рядом с каждым деревенским домом. И вообще поразительно напоминало природу средней полосы.
Каким бы ни был Аркадий семитом по происхождению, но это были картины его детства. Он стоял и любовался. Ему даже не хотелось думать о том, что́ за поля скрывались за этой оптической видимостью. Цветы в Дженнете придумывают в основном ангелы. Но тут, кажется, автором был человек. Скорее всего, кто-то из Центральной Европы, а может, и из России. Вспоминал свою деревню и заказывал своему ангелу изображения знакомой природы. Аркадий бы, пожалуй, добавил ещё иван-чай и пару лужаек с лютиками и донником.
- Лютики же не растут в деревнях, - возразил ангел. – И донник тоже. Давай я тебе лучше сделаю георгины и мальву.
- Откуда ты знаешь про наши деревни? – удивился Аркадий. Ангел был прав: лютики это цветы лесных полянок, а донник – пустырей. А вот георгины и мальва – это самое то.
- Ну как же, я же сопровождал тебя, когда тебе было от трёх до двенадцати лет, каждое лето и к тете Свете, и к бабушке Анне Федоровне, и к Марине Михайловне.
Аркадий улыбнулся. Его ангел был с ним уже больше 60 лет, и он ему ещё не надоел!
- И не надоешь, не бойся, - ангел, кажется, тоже улыбался.
Аркадий сфотографировал все знакомые цветы, все деревья и кустарники. Ходил, смотрел и думал, что не хватает ещё грядок с картошкой. Но без них, пожалуй, можно обойтись. Потом собрал все фото в альбом и одним пакетом послал Хану. Подписал только, что вот так выглядят цветы российских деревень.
Вернулся домой очень умиротворённый. Конечно, была одна мысль, которая ему мешала, свербила подсознание. Не о Беате, нет, ещё хуже. Он знал, что это за мысль, но пока думать ее не хотел, держал за порогом, не давал слова. Он был пока недостаточно силен, чтобы ее осознавать.
Хан ответил: «Мне кажется, я прямо вижу, как ты ходишь среди этих чудесных цветов и любуешься. То, что снято с любовью, всегда очень красиво. Это так и с людьми, и с цветами».
Интуиция Аркадия включилась (оказывается, она у него была), и по этому ответу он заключил, что Хану плохо. Вроде ничего об этом не было, но что-то… Допустим, волны. В общем, что-то передавало тон речи.
Может быть, стоило включить видеосвязь. Аркадий поколебался и решил сначала написать. Просто послал слова: «Скажи, как ты». «Спасибо, друг, - ответил Хан. – Твой сад меня успокоил. А то сидел, смотрел в пространство, ни о чем не думал и плакал. А теперь улыбаюсь».
Ну вот, ещё один, - подумал Аркадий. – У этих эмоциональных турков может заплакать даже мужчина. Кругом слезы. К счастью, много утешать Хана было не надо. У него наверняка хватало живой энергии справиться с грустью самому.
Он ему послал улыбку, отключился и лег спать.
***
Утром пришло письмо от Николаса, совсем короткое. Он написал, что только от Аркадия узнал вчера, что Беата грустит, и сразу решил ее навестить. Ну, да, они же были знакомы давно. Одна гора с плеч у Аркадия свалилась. Николас, конечно, развлечет ее гораздо лучше, чем он.
Надо было ещё позаботиться о настроении Хана, но это было куда легче. Этого даже хотелось. Он без текста, через поле, послал ему краткий вопрос «Как дела». Ответ был тоже через поле, поэтому вообще без слов, одной эмоцией. Примерно ее можно было назвать «Ну так». Или, более правильно, «так себе».
«Приходи в гости, - предложил Аркадий уже письменно. – У меня тут покой, никакой пыли, деревенские цветы и очень маленький домик, вдвоем в нем поместиться можно с трудом, но русские говорят в этом случае "в тесноте, да не в обиде"». (Во всеобщем языке была целая система пословиц, ссылающаяся на языки Земли). Потом добавил: «Кстати, ты обещал рассказать о турецкой культуре».
Хан сразу принял предложение. И вскорости появился. Следом за ним шел Карабаш, подозрительно оглядываясь и нюхая землю. Собаки очень чувствительны к волнам и полям, а поля здесь, на втором уровне, отличались от первого. Но хвост не поджимал и уши не напрягал – это было ниже его достоинства. А когда увидел Аркадия, радостно завилял хвостом и подбежал поздороваться. И сразу решил, что здесь он дома.
Сам Хан выглядел довольно бледно. Даже стекла очков были какие-то непрозрачные (что за очки могли быть у полевого тела, Аркадий не знал, но, наверное, в этом было разобраться легче, чем в проблеме воды). Аркадий его встретил на дорожке, обнял и повел в дом. А усадив на кровать, обнял ещё крепче и притянул к себе. Быть участливым и поддерживающим с мужчиной было несравненно легче, чем с женщиной. Хан в ответ прислонился к нему, сразу приняв поддержку. Он положил голову ему на плечо.
Карабаш улегся у порога, сообщив людям, что он на страже.
- Действительно, как у тебя тут чисто, - заметил Хан. – Я бывал на верхних уровнях, но так чисто не было нигде, а это всего лишь второй.
- Это хорошо, - сказал Аркадий. – Надеюсь, это тебе немного поможет.
- Мне поможешь ты, - тихо ответил Хан. – Можно подзарядиться от другого человека, когда он даёт это. Спасибо тебе, мой друг. Только не потрать на меня слишком много. У тебя ведь не избыток.
- Кажется, ты потратил на меня гораздо больше, - пробормотал Аркадий. – Я не чувствую, что что-то трачу.
- Спасибо, - повторил Хан. И некоторое время сидел молча с закрытыми глазами. Что тут вообще могли означать слова зарядиться и потратить, Аркадий точно не знал. О какой энергии или о каком ресурсе шла речь? Но интуитивно он это чувствовал. Это все чувствуют.
- Седьмая антенна, - ответил Хан. Аркадий его ни о чем не спрашивал, но если он, бывало, угадывал его мысли даже в биологическом теле, то в полевом тем более.
- Я в ней ещё не разобрался, - сказал Аркадий. – Что-то связанное с волей субъекта?
- Даже, я бы сказал, с его экзистенцией. Силы самостоятельно жить, быть самим собой, решать за себя. Управлять собой, ставить себе цели, знать свой смысл жизни. Что-то типа уровня бытия, можно сказать. Силы быть.
- Как интересно. Я сейчас тебя начну расспрашивать. Или потом, когда ты будешь лучше себя чувствовать.
Хан улыбнулся:
- Мне уже лучше. Мне очень нравится говорить с тобой. Через слова тоже идёт энергия, все контуры завязаны на то, чтобы ее проводить. А ты настоящий учёный, ты умеешь поставить мысли на место.
Теперь улыбнулся Аркадий и предостерёг Хана, как тот недавно его:
- Не переоценивай меня.
Еще приятнее было то, что Хан его вряд ли переоценивает. Он имел за плечами опыт общения с многими разными людьми. В тюрьме, например. Или в армии. Это Аркадий, кроме десятка-двух учёных физиков, никого не видел в жизни.
Хан задумчиво сказал:
- Может ли человек вообще быть один и жить при этом полноценной жизнью? Я не могу. У меня никогда не было самодостаточности. Мне всегда нужен другой человек – любимый, друг, мать, на худой конец слушатель моих песен. Я хотел быть самодостаточным. Небо был гораздо самодостаточнее меня. Я пытался у него этому научиться, смотрел на него, спрашивал, что он делает в одиночестве. Но это какое-то свойство натуры, не знаю, можно ли этому научиться. Ведь по идее ты всегда с Аллахом. Ведь он даёт человеку все, что нужно. Отшельники же могли. Понятно, что мне до отшельников далеко. Но ведь многие могут. И ты, насколько я понимаю, можешь очень легко быть один. Ты в одиночестве ни с кем? Ты ни о ком не думаешь, ни с кем мысленно не говоришь?
- Говорю, - ответил Аркадий. Он нередко мысленно спорил с какими-нибудь оппонентами. Но ведь бывало, что и ни с кем он не говорил. Бывало, что ему хватало себя… И, кажется, был какой-то взгляд. Даже когда он бывал совсем один, он как бы носил с собой какой-то взгляд сверху на себя. Как будто он был в каком-то поле чьего-то глобального сознания. Это и есть «быть с Аллахом»?
Чтобы не заставлять Хана читать мысли, он попытался ему это объяснить. Хан подумал и сказал:
- Я немного знаком с психоанализом. Ну, почему-то мне нравилось в молодости читать всякое такое. И вот если рассуждать с их точки зрения, то этот взгляд, который мы носим в себе – это не Бог, а воспоминание из далекого детства, когда на нас смотрели родители. Это интериоризированный взгляд матери. Она всегда смотрела, и всегда сверху, и всегда была с тобой вместе, она была как бы твоим миром, твоим космосом. Совсем рано, когда ты был ещё даже не ребенком, а младенцем. Мать, отец. Это были высшие силы. Фрейд считал, что и идея Бога рождается из образа отца.
- То-то я не любил Бога в земной жизни, - пробормотал Аркадий.
- Ну, я в молодости тоже, полюбил гораздо позже. Я не думаю, что надо соглашаться с этой мыслью Фрейда. Знаешь, в старости я много молился. И, знаешь – молитва на разговор с отцом совсем не похожа, а с матерью тем более. Когда я молился, я чувствовал ужасную пропасть. Пустота, безвоздушное пространство, ужас, содрогание. То есть смотреть на Аллаха невозможно не только глазами, мысленно тоже. Он ослепляет мысли. Можно сказать, сжигает, опустошает. Но когда я всё-таки пытался обратиться к Аллаху со своего края этой пропасти, я был абсолютно уверен, что он слышит.
- Как ужасно, - сказал Аркадий, содрогнувшись. – Я бы ни за что не смог молиться, если бы это было так. Я-то вообще не молился. Я был агностиком. Я и здесь не молюсь.
- Ну, здесь есть ангел, - ответил Хан. – Здесь никто к Аллаху напрямую и не обращается. Там тоже был ангел, и Небо мне всегда говорил про ангелов, но я тогда в них не верил. Я же максималист, мне или сам Аллах, или ничего. – Потом, помолчав, рассказал ещё: - Когда Небо умер, я иногда в молитвах звал его. Вот в ангелов не верил, а в святых, получается, верил. И он меня слышал, представь себе. Он рассказывал, что после того, как оказался здесь, долго ни о чем не думал, ничего не делал, а только летал в Урании, в разноцветном пространстве, летал и все. Ничего не слушал, ничего не видел, кроме цветного света. Он просто очень устал от жизни и наслаждался покоем и блаженством. Он же фанат цветов и оттенков. И в какой-то момент он вдруг почувствовал, что его что-то толкнуло, или дёрнуло, или кто-то окликнул. И он как бы очнулся, вспомнил земную жизнь, резко улетел из Урании. Оказался в самом Дженнете, там уже понял, что это был мой голос. И дальше все время только ждал меня. Тут же есть каналы связи с Землёй. Если хочешь, можно смотреть на кого угодно. Что он ушел – это он святой, я рассказывал. Но что он услышал, вот что удивительно.
- Да ты, наверное, так кричал, что все ангелы переполошились, - сказал Аркадий.
Хан кивнул.
- Не мог иначе, - сказал он и замолчал.
Они еще посидели, а потом Хан выпрямился и предложил:
- Пойдем, ты мне покажешь тот сад, который фотографировал? И расскажешь мне, как выглядят в России деревни, их дома, сады, люди, всё. – И он слегка пожал руку Аркадия в знак благодарности. Кажется, его седьмая антенна пришла в порядок.
Они втроем направились в сад, в котором ангел уже успел рассадить новые цветы. Теперь там были и астры, и люпины, и бархатцы, и анютины глазки, и георгины с мальвой – все как и было на памяти Аркадия в его детстве.
Даже сделал аллею, засаженную сиренью.
- Спасибо тебе большое! – сказал ему Аркадий от всей души.
- Выйди из сада сбоку, - ответил ангел.
Они пошли, как сказал ангел, через сад к его боковой стороне и вышли наружу. Аркадий остановился в восхищении. Перед ним было поле иван-чая.
В биологическом теле ему захотелось бы дышать. Здесь он мог только смотреть и немного с ностальгией вспоминать, как дышал в детстве в этих полях.
- Простор, - мечтательно произнес Хан.
- Угу. Чего в России было много, так это простора.
Хан кивнул. Наверное, был в курсе географических характеристик его страны.
Стало темнеть. Небо было уже не разноцветным, а синеватым, и это особенно напоминало землю.
Они вернулись в дом. За это время ангел удивительным образом умудрился его сделать больше, так что там стояло уже две кровати. Аркадий, конечно, понимал, что все это визуальные образы полевых сгущений и разряжений, но как-то не мог не думать в терминах кроватей и домов. Однако в данном случае и Хан удивился.
- У нас тоже ангелы расширяли дом, когда у нас стали жить Роза, Джулия, Эрик, - сказал он. – Но это бывало не настолько стремительно.
- А и хорошо, - безмятежно заметил Аркадий. – Давай заряжать во сне наши антенны, друг Хан.
И они улеглись, пожелали друг другу спокойной ночи и заснули.
***
Аркадий проснулся рано утром. Судя по цвету неба за окном, до появления солнца было еще далеко. Цвета внешнего пространства переливались от лилового до какого-то коричневого. Или чего-то типа орехового. Длину волны такого цвета было трудно определить.
Хан и Карабаш спали. Аура Хана была синяя с бирюзовым оттенком, яркая и плотная. У собаки, наоборот, аура была слабая, прозрачная, не яркая. Цвет такой же, как у хозяина. Правда, как только Аркадий проснулся, Карабаш тоже зашевелился и был готов проснуться. Но не услышал ничего тревожного и продолжил спать дальше.
Аркадий стал смотреть на спящего Хана. Тот лежал свернувшись, прижав руки к груди и подтянув ноги к животу. Интересно, что если настроиться определенным образом, то вокруг тела тоже можно видеть что-то типа ауры. Это свечение слабое, другого цвета, чем вокруг головы. Оно скорее розоватое. Видимо, это аналог теплового излучения живого тела. Но в теле контуров мало, только для движений ног и рук. И всё-таки тело присутствует и обозначает свое присутствие этим слабым свечением.
Аркадий смотрел и думал довольно странные мысли. Что он чувствует к Хану, что думает, чего хочет? Ему было с ним очень хорошо. Этот человек осветил его жизнь, внёс с нее совершенно незнакомую струю тепла. Он примирил его с людьми, с женщинами, например. Но и не только. Примирил его даже с самим собой. Что-то ему такое показал, чему-то такому его научил, что само бытие стало ощущаться по-новому. Аркадий, оказывается, имел внутри себя спектр возможных эмоций, о котором и не подозревал раньше. Жил каким-то скованным и замороженным, по сути, боялся жизни и не понимал ее. А вот перестал бояться. Чувствовал, что как будто развернулся лицом к ней. Вошёл в ее поток, подставил этому потоку грудь, руки, плечи – тоже как бы тело. Хотя это, конечно, метафора.
Вместе с Ханом, разумеется, нельзя было не думать о Небо. Она была чудесным, очень живым и теплым существом. Именно она вылечила Аркадия от его поломки антенн. Но на уровне общения она была другой природы. Ее сила была женская. Она была причастна к святости, в ней был ангельский свет, но это было как солнце: оно может светить, рядом с ним можно греться, но нельзя стать подобным ему. Ну, или подобным ему может стать какая-то женщина. Хан говорил о некоей Джулии, которую Небо тоже от чего-то вылечила. Вот, наверное, с ней она поделилась своей природой. Аркадий подумал, что надо узнать об этой истории с Джулией.
А вот с Ханом Аркадий был одной природы. Это была на глубинном уровне мужская природа. Трудно было теперь, после всего, что с Аркадием произошло, судить о том, в чем сущность мужского и женского. Раньше он судил, мягко говоря, однобоко. Теперь не судил никак. Просто чувствовал, что есть некая сущность мужского и сущность женского. Обе могут быть прекрасными. Аллах оба пола сотворил с любовью. Аркадий думал, что Хан – пример прекрасной мужской сущности, в чем бы она ни заключалась. Он вот, например, мог быть и слабым, и грустным, и даже плакать. И ничуть не утрачивал свойственного ему типа бытия. И это был мужской тип.
Нет, подумал Аркадий, человеческий тип, прежде всего. Но как-то разница людей по двум полам всё-таки ощущалась.
Но это теория, Аркадию сейчас важно было понять другое. Он хотел понять, как он относится к Хану, какое чувство испытывает. А вернее, чувство было совершено очевидное. Кроме как любовью, никаким другим словом его нельзя было назвать. Аркадий не только хотел быть с ним рядом, говорить с ним, понимать его, сопереживать ему, поддерживать его и хотеть поддержки от него. Он даже физически хотел его обнять. Когда они вчера сидели рядом и Хан прислонился к нему и положил голову ему на плечо, Аркадий был готов обнимать его сколько угодно. Никакую энергию он на это не тратил, скорее наоборот, получал. Хан был хрупкий, лёгкий. Роста они были одного, не только в Дженнете, где у всех один рост, но и на Конференции. Но весил Аркадий в биологическом теле килограмм на 10 больше, если не на 15. (При этом физически Хан был явно сильнее). И его облик казался Аркадию очень красивым.
В общем, Аркадий думал, что он был лишён сексуальной функции, но какая была эта функция, которой он был лишён? Уж не гомосексуальная ли? Если бы она у него была, кого бы он хотел для физической любви? Женщин или мужчин? Что-то ему стало казаться, что влюбиться в мужчину гораздо легче, чем в женщину. Вот в Небо он совсем не хотел влюбляться. Она же тоже была очень красива, но нет, ее красота вызывала у него только нейтральную констатацию. В ней было важно совсем другое. Да и в Хане, конечно, другое, но…
Хорошо, что он спит и не слышит мои мысли, подумал Аркадий. А то, пожалуй, общению пришел бы конец. При этом он и хотел бы поговорить с Ханом о чувствах. Но, конечно, в других словах. Спал Хан глубоко и крепко, это было видно по его плотной, неподвижной ауре. Тем не менее, в какой-то момент во сне вдруг зашевелился. То он лежал, подобрав под себя руки и ноги, прижав к груди подбородок, как бы даже неудобно и напряжённо. А тут вытянул ноги и расслабился. Кажется, даже на лице была тень улыбки. Или ему что-то снилось, или уловил какие-то волны, уж не от Аркадия ли? Во всяком случае, ему стало лучше.
И нежность… Она же обычно связывается только с половой любовью. Ну или с любовью к детям, или многие гладят кошек. Но мужчина, обнимающий или тем более гладящий другого мужчину? Это не может не вызывать ассоциации с однополой сексуальностью. А ведь на самом деле это же совершенно не обязательно.
Или всё-таки есть какая-то сексуальность? Может быть, она есть и в дружбе? Аркадий мог придумать много теоретических вариантов, и такое неопределенное состояние называл обычно «я запутался». А так и должно быть, потому что человеческие отношения – не физические тела, такими простыми уравнениями, как в теоретической механике, их не опишешь. Действующих сил и параметров в них на пару порядков больше.
Он снова задремал, как-то от трудных мыслей интегрирующие антенны быстро разряжались. Но спал не глубоко, и ему казалось, что он чувствует, как ангел ласковыми и очень тонкими движениями что-то внутри него чистит, ремонтирует, ставит на место, настраивает. Токи по контурам начинали течь более плавно. Истощенный душевный потенциал восстанавливался.
Проснулся он, когда Карабаш вдруг с энтузиазмом хлопнулся обеими лапами на его голову. «Встаем!» - звучала его радостная мысль.
- Ты что делаешь, ненормальный! – услышал он восклицание Хана. – Ну-ка отставить! Смирно!
Собака с тем же энтузиазмом выполнила команду и замерла посреди комнаты.
Аркадий засмеялся.
- Он, кажется, мне сообщает, что ты проснулся.
- Именно. Ему же сразу хочется собрать все стадо вместе, он же овчарка. Прости его, Аркаша.
- Да он абсолютно прав, давно пора вставать, мы, по-моему, выспались.
- Ладно, вольно, - разрешил Хан Карабашу ещё раз тянуться носом в обоих хозяев.
- Как спал, как себя чувствуешь? – поинтересовался Аркадий. – Умываться у меня тут нечем, из-за чистоты здесь воды почти нет.
- Очень хорошо себя чувствую, - произнес Хан голосом, в котором действительно была радость. – Сплю-то я всегда как убитый, тут не в этом дело. Просто я как бы снова вышел из своей каменной клетки. То сидел в ней взаперти, и вот опять на свободе. Это ты меня освободил на этот раз.
- Здорово, я рад, - так же обрадовался Аркадий. – А что у Небо, от нее есть известия?
- Есть, у нее все по-прежнему, она всё ещё лечит. Пишет, что сейчас занимается той женщиной, которая сокрушалась, что была неверующей, и просила ее послать в ад. У нее оказались какие-то серьезные духовные проблемы. Небо вылечит. Она и не такое лечила. Только устанет очень.
Они вышли из дома.
- Мне хочется умыться просто по привычке, - признался Хан. – Я помню, что во вчерашнем саду был ручеек. Пойдем туда опять? Пока будем идти, зарядимся на солнце, я страшно голоден.
Аркадий с удовольствием пошел с ним в сад, ему хотелось ещё и ещё любоваться на флоксы и золотые шары. Когда дошли и умылись, он принялся перечислять Хану названия всех цветов, он хорошо знал их от бабушки. Заодно рассказывал о том, как выглядят в России деревни, как в них живут, как одеваются и на каких машинах ездят, сколько пьют водки. Водки пили много. Самогона ещё больше.
- Это единственное различие, - сказал Хан. – Все у нас точно так же, но самогона я в жизни даже не пробовал.
«Тебе бы понравилось,» - про себя подумал Аркадий с иронией, но вслух говорить не стал.
Хан, конечно, догадался. Тоже усмехнулся.
Потом они сели на солнце около ручейка. Рядом росли яблони, рябины, березы. Хан смотрел на березы с восхищением. Видимо, редко встречал в Турции.
Аркадий вспомнил свои ночные мысли. И, подумав, решился заговорить об этом.
- Хан, а объясни мне, что такое дружба? Как это нужно философски сформулировать?
- «Объясни»? – откликнулся Хан. – Я не знаю. Разве я философ?
- Конечно. Объяснил же ты, что такое любовь.
- Я тогда просто рассказал о своих мыслях… Я много думал, что такое любовь. И к одному человеку, и ко многим людям, и к Аллаху, и к музыке. Я много всего любил в жизни. А вот что такое дружба, я не знаю… У меня почти не было близких друзей. Был Небо. Он был для меня и возлюбленным, и другом, и вообще половиной мира, если не всем миром. Я мысленно говорил с ним, когда его не было, и ни с кем не делился этим. Ещё мать. Она меня понимала. И были два человека, которые меня не бросили в трудные времена. Но и с ними настоящей дружбы не было. С их стороны это было благородство, порядочность, а не дружба. Все остальные мои друзья только так назывались, это было чисто приятельское общение. Все это не то.
- Странно, - заметил Аркадий.
- Почему странно?
- Ну, мне казалось, ты можешь выстроить свою жизнь подлинным образом. Ты же жил в соответствии со своими ценностями, это Небо так сказала, не я. Ты, мне кажется, знаешь, как жить.
- Ну что ты… Ты меня опять переоцениваешь. Я часто бывал просто жалким растерянным человеком, у которого нет никакой опоры в жизни. И ты, мне кажется, таким был. Мы же похожи. Да и очень многие люди такие.
- Я-то точно таким и был. Я разве только гнал от себя эти мысли. Но мы не похожи, Хан. Уж темпераменты у нас точно разные.
- Да разве в темпераменте дело? Дружить – это особая вещь, особое искусство. – Хан заговорил задумчиво: - Это ведь та же любовь, я думаю. Только без цели брака. (Аркадий вздрогнул). Есть такой вариант, когда другом называют товарища, соратника. Сотрудника. Когда вы вместе делаете какое-то дело. У меня были соратники по политической борьбе. Вместе мы собирали митинги. Но душевно это были не близкие мне люди. Или ещё два человека, с которыми я два десятка лет вместе выступал одной командой. Я писал песни и пел, но я не любил себе аккомпанировать. Мне нравится петь стоя, я всегда пел громко, нельзя одновременно играть на гитаре или сазе и так петь. И вот они играли со мной вместе. Мы были друзьями в музыке, были друзьями и в жизни, помогали друг другу. Но это тоже не то. Товарищи это одно дело, друзья – другое.
- Ты утверждал, что не знаешь, что такое дружба, но получается, что ты точно знаешь, чем дружба не является.
- Получается так, - согласился Хан. И спросил: - А ты что думаешь?
- Да ведь у меня совсем никогда не было друзей. У тебя был хоть какой-то опыт, а я жил вовсе без этого. Коллеги, занимающиеся парамагнетизмом и квантовой теорией, друзьями не называются уж точно.
- Да, коллеги, товарищи, сотрудники – это не то, о чем речь.
Хан лег на траву и вытянулся. Карабаш, как обычно в таких случаях, забеспокоился и подошёл спросить, что случилось. Хан ему велел лежать и обнял его, после чего Карабаш улёгся с ним рядом и успокоился. Аркадий тоже улегся.
- Вот собака друг, - заметил Хан. – Без всяких скидок, без сомнений, без страха и упрека. Это не та же дружба, что между людьми, но любая дружба стоит именно на этом. У тебя были собаки?
- Да. У матери долго была собака, я был тогда ещё молодым человеком. Дворняга, не как Карабаш. Но умный был пёс на редкость.
- Конечно, при чем тут порода. Ну вот, считай, у нас есть все, что надо, чтобы решить наш вопрос.
Аркадию пока это было не очевидно. Хан рассказал:
- Карабаш был в земной жизни собакой Неба, не моим. Небо без собак не мог. Но это было уже ближе к концу, мы в те годы часто встречались, бывало, жили вместе, так что оба считали его своим. Ну, и он нас считал своими, разумеется. И вот однажды мы вместе с Небо сидели, разговаривали, и он мне сказал: Я смотрю на свою собаку, и она мне кажется самой красивой на свете. Мне кажется, более красивых глаз, более красивых ушей, более красивых очертаний шеи нет ни у одной другой собаки. А он, Карабаш, сейчас думает, что более прекрасного запаха, чем у хозяина, он не слышал. И он нюхает меня и тебя с такой же точно любовью, с таким же восхищением, как мы им любуемся.
- Точно сказано, - пробормотал Аркадий. Пёс его молодости, самая обычная дворняга, тоже казался ему очень красивым. У него ещё и уши были стоячими, и морда тонкой и умной. А тот с любовью и благоговением вдыхал его запах.
- Следовательно, дружба от сотрудничества и товарищества отличается любовью, - сказал Хан. – Наши собаки нас любят. Они приходят к нам даже в Дженнете, хотя им там на их третьем небе очень хорошо. Они готовы жить ради нас. Вот. Это все, что надо.
Аркадия это сравнение убедило. В качестве основы для мыслей оно могло работать. Собака, действительно, друг без страха и упрека. И она хозяина именно любит. И хозяин ее любит, если любит, конечно. Человек-то не всегда друг собаки, это собака всегда друг человека.
Однако человек не собака. У него есть ещё многое, дар речи, к примеру, обмен мыслями. Хождение на двух ногах и свободные руки. Способность ставить себе цели в жизни. Что для человека означает быть другом? Подумав, Аркадий так и спросил.
- Да вот я думаю об этом, - ответил Хан. – Я правда не знаю. У меня не было настоящих друзей, был только Небо. Например, только с ним я мог говорить абсолютно откровенно обо всем на свете. Несколько раз, правда, говорил так же с Розой, тоже рассказывал ей все до предела. Но она психолог, такие разговоры дружбой не назовешь. И вот теперь ты. Мне хочется болтать без умолку о себе, ты уже это заметил, - он усмехнулся.
- Болтай, пожалуйста, побольше, - ответил Аркадий. – Мне все, что ты говоришь, очень важно.
- Вроде нехорошо, когда один только говорит, а другой только слушает.
- Хорошо, - уверил его Аркадий. – Я же говорю. Я спрашиваю. У меня нет слов, мне попросту нечего сказать. У тебя слов больше. Стало быть, для дружбы необходимо раскрывать себя? Разговаривать обо всем?
- Не знаю, - повторил Хан. – Кто знает, необходимо или нет? Я знаю, что вот мне сейчас этого хочется. А ни с кем другим, кроме тебя, такого желания нет. Ну, наверное, душевная и духовная близость необходима. Без нее человек вряд ли будет другом.
- Наверное, это условие необходимое, но не достаточное.
- Да, наверное. Достаточного условия, я думаю, быть и не может. Так же как не может быть достаточного условия, чтобы возникла любовь. Тут есть какое-то совпадение внутреннего звучания души. Вдруг две души звучат в гармонии.
- Я именно этими словами думал на Конференции! – воскликнул Аркадий.
- Вот, оказывается, совпадение было не только в звучании, но и в словах. Значит, мы нашли что-то важное. Но это нельзя выразить формально. Вот ты меня вчера, считай, вылечил. Как будто я был в тюремной камере, ты вошёл в нее и вывел наружу. Вот как такое возможно? Не знаю, дружба это или нет. Небо это может сделать со своими больными, но нельзя сказать, что она с ними дружит. Но в то же время какая-то связь между ней и ими возникает. Вот и у меня с тобой возникла. Всё-таки я бы сказал, что это любовь в широком смысле слова. А дружба – это частный случай такой любви. А сексуальная любовь – другой частный случай.
- Здорово, - произнес Аркадий. – Видимо, дружба – это любовь к подобному себе, к совпадающему в чем-то, а сексуальная любовь – это любовь к иному, к тому, чего у тебя нет.
- Возможно. Все-таки из меня плохой теоретик, увы. Вот мне сейчас пришла в голову еще одна вещь. Я еще думаю, чем дружба отличается от простого товарищества. Да, я, конечно, интересовался философией, и в земной жизни, и особенно здесь. И вот я прочитал у Канта, он там сформулировал так: другой человек всегда должен быть целью, он никогда не должен быть средством. Нельзя пользоваться другим для себя. Надо жить для него. Ну, мне кажется, это правильно сказано.
- Даже я эти слова знаю, - кивнул Аркадий.
- Это не для обычной жизни, конечно. Все мы в чем-то пользуемся друг другом. Не настолько уж это плохо, кстати. Я всегда просто мечтал, чтобы Небо мною попользовался хоть для чего-нибудь. И другие люди тоже – мне бывало приятно быть полезным.
- Даже мне иногда бывало, - опять кивнул Аркадий.
- «Даже мне». Ты себя представил каким-то ужасным мизантропом. Всем это приятно! Но тут в другом дело. Когда Кант говорит, что другой человек – это цель, он говорит, что ты о другом человеке должен думать. Когда вы вместе делаете какое-то дело, вы друг для друга средства. А когда ты думаешь: «Что он сейчас думает о том-то и том-то?» - ты по крайней мере уже начинаешь видеть этого человека. Прислушиваешься к нему. Вот это мне кажется очень важным.
- Когда вы делаете какое-то дело, вы даже и сами себя рассматриваете как средство, - заметил Аркадий. – Ты много говоришь о служении, в служении ты становишься средством сам. Я вот именно этого всегда боялся, забыть о себе.
- Ну, ни в чем не надо перегибать палку, - ответил Хан. – Совсем забывать о себе глупо. Аллах не требует от тебя перестать себя любить, себя жалеть, думать о себе, беречь себя. Это абсолютно нормально. Небо иногда себя совсем не жалел. В конце жизни он был захвачен идеей проповедовать. Я, конечно, тоже был захвачен, но поесть и поспать я никогда не забывал. А он мог.
- Поесть и поспать не настолько уж важно, - пробормотал Аркадий. – Я боялся чего-то другого. Я думал, что мир вокруг меня враждебен и он сожрет меня, если я откроюсь и буду любить. Вот чего я боялся. Быть уничтоженным миром. Поэтому сидел в своей скорлупе.
- Я думаю, ты не мог иначе, - сказал Хан. – Вернее, я даже почти уверен в этом. У тебя просто было мало сил бытия. Вот и не мог любить. Та самая седьмая антенна была нарушена. Видимо, из-за нарушения второй-третьей антенн стали плохо и слабо работать все остальные. Они там связаны очень сильно, там полно проводящих контуров между ними. Наука вообще еще не знает, как они в точности все связаны. Я прочитал много литературы. Иногда одна антенна берет на себя функцию другой, как бы помогает ей. Бывает, что с более высоких антенн энергия спускается на более низкие. В общем, не знаю. Но что у тебя было мало сил бытия, это я, по-моему, вижу.
- Да я тоже вижу теперь. Вы с Небо меня починили, и когда сил стало больше, я сразу почувствовал себя по-другому. Седьмая антенна, говоришь? Видимо, восьмая тоже?
- Не знаю. Надо подумать. Может, и нет. Ты имел свое предназначение, ты мог мыслить. Этого не бывает без восьмой антенны. Она задействована в рефлексии, а ты был рефлексивен. Ты и атеистом не был, был только агностиком. Как раз по восьмой антенне ты, наверное, седьмую и питал.
Аркадий попытался это представить, но мысли не собирались.
- Надо об этом почитать, - произнес он.
- У меня есть статья, я пошлю тебе.
- Спасибо. Но вернись, пожалуйста, к Канту. В дружбе другой человек цель? Другой общей цели нет?
- Нет, наверное, может быть и другая. Можно вместе заниматься чем-нибудь, это же очень приятно. Но главное все-таки – что другой человек цель. Вот ты же помог мне вчера. Я был для тебя целью. А на фронтире недавно мы вместе встречали прибывших. Там мы были товарищи, соратники, нашей общей целью были другие люди. И это тоже важно, классно, когда есть и то, и другое.
- А когда мы ходили в поход в лес на Конференции, нашей целью было дойти, - улыбнулся Аркадий. – И ты очень умело нами управлял.
- Ну, кто-то же должен управлять, без меня вы бы разбрелись, - засмеялся Хан.
- Разумеется. И ты это делал очень внимательно. Для тебя мы были целью, а не только дойти.
- Я старался...
- Спасибо тебе за все, Хан.
- И тебе спасибо, Аркаша. – Хан протянул руку, положил ее сверху на руку Аркадия и легонько погладил. У него точно не было никаких предубеждений против нежности между мужчинами.
Потом они лежали молча, предаваясь питанию от солнца и отводу заряда в землю. Ближе к концу дня Хан решил вернуться к себе и сказал:
- Приходи завтра ты ко мне. Ещё пофилософствуем. По-моему, у нас получается интересно.
- И полезно, по крайней мере, мне, - согласился Аркадий.
- Мне тоже, разумеется. Мне очень нравится говорить с тобой. Помолчим и потом поговорим опять.
Аркадий его проводил, обнялся с ним на прощание – не так формально, как обычно. В Дженнете все обнимаются, это там обычное приветствие, редко кто предпочитает здороваться за руку. Но можно обнять человека так, как ты других не обнимаешь. Хан тепло улыбнулся и ответил тем же. Так они расстались.
***
Ангел сделал так, что вечер для Аркадия наступил сразу же. Аркадию захотелось рано лечь. Только он подумал об этом, как ангел сказал:
- Это легко, ложись.
И тут же небо потемнело, приобрело ночную фиолетово-древесную окраску, солнце погасло.
- Как такое возможно? – удивился Аркадий.
Ангел ответил:
- Не могу объяснить тебе в словах, но время здесь легко сжимается и растягивается, вот я для тебя его и сжал. Для нас ангелов время не такое, как у вас. В библиотеке про это есть, потом покажу тебе. Люди сравнивают время с рекой, которая течет с разной скоростью.
- У каждого своя река? – предположил Аркадий.
- Скорее свое течение в общем океане. Так было написано одним физиком, который этим занимался. У людей в основном метафоры воды, поэтому я так и сказал. Для меня все выглядит в виде полей. Кое-какие из них я могу сжимать, растягивать, заворачивать и так далее.
Это было что-то связанное с глобальным временем. Аркадию сразу захотелось спать, и он лег, решив, что к этому вопросу ему надо будет потом вернуться.
Ночью ему снились картины земной жизни. Там не было сжатого времени, полевой жизни, течений в океане. Он увидел мать и отца, картины своего детства, когда они ещё были вместе. Ему было лет 5, вся семья сидела на кухне. Что-то ели, Аркадий не видел, что, да и сам во сне не ел, только смотрел. Мать ругала отца. Чем-то, как всегда, была недовольна. Отец отмахивался, пытался не обращать внимания, про себя бормотал «дура». Точно упоминался он, «наш сын». Для него маленького все это было непонятно. Его все устраивало, он ничего не требовал, только хотел, чтобы его отпустили с кухни и не заставляли слушать. Но у матери была привычка рассказывать ему, как много делает для него она и как мало отец. Как можно не понимать, что такие рассуждения не для ребенка?
А вообще в их квартире было красиво, чисто, даже изысканно. Тоже стараниями матери, конечно. Аркадий помнил эту квартиру своего детства. Ещё в ней жила бабушка Вера, мать матери. Тоже постоянно ругала отца, своего зятя. И тоже тот отмахивался. Этого во сне не было, это Аркадий вспоминал потом, когда проснулся. Бабушка отлично готовила, особенно еврейские национальные блюда с рыбой. Правил кошерной пищи они формально не соблюдали, но свинины в доме не бывало и мясо с молоком бабушка не смешивала никогда. А вот отец, наоборот, всегда мясо ел со сметаной. Хотел позлить тещу?
Аркадий вспоминал эти картины без всякого удовольствия. Мать всегда самый близкий человек для пятилетнего ребенка, но он тянулся и к отцу. Отец был физик, любил загадывать Аркадию всякие математические и логические загадки. И хорошо играл на пианино, учил сына. Чему-нибудь выучил бы, наверное, если бы не развелся с женой и не сбежал бы. Почему они не могли договориться?
Вот Хан рассказывал, что они с Небом ещё в земной жизни, когда тот был мужчиной, то и дело ссорились, наверняка скандалили, наверняка обижали и обижались. Аркадий вполне мог вообразить ссору двух темпераментных, чувствительных, умных людей. Там, наверное, говорилось такое… Но мирились, понимали, что любят друг друга, просили прощения (ещё наверняка и оба плакали). Милые бранятся только тешатся. А после грозы особенно свежий воздух. А потом Хан оказался за решеткой где-то в глуши Турции, и Небо, известный бард, ездил из своего Стамбула к нему, по нескольку дней ждал свидания (сколько длится свидание в тюрьме? полчаса?), чтобы сказать ему, что он его любит и никогда не перестанет любить. И это давало Хану силы жить. А потом, в старости, они уже не ссорились; наверное, сидели, прижавшись друг к другу, и говорили о вере в Аллаха и о любви к собакам. Почему у его родителей не могло быть так же? Они совсем нисколько не любили друг друга прямо с начала? Вроде бы такого не могло быть. Мать уверяла, что сначала она не разглядела гнилую душу мужа. Ей было 30 лет, когда она вышла замуж, женщина в 30 лет не юная девочка, неужели так сложно разглядеть человека? Насколько Аркадий мог сейчас предполагать, никаким особым негодяем его отец не был. Обычный карьерист, неглупый, довольно образованный и остроумный, скрытный и неискренний, но преступлений наверняка не совершал. Как образуются такие несчастные браки?
Было утро. Как обычно по утрам, небо отливало зеленоватым, потом зеленовато-желтым. Но уже было разноцветным, среди зеленого были синие, фиолетовые, оранжевые сполохи, похожие на северное сияние. Днем чаще бывало наоборот: зеленые сполохи на желтом и оранжевом. Аркадию сразу, как только он сюда попал, стало интересно, почему он так все это видит. Но он откладывал изучение этого вопроса. И сейчас отложил, потому что понял, о чем ему нужно будет в самом ближайшем будущем поговорить с Ханом. Мысль, которую он еще несколько дней назад не пускал на порог сознания, после сегодняшнего сна пришла и стала явной. Это была мысль о родителях, точнее, о матери. Он даже не хотел спрашивать о ее судьбе у ангела, он хотел, чтобы эту историю услышал Хан. Он должен был ему что-нибудь сказать. Дружба и любовь это прекрасные цели в жизни, но главное, чем был для него Хан – это чем-то вроде проводника в подлинный мир. Что-то вроде духовного авторитета и советчика. А в некотором смысле и Небо тоже, так как, кажется, они вырабатывали свои ценности совместно и постоянно обменивались ими (судя по всему, из-за этого и ссорились в молодости).
Вызвал экран, увидел письмо от Николаса. Оно было кратким, как и предыдущее, просто о том, что Беате уже лучше, они с ней гуляют и беседуют о вероятности и энтропии. Ну ясно, о чем еще они могли беседовать, оба специалисты. Николас писал, что Беата просит передать Аркадию огромную признательность за то, что он поддержал ее в самый критический момент, когда она чуть было не отправилась обратно в госпиталь, так плохо ей было. Сейчас ее поле уже почти залечило свои разрывы.
Еще Николас напоминал, что хорошо бы Аркадию изложить в статье свои мысли относительно принципа наименьшего действия. А Аркадий вспомнил, что они с Ханом в последний день конференции решили написать совместную статью о теории информации. Но сейчас его волновало другое, и он так Николасу и ответил: «Прости, дорогой брат, пока решаю вопросы личной экзистенции». Ответ вернулся без текста, только мыслью: «Молчу, это важнее. Если что, я к твоим услугам». Еще Николас просил передать привет Хану и Небо.
Теперь у него был еще один друг. Надо же, сколько людей может быть у такого мизантропа, каким он был когда-то (два друга это было для него очень много).
Какое-то время он думал о Николасе. Нашел в библиотеках сборник его стихов, даже записи того, как он в земной жизни пел их под гитару. Записи были по-испански, музыка тоже с иберийским оттенком, а впрочем, приятная и простая. На записях было видно, как вокруг сидят студенты и тихо подпевают. Смотрели они на своего поющего профессора с обожанием.
Некоторые испанские слова понять было нетрудно. Но не настолько, чтобы уловить, о чем это. Аркадий стал читать стихи Николаса на всеобщем. Тот сам их перевел. Самая частая тема у него была – какой-то безлюдный мир, гармония сфер, вселенная и в ней Высшее существо, творящее красоту, образы стихии: скалы, океан, ветер, шторм и тому подобное. В нескольких более милосердных картинах фигурировали сады и поля. Все стихотворения сборника были написаны в земной жизни. Судя по всему, умом Николас пребывал в Дженнете задолго до того, как там оказался.
Потом Аркадию пришло в голову, что если в сети Дженнета есть земные записи Николаса, то могут быть и земные записи Хана и Неба. Убедился, что их очень много. Ну да, ведь в своей Турции они были широко известны. Но сначала попался целый сборник переводов текстов их песен на русский, оказывается, у них были поклонники в России! Русский Аркадий уже почти забыл, думал исключительно на всеобщем, но когда начал читать, конечно, вспомнил. Родной язык забыть нельзя. Успел прочитать десяток переводов Хана. Помимо политики (равенство, свобода, братство и так далее), религии (молитвы о прощении, очень красивые), была и любовь. Он стал было читать, но тут пришло письмо. «Привет, как дела?» - спрашивал Хан. «В данный момент читаю ваши с Небом стихи в переводе на русский, ибо турецкого не знаю, а прочитать хочу, - ответил Аркадий. – Но у меня есть к тебе дело, опять разговор. Так что ожидаю, когда у тебя будет настроение увидеться». «Хоть сейчас, - ответил Хан. – Приходи, твоя очередь».
Когда Аркадий пришел к нему – встреченный Карабашем с такой радостью, что едва устоял на ногах – Хан первым делом его тепло обнял и воскликнул:
- Аркашенька, привет, вот и ты!
Во всеобщем языке не столько уменьшительно-ласкательных суффиксов, как в русском, но достаточно для многих целей. Один из них даже почтительно-ласкательный.
- Привет, Ханчик, - ответил Аркадий. – А в турецком языке есть уменьшительно-ласкательные суффиксы?
- Есть, - кивнул Хан. – Но во всеобщем больше, это хорошо. Ласки и нежности много не бывает. А, кстати, о турецком. Где ты нашел переводы наших текстов на русский? Автоматический перевод Дженнета?
Аркадий рассказал, что переводили люди, русские поклонники. Хан от недоумения потер лоб, сдвинув очки набок.
- Ничего себе, - наконец сказал он. И добавил: - Покажи потом Небо. Какой бы она святой ни была, наверняка хоть немного обрадуется такой своей славе. В бытность земным мужчиной он был к признанию неравнодушен.
- А ты? Тебе приятно?
Хан засмеялся:
- Мне непонятно, как такое может быть. Русские слушают какого-то турка? Ну, у Неба были мелодии европейские, очень красивые, но я-то пел совсем далеко от популярной музыки.
- Я пока не слушал ни одной ни тебя, ни его. Я зацепился глазами за этот сборник переводов и стал читать стихи.
Хан махнул рукой:
- Аллаху, значит, угодно, чтобы так было. Сейчас всё давно позади. Давай ты мне скажешь, о чем хочешь поговорить. Посидим дома или пойдем куда-нибудь?
- Мне все равно.
- На Конференции, помнится, мы любили беседовать на берегу озера. Пойдем к нашему озеру? Оно, конечно, далеко не так красиво, как то, но в нем вода, а она здесь необходима.
Аркадий согласился. Карабаш тоже.
Они окунулись в воду, сели на берегу, и Аркадий стал рассказывать.
- Я до сих пор не хотел думать о родителях, не хотел их вспоминать. Иногда мелькали мысли, но теоретические, просто что они были, что они были евреи, что не любили друг друга, что постоянно ругались, что отец потом ушел от матери. Всё это я просто знаю. Это был фон моей жизни в детстве и молодости. Мать постоянно внушала мне, что мой отец был негодяй. Самое страшное ее оскорбление в адрес меня было: «ты как твой отец!»…
- Какой ужас! – возмутился Хан. – Как можно так говорить ребенку?
- Да кто же ей это объяснил? Мы жили с ее матерью, моей бабушкой. Она своего зятя ненавидела и очень ненависть дочери к нему подогревала. И меня настраивала против отца. Бабушка со своим мужем, отцом моей матери, не разводилась, но терпеть его не могла. И в конце концов тот просто исчез. Он был географ и не вернулся из одной экспедиции в Алтай. Никто не знал, куда он делся, на Алтае бывает всякое… Коллеги его уважали, выхлопотали бабушке пенсию. Но я даже твердо не знаю, как его звали, настолько о нем в семье никто не говорил. Давид Моисеевич, кажется, но, может быть, Израилевич. Меня ещё не было, когда это происходило. Моя мать у бабушки поздний ребенок. Она-то, конечно, своего отца видела, но любила только мать. Они всегда во всем были заодно. И меня воспитывали вдвоем. Мой отец ушел, когда мне было 7. Его звали Лев Самойлович, все это в России обычные имена у евреев. И мать меня так накачала неприязнью отцу, что я свое отчество, Львович, просто ненавижу.
Хан, хоть и слушал с мрачным ужасом, в этом месте слегка улыбнулся:
- Люблю ваши отчества.
- Русские раньше были патриархальны по духу. Отчества – выражение родоплеменного сознания. А мы просто в России привыкли следовать их традициям. Сейчас у русских патриархальных традиций никаких нет, новых вместо них тоже нет, есть полная растерянность, вот и евреи в России заражаются от них всем этим. В моей семье практически все были чистые евреи, но мрачность жизни была абсолютно русская. Разве что не пили. Другие еврейские семьи из наших знакомых умели шутить, развлекаться, радоваться жизни даже в России. А моя мать и бабушка были на каком-то дне все время. Мать считала, что кто-то другой должен дать ей радость жизни. Обычно это был я.
- Ох. Ну тоже ни в какие ворота. Это мать должна давать радость ребенку! Ребенок радует родителей уже одним фактом своего присутствия.
- Нет, разумеется, она меня любила. Я был смыслом ее жизни. Она жила только ради меня, ничего своего у нее не было. Но радоваться она как-то не умела, что ли. Постоянно жаловалась на здоровье, да и вправду у нее было слабое здоровье. Гипертония, сердечная недостаточность, артрит, инфекции, аллергия, диабет, почки, я всего и вспомнить не могу. Не исключено, что основной ее болезнью была ипохондрия.
- Да я уже понял.
- А отец работал в закрытом оборонном институте, получал приличные деньги и на этом основании считал себя в семье главным. Теща его ставила на место, он – ее. Когда он ушел, стало намного меньше денег. Лично я не сильно страдал, мне никогда не надо было много. А мать от этого ещё больше ненавидела бывшего мужа. Хотя алименты он более-менее присылал.
- А он приходил увидеться с тобой? Или забирал тебя к себе иногда?
- Сначала вроде появлялся, потом мама и бабушка отвадили. Он нашел другую. Видимо, повеселее моей матери. И второй его сын, может, был удачливее меня. Я же тоже часто болел, учился в средних классах не блестяще, было неизвестно, что из меня выйдет. В старших классах в физической школе я стал учиться хорошо, проснулись способности. Но тогда уже у меня никакой связи с ним не было, мне самому он был не интересен.
- И сейчас не интересен?
- Ну если только после матери. Я хочу разобраться, что мне думать о ней, что делать. Просто мне надо было рассказать это тебе. Хочу услышать твою оценку ситуации. Ты саму ту атмосферу безнадеги вообразить не можешь, конечно. Наверняка в Турции не бывает такого. Это все русские с их национальной тоской. Их можно понять, попробуй поживи веками на этих бесконечных территориях без солнца, на морозе. Но они стойкие, вот в чем дело. Они спасаются водкой и прекрасно ее переносят. Они адаптированы. А когда евреев заносит в их края, мы там выживаем с трудом. Какие-то еврейские семьи сохраняют внутри себя жизненную силу, но наша не смогла.
- Но вроде евреи могли эмигрировать, почему вы не отчалили в Израиль?
- У матери не было сил, были только мечты. А у меня не было ни сил, ни желания. Я был уверен, что может быть только так. Да и не нужен мне был Израиль. Я не фанат ни жары, ни иудаизма. Многие знакомые уехали в Америку, это другое дело. Но я считал себя неспособным изменить свою жизнь. Со мной все происходило помимо меня. Я только старался приспособиться к тому, что есть, чтобы меня не трогали. Я был заторможенным в земной жизни, Хан.
- Понимаю, какой был ты. Я спрашивал скорее о старшем поколении.
- Не знаю. Уверен, что в Америке ничего бы не изменилось. От себя не убежишь. Чтобы изменился жизненный настрой, должны смениться поколения, и другие уезжали ради будущего детей, но у меня детей быть не могло.
- Понятно, - кивнул Хан. Помолчал и спросил: - А что за демоническая бабушка? Почему она жила с вами, кому принадлежала квартира?
- Моя мать не расставалась со своей матерью. Квартира была отца, потом они долго делили деньги с дикими скандалами, но потом он ушел и оставил квартиру жене. Ему какую-то его часть, наверное, отдали деньгами, не знаю, я был ребенком, не вникал. Помню только тот год, который жил среди скандалов. Иногда меня забирали к себе тетя с дядей, чтобы я отдохнул от этого.
Хан выразительно покачал головой.
- Болезненные отношения, - согласился Аркадий. – По сути, моя ненависть к женщинам была отражением ненависти моей бабушки к мужчинам, да и матери тоже. Для обеих мужья, отцы, зятья были врагами. Только мать нужна ребенку, она ему может дать все, что надо. Это такая слишком тесная связь матери с ребенком на всю жизнь, потому что мужа нет.
Хан кивнул.
- Знаешь, судя по твоему рассказу, твоя мать, наверное, была фригидной женщиной. Может быть, ты поломку инь-ян антенн унаследовал от нее. Насчёт бабушки не знаю, а у матери, мне кажется, была невозможность любить мужа из-за того, что ей было не нужно и даже мерзко ложиться с ним в постель. Получила от него тебя и дальше он был средством тебя растить, но она в конце концов этого не выдержала.
Аркадию это не приходило в голову.
Хан добавил:
- Фригидных женщин очень мало. Мне не попадались ни разу. Обычно все дело в том, что мужчина не может женщину увлечь, научить. Недостаточно умелый любовник. Если он постарается, то и сам научится чувствовать ее, и ее научит всему, что надо. Но бывает, очевидно, и физиологическая неспособность у женщины хотеть хоть чего-нибудь. Поломка антенн.
- Никогда не думал о такой возможности. Я понятия не имею вообще, чего может хотеть женщина. Гм, возможно, ты прав. Я не думал, что женщина может хотеть чего-то, потому что всегда смотрел на то, что мать ничего в таком духе не хочет.
- Наверное, в детстве она тебя укладывала с собой спать ночью?
Аркадий кивнул.
- Когда я был маленьким, я сам к ней приходил, боялся темноты. И потом часто спал с ней, лет до 10. По крайней мере, в одной комнате.
- Ребенок вместо мужа, - с сочувствием произнес Хан. – Бедный, тяжело тебе приходилось. И это вместо того, чтобы вместе с мужем построить для своего ребенка защищённый, спокойный, нежный мир.
- Ты очень быстро все понял, спасибо тебе, Хан, друг мой, - сказал Аркадий. – Твою гипотезу о ее поломанных антеннах надо обдумать. Если так, то ее можно только пожалеть.
- Разумеется. Да, ты знаешь, большинство людей можно пожалеть. Может, даже твоего отца можно пожалеть. А вот насчёт бабушки не уверен, честно говоря, но я в ней ничего не понял.
- О, она была очень энергична. Она многого добилась в жизни. Она и политикой занималась, и образованием, у нее награды за учительскую работу, она была талантливым педагогом. А вот с личной жизнью как-то не разобралась. Я не знаю, была ли она демонической личностью, но что она всё всегда хотела сделать по-своему, это факт. Со мной она была добра. А большего я о ней не знаю, был маленький. Она долго болела перед смертью, лежала, моя мать за ней ухаживала очень преданно. У матери в жизни было два любимых человека, мать и я...
Хан кивнул. Потом перекатился со спины на живот ближе к Аркадию и обнял его:
- Тебе пришлось нелегко. Ты вышел из тяжелых психологических условий и стал настолько хорошим человеком, насколько мог. А сейчас, Аркаша, забудь это. Ты рассказал, теперь отвлекись, отдохни.
Аркадий улыбнулся. Именно так, «забудь», Хан утешал и Небо недавно.
- Спасибо тебе, Ханчик. Выслушал, понял, подбодрил меня. По сути, я должен набраться решимости и выяснить, что с моей матерью сейчас, какова ее судьба. Я до сих пор даже не спрашивал это у ангела. И пока сил для этого у меня нет. Не знаю, смогу или нет, хватит ли меня на то, чтобы даже узнать о ней, уже не говоря о том, чтобы подумать о том, чтобы ей помочь. Где она, в Дженнете ли, в чистилище ли?
Хан помолчал какое-то время, потом сказал:
- Мой ангел уже узнал. Она где-то в очень отдаленном месте, Орта, я и не слышал о таком. И не чистилище, и не Дженнет, и не санаторий, а что-то среднее, что ли. Я не понял.
Хан снял с Аркадия необходимость самому решать, что делать, и Аркадий сразу почувствовал облегчение.
- Спасибо! Хан, до чего же ты умеешь помогать таким несчастным растерянным людям, как я. Теперь я узнаю, что такое эта Орта и где это. Но сначала и в самом деле ненадолго забуду и отдохну. Почему-то мне очень трудно думать обо всем этом: о детстве, родителях, бабушках… Их у меня, кстати, было две, была ещё бабушка по отцу, как раз та, которая жила в деревне. Вот у нее семья была нормальная, потому что в деревне всем хватает работы и жизнь какая-то более простая. Дед был сельским врачом. У них было трое детей. Старшая дочка, она была обычная домохозяйка с детьми, средний мой отец и младший, тоже физик. Я их любил, любил, когда меня отвозили к ним в деревню на лето. Но когда мать развелась с отцом, путь ко всем его родственникам был мне закрыт.
- Выходит, у тебя есть двоюродные братья и сестры?
- Да. Трое детей тети Светы и ещё брат, сын дяди Миши. Но с тех пор мы не общались, я ничего о них не знаю.
- Тоже грустно, они могли стать твоими друзьями.
- Не знаю… Вообще-то я равнодушен к родственникам. Нет у меня сильного голоса крови. Все наши евреи держались друг за друга, а от меня они были по большому счету так же далеки, как и русские. Но однажды дядя Миша помог мне поступить в университет. Евреев туда не брали, но у него было много знакомств. Он был приятный и общительный человек. Единственный здоровый человек во всем нашем клане. И женился на русской, наверное, по любви.
- Попробуй найти его, пошли ему письмецо, приложи пару фотографий.
- Да зачем?
- Ну, если не хочешь, не надо. У меня-то ментальность восточная, если есть родственники – надо периодически общаться, у нас все так жили. Но тебе это, наверное, лишнее.
- Энергия на них только тратится. Получать энергию от них я не умею. Получаю ее от тебя, от Небо, от Николаса. В земной жизни были двое-трое приятных в общении коллег, которые не требовали трат. Все остальные для меня – нагрузка, понимаешь?
- Понимаю, - ответил Хан и погладил Аркадия по плечу. – Сейчас я тебя чуть-чуть подпитаю, а ты, давай, забудь, отдыхай, расслабься. Закрой глаза, полежи спокойно.
Аркадий послушался, закрыл глаза и прислушался к тому, как от руки Хана на его плече исходило тепло и что-то как будто магнитное. Это было очень приятно.
- Спасибо, Ханчик, - прошептал он. И выбросил всю историю из головы. Лежал и ни о чем не думал. Хан был рядом, он умел защитить от тяжелых мыслей.
Потом они еще раз искупались в озере. Хан умел нырять, но у Аркадия не получилось. Вода решительно выталкивала легкое полевое тело. Надо было уметь как-то раздвигать ее молекулы, но это Аркадия очень озадачивало. А Карабаш ничем не озадачивался, шумно плавал от одного хозяина до другого, отталкиваясь от них лапами. Вода благородную овчарку превратила в смешного мокрого лопоухого пса. Люди, глядя на него, улыбались и заражались его весельем.
В доме Хан включил видеосвязь с Небо. Она была в госпитале, вокруг были белые стены. Выглядела она не так плохо, как можно было ожидать, только густые рыжие волосы стали какими-то прямыми и тонкими. Приветливо улыбнулась Аркадию, помахала ему рукой, но потом стала очень серьезной.
- Мне нужны книги по философии сознания, - сказала она. – Моя несчастная пациентка из Америки, она была там философом и была уверена, что сознание – это только мозг, души нет, свободной воли нет, люди – это животные с инстинктом, ну, то есть крайний материализм. Мне нужно понять ее мысли, без этого я не смогу ей помочь по-настоящему. Ханушка, Аркаша, пожалуйста, поищите мне какое-нибудь несложное введение. Мне здесь трудно этим заниматься, тут целая группа таких больных, они говорят между собой на своем языке, я не понимаю их без подготовки.
Мужчины кивнули и принялись за дело. Аркадий тоже ничего не знал о философии сознания, хотя и догадывался. Хан был более продвинут относительно общих идей, но на каком языке говорят об этом в Америке, не знал тоже. Поэтому до ночи они перебирали разные тексты и учебники. Вроде бы нашли, даже составили небольшой словарь терминов. Послали Небо, она сразу откликнулась: «Спасибо, это то, что надо!»
- Бедная она там, - подумал Аркадий вслух. – Быть окружённой несколькими философами материалистами, которые говорят своими терминами, наверное, с чувством превосходства. Попробуй, поговори с ними. Каково ей!
Хан подумал и покачал головой:
- Ты ее недостаточно знаешь. Она, если ее возмутишь, может так сверкнуть глазами, что не захочется продолжать. И в земной жизни так было. Когда на него нападали, он уходил, но если было задето что-то дорогое для него, в гневе он был страшен. Я был свидетелем пару раз и был под большим впечатлением.
- Надо же, - удивился Аркадий.
Хан кивнул, а потом вздохнул:
- Жаль, я не могу быть с ней там. Нас не пустят в госпиталь. Мы не целители. Будем целителям только мешать, отвлекая энергию на себя.
- Есть еще практикующие философы, - вспомнил Аркадий слова ангела о фронтире.
- Насколько я понимаю, к ним попадают те, кто болен легче.
- Как я попал к тебе, - улыбнулся Аркадий. – Сначала к Небо, потом к тебе.
- Да какой из меня философ, - Хан махнул рукой. – Так, рассказал свои мысли. Ладно, теперь надо отдохнуть, наши антенны, по-моему, на нуле.
И они улеглись отдыхать.
***
Аркадий опять проснулся рано, за окном было совсем темно, не было даже разноцветных переливов. Посреди ночи такое бывает. Он чувствовал, что ещё не выспался, антенны недозаряжены. Но какие-то контуры внутри сигналили о чем-то, и он не мог спать, не поняв, о чем сигнал.
Сначала вспомнил, как вчера Небо просила учебники по философии сознания. Вспомнил ее лицо: чистый нежный лоб, ясные печальные глаза, тонкие губы. Она казалась таким хрупким слабым существом, а вот могла, оказывается, быть страшной в гневе, когда задеты ее ценности. И ее любовь к Аллаху. Отважно отправилась в целый стан врагов лечить духовно больную женщину философа и говорить с ней о философии на ее языке. Аркадий не сомневался, что вылечит. В ней, вместе с мягкостью, чувствовалась решимость, она как бы стояла обеими ногами на какой-то очень надёжной почве. И Хан тоже так стоял, они были похожи в этом. А у Аркадия почвы под ногами почти не было. Куда ему думать о судьбе матери? Он же ни на что не способен.
Понятно, какая это была почва. Вера в Аллаха, любовь к нему, молитва – всему этому они научились ещё там, в земной жизни. Там это было трудно, но тем и ценно. Если они могли это там, понятно, почему Аллах давал им такую силу здесь. А Аркадий только и умел, что избегать об этом думать. Сейчас у него было больше сил, чем на земле. Сейчас он стал живым человеком. Но вряд ли способным на многое. Как обычно, он удивлялся про себя, за что Аллах принял его в Дженнет, но теперь помнил, как ангел сказал ему: «Я всегда гордился тобой». Значит, он смог распорядиться тем малым, что у него было. Но оно от этого не стало больше.
Аркадий повернулся на бок, лицом в комнату. Карабаш, лежавший у двери, сразу поднял голову и спросил, почему он не спит посреди ночи. «Не волнуйся, все в порядке,» - сказал ему Аркадий, и пёс успокоился, улёгся опять и тут же заснул.
Аркадий перевел взгляд на спящего Хана. Аура у него была, как всегда во сне, голубая с бирюзовым оттенком. На этот раз она едва заметно мерцала, видимо, ему что-то снилось. Во сне он казался беззащитным и открытым. Очков на лице не было, был виден нос с горбинкой. «Ты, конечно, еврей, но для тебя это ничего не значит, - мысленно сказал ему Аркадий. – А я не мог тогда об этом не думать, понимаешь?»
- Он тебя отлично понимает, - заметил голос ангела. – Тебе незачем переживать.
- Скажи, Орта – это далеко? – спросил Аркадий ангела, раз уж тот появился.
В ответ ангел мысленно показал ему картинку. От первого уровня надо было идти через санатории – они тянулись длинной чередой – и далее по широкой равнине по направлению к далеким горам, за которыми был вход в чистилище. На склонах гор были ледники. Вернее оптическая видимость ледников. У подножия гор и были долины, в которых находились люди, зависшие между чистилищем и Дженнетом. Далеко.
- Причем идти туда только пешком, - добавил ангел. – Я не могу тебя туда перенести.
- А у тех людей тоже есть ангелы?
- Разумеется. Ангел есть у любого человека.
- Они с ними разговаривают?
- Не знаю. Вероятно, большинство нет.
Вот, значит, где его мать. Конечно, не разговаривает. Аркадий, когда сначала, попал в Дженнет, тоже ничего не слышал. Поломка инь-ян антенн нарушает все остальные антенны, кроме первой. По крайней мере, поломка такого типа, как был у него.
Значит, у его матери такая же поломка. До сих пор ему это не приходило в голову, потому что казалось, что выглядит как-то наподобие диагноза «наследственное бесплодие». Теперь он понял, что женщина может родить ребенка, будучи абсолютно фригидной. Это мужчина в таком случае не может иметь детей. Вот только стоит ли ей?
Впрочем, Хан и Небо ответили бы на это, что и мать была сотворена Аллахом, и Аркадий у нее родился по его воле. Так что никто не просит Аркадия быть ей судьей. В конце концов, он не был в ее шкуре.
- Молодец, - похвалил его ангел.
Значит, надо было думать, может ли он ей помочь. Вот так просто взять и пойти к ней – это, конечно, совершенно бессмысленно. Он не целитель. Он не может починить ее антенны или научить ее общаться с ангелом. Он сам-то не понимал, как это происходит. Взять ее за руку и силком потащить в санатории? Тоже не получится, идти очень далеко. Неизвестно даже, дойдет ли он сам, а она не дойдет точно.
- А можно послать туда письмо? – спросил он ангела.
- Теоретически можно, но бессмысленно, - ответил тот. – Она его не прочитает. У нее нет этих настроек в ее поле.
- Понятно, - ответил Аркадий.
Но внутренние контуры перестали сигналить. Значит, они требовали просто чтобы он начал об этом думать. Теперь он мог ещё поспать до полной зарядки антенн.
***
Карабаш его на этот раз не разбудил. Аркадий проснулся, услышав заблаговременную команду Хана: «Смирно, сидеть!» Ему снова захотелось засмеяться. Он посмотрел на дисциплинированно сидящую собаку и сказал:
- Хан, привет! Ну скомандуй ему Вольно, пусть тоже поздоровается.
- Вольно, поздоровайся, - сказал Хан. – Привет, Аркаша.
Карабаш встал, повилял хвостом, подошёл к кровати Аркадия и положил голову на подушку рядом с ним. «Почеши меня за ушами,» - прозвучала его просьба. По именам Карабаш обращаться не умел, он думал об Аркадии как-то вроде «Хороший свой Человек». Аркадий ласково почесал, и пёс с наслаждением прикрыл глаза.
Хан, глядя на них, улыбался.
- Как спал? – спросил он.
- Да думал ночью обо всяком, - ответил Аркадий. И рассказал Хану про Орту, где это место и кто там находится.
Хан задумался. Вызвал свой экран, стал смотреть на нем карту. Заметил то, что не увидел Аркадий: по равнине текли реки, проходили силовые поля, стояли магнитные барьеры. Барьеры для разделения, реки для соединения, наверное.
- Нелегкий путь, - заключил он.
Аркадий вздрогнул:
- Я думаю, идти туда бесполезно. Я ничего не смогу сделать, ничем не смогу помочь.
- Скорее всего, - кивнул Хан. А потом сказал печально и сочувственно: - Но ты же все равно туда пойдешь.
Аркадий не знал, что подумать и сказать. Похоже, что рано или поздно так и будет. Но только не сейчас.
- Не сейчас, - согласился Хан. – Подождем Небо, когда она вернётся из госпиталя и отдохнёт, спросим у нее, какой она поставит диагноз на расстоянии и что скажет о лечении.
Они все вместе вышли на солнце, чтобы зарядиться, хотя в дом энергия проникала хорошо. Крыши в таких домах оптический свет не пропускают, но для той энергии, что нужна для зарядки первой антенны, они не помеха, и для остальных нужных видов энергии тоже. Но Хан явно предпочитал заряжаться под прямым светом.
Молча посидели в саду. Оба были в задумчивом состоянии. Аркадию было страшно от той истории, в которую он ввязался. Хан ничего не говорил; скорее всего, он думал о Небо.
Через какое-то время Карабаш неожиданно подошёл к ним и почему-то попросил их уйти домой. Аркадий удивился, а Хан поднял голову, всмотрелся в небо и кивнул:
- Он прав. Скоро будет дождь.
- Дождь? – не понял Аркадий. – Как это?
- Тут периодически идут дожди. Ведь всю почву и вообще все приходится тоже отмывать от пыли. Ангелы собирают целые тучи воды, промывают и почву, и само пространство. Иначе пыль висит во взвешенном состоянии.
Аркадию только и оставалось, что принять очередную загадку как должное.
Почти сразу с неба полилась вода, сначала каплями, потом струями, потом сплошным потоком. В это время они уже были под крышей. Сразу же началась и гроза, потому что энергетические полюса неба и почвы закоротило через воду. Интересно, откуда в ней взялись электролиты.
Хан сел на кровать, одной рукой притянул к себе испуганного громом Карабаша, другой сделал знак Аркадию и тоже притянул его к себе. Аркадий уселся рядом с ним. Он понимал собаку. Ливень и гроза в полевом мире выглядят страшновато. Все поля вокруг ходили ходуном, электромагнитные волны буйствовали. В этом было что-то немного веселое, но больше всё-таки страшное. Впрочем, все продолжалось совсем недолго.
- Это была небольшая чистка по расписанию, - сказал Хан. – Бывают генеральные уборки, тогда дольше. Пока из дома не выйдешь, везде вода.
Аркадий поймал мысленную весточку от Неба: у них тоже был дождь, философы под него попали и ужасались, но ее больной понравилось. Хан послал ей в ответ мысль, что, может быть, больная уже на пути к выздоровлению, и Небо согласилась.
- Расскажи мне про то, как Небо лечит, - попросил Аркадий. – Вы рассказывали, что с вами даже жила одна ее больная, американка.
- Да, Джулия, это была очень долгая и трудная история.
Хан лег на свою кровать, скрестив поднятые колени. Аркадий лег на свою. Карабаш – между ними.
- Сейчас расскажу общую идею. Она была в земной жизни мужененавистница, потому что в раннем детстве над ней издевался негодяй-отец. Снимал с ней детское порно, развращал, оскорблял, бил. Естественно, все антенны были порушены, но не только, было еще хуже. Когда она выросла, она стала философом и феминисткой, никогда не жила с мужчинами, у нее была женщина, у них была лесбийская любовь, в Америке разрешены однополые браки. И вот когда она была философом, она пришла к выводам, что сексуальные отношения – это доминирование и подчинение, форма власти, что они навязаны. Что изначально человек вообще не является ни мужчиной, ни женщиной, ему все равно, кем быть, а затем общество заставляет его выбрать роль, учит его, как правильно, наказывает за отклонения. Ну, что-то в этом есть, конечно. Небо всегда был андрогином и очень хорошо понимал, как общество навязывает ему роль мужчины. А Джулия заходила совсем далеко. Нельзя говорить, что определенного пола совсем нет, а она говорила именно так. И вот она так жила, с ненавистью в душе к своему отцу. Хотя сознательно о нем не думала, это был у нее подспудный фон жизни. И она в жизни была очень хорошим человеком, стремилась помогать угнетенным, у нее был фонд помощи пережившим насилие, она сама никого не угнетала. Но ее поля были разрушены, у нее не было защиты от бесов, вот в чем дело. И бесы на нее нападали, у нее внутри психики были их следы... Как выразилась Небо, экскременты. Окаменевшее дерьмо, в общем. Это Джулию постоянно мучило, заставляло ее страдать даже тогда, когда можно было бы забыть. У нее была, в общем, ужасная жизнь. Что удивительного, что она стала феминисткой.
- Феминизм с точки зрения Аллаха грех? – предположил Аркадий.
- Нет, почему грех, я имел в виду, что он бывает не от хорошей жизни. Ну, ненависть и борьбу Аллах не одобряет, но иногда же нет другого выхода. Что еще оставалось девочке, которую насиловали в детстве?
- А мать куда смотрела?
- Мать была странная, у нее была своя жизнь. Этого мы не поняли, но, в общем, не в этом уже было дело. Когда Джулия попала в санаторий в Дженнете, ей стало чуть ли не хуже, чем на земле, потому что эти камни внутри распирали полевой мозг. Небо эти камни достала, она смогла проникнуть внутрь. И вокруг этих мест все было всмятку. Небо у Джулии стала расспрашивать о ее детстве, та сначала вообще ничего не могла вспомнить, а когда вспомнила, у нее был ужасный шок, истерика. И тогда Небо с помощью ангелов сделала так, что Джулия как бы снова стала ребенком. Маленькой девочкой, трех, пяти лет. Небо решила как бы дать ей возможность заново прожить жизнь без того, что было, без того отца, без матери, а с нами. И вот она с нами жила довольно долго. Мы стали ей приемными родителями. Небо с ней играла, наряжала ее как куколку, учила быть веселой девочкой, любить свою женскую природу. Я тоже ее водил на прогулку, мы разговаривали все втроем, рассказывали ей всякое, от сказок до науки.
- Она всю прошлую жизнь совсем забыла?
- Нет, жизнь забыть нельзя, и не было такой цели. Нельзя же отбить человеку память, это будет уже другой человек. Она все теоретически помнила, но эта реальность отошла для нее на задний план. Она как бы увидела другую жизнь. Мы старались создать ей новые контуры, а старые лишить энергии. И в общем, все получилось как надо. Она стала нормальной девушкой, теперь она занимается историей, сейчас она в археологической экспедиции на одной из планет, где раньше была жизнь, но прекратилась. У нее там и молодой человек есть. Но эта история далась Небо очень тяжело, она вкладывалась в Джулию всей душой, прямо как настоящая мать. Потом у нее поля были как перфорированная промокашка.
- Представляю. Вы герои. Тебе, видимо, тоже пришлось не легче.
- Ну что ты, мне-то что. Я, главным образом, жалел их обеих. Ну, и пришлось научиться особому типу общения, разговора, с маленькой девочкой надо говорить очень мягко. Зато когда она меня обнимала за шею, висела на мне, прижималась и смеялась, это было такое удовлетворение, такая теплота. Мы с Небо говорили друг другу: «Вот, мы на правильном пути, наконец наша девочка научилась доверять людям и миру!». Ещё нам помогала Роза, мы звали ее тетя Роза. Она тогда бывала у нас, ночевала, главным образом. Днём вела психологический прием. К ней попадали те, кто прибывал с травмами, но не такие тяжёлые, как Джулия, конечно.
- Тут у вас целая продуманная медицинская система, - пробормотал Аркадий. Хан кивнул и добавил:
- Причем, она в основном на принципе самоорганизации. Такие психологи, как Роза, занимаются здесь любимым делом. Такие целители, как Небо, получили дар от Аллаха и не могут его не использовать. Получается, что все действуют бескорыстно. Ангелы распределяют больных, и только.
Ну, да, какая может быть корысть у таких святых, как Небо, и, видимо, как незнакомая ему Роза, подумал Аркадий. Ну и Хан, само собой.
- И мне все помогают бескорыстно, - сказал Аркадий. – Небо вылечила меня, ты со мной дружишь. И Николас предложил дружескую помощь. Все бескорыстны, кроме меня.
- А ты что, дружишь корыстно? – удивился Хан.
- Да я все время тебя использую, - пробормотал Аркадий. – Ты только мною и занят.
- Да что ты говоришь глупости, прекрати сейчас же, - велел Хан. – Я счастлив, что у меня есть ты. До сих пор я был зациклен на одном человеке, в моей жизни был только Небо. Мать, Роза не в счет. У мужчины должен быть друг мужчина. Некоторыми мыслями могут обмениваться только люди одного пола. И приятели не подойдут, потому что такие мысли не для всех.
У Аркадия не было ни друзей, ни даже приятелей, поэтому он согласился без возражений.
Когда вода высохла, он попрощался с Ханом и вернулся к себе. Хан, провожая его, попросил прислать ещё фотографий цветов из его деревенского сада. Он хотел выбрать, взять саженцы и подарить Небо к ее возвращению новую клумбу. Она некоторых таких цветов в жизни и не видела.
***
На следующий день он пошел в сад, детально сфотографировал флоксы, золотые шары, мальву, астры, ноготки и все остальные цветы своего детства. Отослал снимки Хану и сел под березы подумать о статье про информацию. Мысли на пустом месте в голову не приходили, и он начал с того, что написал письмо Николасу. Рассказал, что нашел его записи и стихи, потом немного упомянул свои проблемы и последние разговоры с Ханом и Небо. Прибавил, чтобы Николас не торопился с ответом, отослал письмо и понял, о чем ему надо подумать: о том, как преобразуется информация и что происходит с энтропией, когда поэт пишет стихи (да и вообще человек думает). Он уже на конференции пришел к выводу, что мысль человека стремится к покою, в каком-то смысле к тепловому равновесию. Но останавливаться она в то же время не хочет. Если бы не было антенн, может быть, сама по себе остановилась бы. Но антенны есть, и творчество ей нравится. В каком-то смысле, опять же, оно тоже есть стремление покою. Но только это покой после работы. А откуда стремление совершать работу? Или можно сказать, что это покой на новом уровне, сначала она стремится вверх, хочет что-то понять, и если ей это удается, она как бы оказывается выше, чем была. И на новом уровне отдыхает и оглядывается. Освоится на нем и опять стремится выше. Это, возможно, какое-то захватническое стремление? Но написать стихотворение или нарисовать картину не значит захватывать. Это значит какое-то свое внутреннее понимание выразить неожиданным и красивым образом и показать его Аллаху.
Аркадий продолжал думать. Пока ему что-то в этой схеме не нравилось. Зачем ссылаться на антенны? Они обеспечивают простую, не дифференцированную энергию. Антенны у всех людей одни, поля для всех одни, а думают все разное. И стихи пишут разные. Николас писал о Высшем разуме, созерцающем гармонию стихий. У него любовных стихотворений вообще не было. Интересно, подумал Аркадий, он просто не писал их, или писал и не показывал, или не переживал любви?
А вот у турков любовной лирики было много. Аркадий снова открыл сборник стихов Хана и Небо и включил их записи. Пролистал политические песни Хана, пролистал религию и нашел про любовь. И сразу вспомнил, что Хан говорил, что писал, обращаясь к Небу. Зная эти его слова, легко было понять надрыв и боль в его лирических песнях. И пел он с надрывом и болью. Кое-что веселое у него попадалось, но голос был все время хрипловатый и пронзительный. А вот Небо пел мягко. У него голос был теплый, очень проникновенный. И все время чуть-чуть печальный. А в некоторых песнях и очень печальный. Аркадий слушал турецкую музыку, как будто был знаком с ней давно.
Стихи у обоих были красивые, без следа грубости. Восточная ментальность. В ней поэзия как искусство ещё не умерла. И эмоции люди переживали глубоко, и свои ценности были готовы отстаивать. Европа и Россия казались Аркадию холодными, унылыми и равнодушными.
Он слушал долго, следя по текстам в переводе (но прослушал не все). Был очень восхищен. К чему стремится поэт и композитор, когда творит? Как он сочиняет, на каком топливе, откуда берет образы? Чего он хочет достичь? Несколько песен у Неба были на самом деле совершенно абсурдны. А музыка в них была мелодичная и иногда даже хитовая. Чего он хотел, когда писал эти бессвязные строки? Разрушить шаблоны? Поймать что-то, чего не было раньше? На конференции Небо сказала, что ей/ему просто нравилось записывать то, что пришло в голову под действием марихуаны. Как все это сформулировать в терминах теории информации? Аркадий не мог нащупать даже гипотезу.
А можно ли рассматривать искусство как сообщение? Поэт написал стихи, обращаясь к возлюбленному (-ой). В случае Хана это было так, он сказал сам. У Неба обращения были к самым разным адресатам. А у других известных Аркадию поэтов иногда на вид ни к кому. Когда Аркадий в молодости сочинял сам, он обращался к какому-то абстрактному взгляду. Хан предположил, что это память о взгляде матери, оставшаяся от раннего детства. Возможно. Может быть, потом этот вектор продлевается дальше, минует образ матери и устремляется к Аллаху как к конечному адресату. А может быть, искусство вообще не сообщение. Композитор может написать музыку для себя. Вот Милость, мать Небо, сразу сказала, что она все делала для себя, потому что Аллах попросту вложил в нее это стремление.
Как обычно, Аркадий чувствовал, что запутался. Ему сразу представлялось разветвляющееся дерево возможностей, которое он не мог охватить мысленным взглядом.
Очень вовремя пришел мысленный привет от Хана. Он благодарил за фото цветов и спрашивал, как дела. «Слушал ваши с Небо песни, читал переводы стихов и пытался понять сущность искусства, - ответил Аркадий письменно. – Ещё почитал Николаса, ещё вспомнил, кого знал раньше. Ничего пока не понял. А как ты?». «Я как всегда, пытаюсь научиться быть самодостаточным, - тоже письменно ответил Хан. – Но когда я один, мне даже обычные мысли о физике антенн не приходят в голову. Мысли как будто парализованы, только стихи и писать. Раньше я тосковал без Неба, когда его не было, а теперь я тоскую ещё и без тебя. Вот так всегда: чем больше у тебя есть, тем без большего ты можешь остаться».
Аркадий почему-то сразу улыбнулся. Ему было очень приятно это прочитать. Он как-то боялся верить, что нужен Хану. Думал, что тот слишком велик для него, слишком духовно продвинут, что он, Аркадий, может быть по отношению к Хану только учеником. Было даже странно надеяться на равноправные отношения с таким человеком. А вот, оказывается, Хан без него скучал. Удивительно.
Прежде чем ответить, Аркадий долго сидел, смотрел на ручеек рядом, представлял себе клумбы с цветами. Потом сказал себе: «Не обманывай себя, друг Аркадий. Ты в него элементарно влюблен». Но, конечно, это была довольно необычная влюбленность. Так подросток может влюбиться в кумира. Точно в ней не было сексуального оттенка. Ну, когда внезапно получаешь нормальную работу инь-ян антенн, история чувств начинается с подростковой стадии, чему тут, собственно, удивляться. Голова при этом работает трезво, как у взрослого. Вполне, по крайней мере, рефлексивно.
«Значит, тебе надо размышлять не о физике антенн, а о чем-то другом, - наконец написал он ему. – О теории информации, например, о которой мы когда-то вместе хотели написать статью. Я вот уже начал, думаю о том, как в этой теории интерпретировать искусство. А когда обдумаешь это и ещё какие цветы из моего сада тебе понравились, я тебя приглашаю в гости за саженцами».
Хан наверняка давно все понял про его чувства. С его интуицией для него видеть Аркадия насквозь было обычным делом. Ну и хорошо, - подумал Аркадий. – Вот пусть он и решает, что делать со всем этим. До сих пор он всегда боялся открываться, но сейчас страха не было.
«Спасибо, мой друг, - отозвался Хан. – Я всё-таки попробую сосредоточиться. Ты прав, надо писать про информацию. И искусство – способ войти в эту тему. Я подумаю, что могу сказать, а завтра, если не возражаешь, встретимся у твоих цветов».
Аркадий не стал писать, что не возражает, а послал смайлик с цветочком. И ещё один – с изображением собаки. Так он передал привет Карабашу.
«Чем больше у тебя есть, тем без большего ты можешь остаться»! Всю жизнь Аркадий именно этого и боялся. Он был аскетом во всех смыслах – никого не любил, ни с кем не дружил, ни к кому не привязывался. Не привыкал к вкусной еде и слишком мягкой постели, не стремился купить машину (и не научился водить), не ходил в театры и консерваторию, в общем, почти не открывался миру. Его миром была наука, никто не мог бы отнять ее у него. И да, в этом смысле он был самодостаточен. Ещё любил природу. Это тоже такой тип богатства, который обычно не теряется. А вот Хан был миру открыт и переживал чувства, не боясь потерь. Это была какая-то другая система жизни.
Впрочем, Аркадий и сейчас оставался один и не страдал от этого. Он думал о Хане, и это чувство было как бы теплым местом в его душе, как будто там все время горела лампочка. Так он и носил ее с собой, и ему было не надо много общаться. Образ Хана был его внутренним собеседником и наблюдателем. Этого ему вполне хватало, это было незнакомое ему раньше счастливое чувство.
Он отложил мысли об информации и пошел гулять. За его садом были дорожки, которые вели в другие сады, там росли кусты жасмина, магнолии, розы самых разных цветов. Потом дошел до фонтанов. И ни разу не встретил ни одного человека. Где все люди его махалле? В библиотеке их бывало довольно много.
- Я тебя поселил на безлюдной окраине, - сказал ангел. – Когда захочешь пообщаться, иди от библиотеки в другую сторону.
Аркадий его от души поблагодарил. Действительно, никаких незнакомых людей он видеть пока не хотел.
Пока гулял, точными словами ни о чем не думал, рассматривал розы. Эти цветы относятся к роскошным, таких он всегда сторонился. Но, конечно, можно и восхищаться их совершенной формой и оттенками цвета. Кто сотворил розы? Вообще-то их селекционировали люди, исходя из простого шиповника и стремясь к пышным цветкам. Как же получилось так красиво?
А откуда вообще у людей представление о красоте? Красивое лицо – это обычно лицо с правильными, соразмерными, гармоничными чертами. Ну и плюс известный психологический феномен «красота в глазах смотрящего». Что, например, особо красивого было в лице Хана, не очки же? За ними даже было не видно его больших темных выразительных глаз. Но Аркадию и очки казались красивыми. Как так получается? Красота что-то раскрывает для тебя, какую-то особую невыразимую истину? И люди красивы по-разному, не всегда красота это гармония. Иногда даже дисгармония бывает красива, если не переходит в уродство. Красота это какое-то послание кому-то откуда-то о чем-то, но трудно сказать, кому, откуда и о чем. Пусть будет Аркадию от Аллаха о любви. Кажется, вполне достойно так думать. С этими мыслями он вернулся и лег спать.
***
Итак, творчество как преобразование информации и снижение уровня энтропии, - проснувшись на следующий день, думал Аркадий. Аллах творил миры. Он начал вроде бы на пустом месте, так говорят богословы. Он сотворил вещество, материю, вложил в нее законы симметрии. Пустил ее дальше расширяться и развиваться согласно вложенным законам, а сам стал творить жизнь. Тут он вмешался в ход процесса, резко вложил информацию в ДНК и систему синтеза белка. Потом опять пустил развиваться жизнь саму по себе и начал творить сознание. Что он здесь сделал? Внёс какую-то автономию в Я, надо полагать. Придал предкам людей шестую, седьмую и восьмую антенны. То есть поделился с ними собственной способностью творчества. Так это выглядело в самой простой теории: божественное вмешательство в ход процессов, которые сами по себе сводятся к обычной физике. Может, так все и было. Кстати, Аркадий ничего не знал о шестой антенне, что она даёт, какую энергию? Вроде краем уха он слышал, что от нее питается общий интеллект. Но это было не так важно. Важно – зачем все это происходит, какая цель у научного мышления, у творчества, у философии, у стремления служить Аллаху?
А какая цель у морали? Вопрос на первый взгляд другой, но когда заходит разговор о цели, это становится одним вопросом. Физика не умеет ставить вопрос о цели. Вопрос «зачем земля вращается вокруг солнца» считается бессмысленным. Аристотель вот не счёл бы его бессмысленным, у него все должно было иметь цель. А в современной Аркадию физике получалось, что у всего, что происходит во вселенной, цель одна – поскорее достигнуть теплового равновесия и эффективнее потерять как можно больше информации. Зачем это Аллаху?
Совершенно ясно, он не стал бы творить человека с его сознательной душой, если бы ему хотелось просто сделать что-то огромное и сложное и полюбоваться, как оно распадается. Ему было нужно, чтобы было творчество, чтобы были места, где энтропия хотя бы локально уменьшается. А что значит, что души после полевых тел Дженнета отправляются напрямую к Аллаху? Сливаются с его разумом? Теряют свое Я, но вносят вклад в мышление высшего божественного разума?
Аркадий ожидал, что в этом месте появится ангел, и он появился:
- Примерно так, но не совсем. Да, души вносят себя в общий разум, но нельзя сказать, что Я человека совсем исчезает. Исчезает его содержание, его страдания, нехватки, задачи, цели, все, что его окружает. А само Я пребывает в покое вместе с многими другими Я. Там нечто вроде коллективного Я, но тебе сейчас трудно это понять.
- Напомнило нирвану у буддистов.
- Что-то похожее, - согласился ангел. – Только воля Аллаха остаётся. Да и центр души тоже. Чистое существование, без содержания, но с созерцанием. Говорю же, тебе сейчас рано пытаться это понять.
- А зачем это Аллаху?
- Этого мы ангелы не знаем и начальство наше тоже. Такой задачи у нас нет. И ты, хоть и человек, в точности навряд ли догадаешься. Впрочем, этого я тоже не знаю.
- Наверное, не я первый об этом думаю? – предположил Аркадий.
Ангел помолчал, потом ответил:
- Не первый, я сейчас нашел в сети ещё несколько авторов на эту тему. Если интересно, я послал тебе 7 статей физиков, остальные чисто философские.
Аркадий поблагодарил ангела, отправился на облюбованное место в саду и сел читать статьи. Прочитал все семь внимательно и убедился, что никаких гипотез у физиков нет. Статьи были написаны в Дженнете, поэтому в качестве причины только Аллах и назывался. Никто из физиков не упоминал человеческое творчество, размышляли только о цели мироздания. Видимо, надо было читать философов, но Аркадий мог себе представить, сколько те написали на подобную тему (и сколько среди этого ерунды). Тут нужно было думать, как сформулировать запрос.
Да что он сам-то думал, не ерунду ли? Скорее всего, ответ на этот вопрос был бы не слишком приятен. Так что не стоит относиться к другим высокомерно. Но все-таки стоит тщательно выбирать. Единственным философом, которого он заранее готов был слушать, был Хан. Видимо, стоило подождать, пока он придет, а до этого написать список вопросов. И когда Хан придет, задать их ему. Аркадий думал об этом с тихой радостью и готов был ждать сколько угодно.
Долго ждать не пришлось. В середине дня Хан после краткого предупреждения появился вместе с Карабашем на дороге к саду. Пёс давно знал, куда они идут, побежал вперёд, увидел Аркадия и, как обычно, помчался к нему и с размаху прыгнул на него поздороваться. Вид сидящего на земле человека собаку всегда возбуждает. Здороваться пришлось со всеми четырьмя лапами одновременно.
- Отставить! Я тебе сказал подойти спокойно! – раздался возмущенный голос Хана. – Почему не выполняешь команду?
- Прости хозяин очень обрадовался! – отвечал Карабаш, изо всех сил виляя хвостом.
Умели бы люди, увидев знакомого, так радоваться, подумал Аркадий. Радоваться искренно и так же искренно грустить. (А не рассуждать о теории информации). Он не меньше рад был видеть приближающегося Хана, чем собака. Но у людей не принято вскакивать и нестись навстречу, чтобы весело столкнуться. Многие вообще никак не выражают свои чувства. Это необходимо для того, чтобы быть умным? Ведь вряд ли?
- Иди-ка ко мне лучше, - велел Хан, и Карабаш подбежал к нему. Освободившись, Аркадий, не вставая, протянул обе руки вверх к подошедшему Хану. Тот быстро уселся с ним рядом, и они крепко обнялись.
И так хорошо стало, как будто течение жизни стало естественным. Аркадий и не знал, что говорить. Обсуждать информацию и энтропию ему уже не хотелось. Вообще ничего не хотелось обсуждать, а только сидеть рядом и молчать.
- Давай посидим так, а потом пойдем за цветами, - предложил Хан.
Аркадий кивнул.
Некоторое время они сидели молча, смотря на журчащий ручей. Потом Хан сказал:
– Я думал о том, что такое искусство, но как-то не смог сформулировать. Вот не было цветка, а вот он есть – примерно так мне все время кажется. Рефлексия отказывается работать.
- Я вчера думал о том, как мы понимаем, что такое красота, - сказал Аркадий. – Почему цветы красивы? Что в них такого? Незабудки маленькие, скромные, а розы яркие и броские, и те и другие как-то красивы. По-моему, вообще не бывает некрасивых цветов. Ну, может быть, только чертополох.
Хан кивнул.
- Цветы, музыка, архитектура, горы, орнаменты, фракталы, драгоценные камни, собаки и дикие животные; всего не перечислишь, все разное и все так или иначе воплощает красоту, - произнес он. – Аллах сотворил красоту в природе, человек старается воплотить красоту в искусстве.
- Я об этом и думал.
- Не знаю, как мы узнаем. Что-то внутри откликается. Какие-то, может быть, геометрические паттерны внутри нас. Что-то заложено в нас изначально.
- Математик ты, - пробормотал Аркадий.
Хан засмеялся:
- Ну должен же я тоже быть немножко евреем. Турки вокруг меня терпеть не могли математику. У них национальная ненависть к ней. Только я знал, что такое гипотенуза и катет, они от этих слов падали в обморок.
- Небо тоже?
- Он в первую очередь. Это что-то психологическое. Какое-то культурное отрицание точности и формальности. Чисто гуманитарная культура. Хотя в музыке же сплошная математическая правильность, и ее они очень хорошо понимали. Но это я шучу, конечно. Насчёт культуры не шучу, насчёт национальности шучу. Пойдем к цветам? Будем на них смотреть и думать, почему мы их любим.
«Почему ты их любишь, это потому, что Небо любит,» - подумал Аркадий, но вслух не сказал. Они встали и пошли по дорожкам парка. Хан уверенно вел к золотым шарам.
- Ничего более естественного и природного я не могу представить, - сказал он. – Для Небо я возьму у тебя белые флоксы, она могла их видеть в Турции, но они должны быть в ее вкусе. А вот это я возьму для себя и посажу около забора.
- Ну и ну, - произнес Аркадий. – У нас это были деревенские сорняки.
- Угу, у них именно такой вид, - подтвердил Хан. – Тем они и хороши.
- Ты же хотел подумать о красоте.
- Ну, не знаю, для меня они красивы, - произнес Хан с такой интонацией, как будто хотел добавить: «А вы все можете думать что угодно».
- А для меня они – воспоминания о деревне моего детства, о бабушке. Они у нас росли даже в заброшенных домах. За ними не нужно никакого ухода, они стойкие, как крапива.
Хан объяснил:
- Я всегда хотел быть одним из народа, из бедняков, из пролетариата. Моя семья была интеллигентная и богемная, но я этому сопротивлялся. Не стал учиться в университете после школы, дружил с простыми парнями, с рабочими, с хулиганами. Отец меня высмеивал и ругал, а мама поддерживала, хотя не разделяла таких увлечений. Она понимала, что я искал чего-то настоящего. Везде искал. Ну, в обществе хулиганов я со временем разочаровался, в трудные времена меня поддержали не они. Но я по-прежнему люблю простые, не искусственные вещи. Садовые цветы чаще всего искусственные, хотя и красивые, я не спорю. А для себя я хочу не таких искусственных, пусть и менее красивых. Мне нравятся.
Аркадий кивнул:
- Я понял. Тогда, может быть, и васильки?
- И васильки, - обрадовался Хан.
Еще, к флоксам, Хан добавил незнакомый Аркадию цветок, на который сам Аркадий не обратил внимания. Он его не фотографировал, но Хан как-то его разглядел.
- Называется камнеломка, - сказал он. – У нас не растет. Я название нашел в справочнике. Пишут, что он ваш, северный. Буду его любить за это.
- Надо же, - пробормотал Аркадий с удивлением. – Никак не думал, что у тебя такие вкусы. Я люблю как можно более скромные цветы. А ты – как можно более простые.
- Да, к розам у обоих нас склонности нет, - согласился Хан. – Однако если мы хотим поговорить о красоте, надо посмотреть на них тоже. Но давай начнем с флокса. Цветок вроде бы самый обычный, верно? Для Небо я взял белый, она не любит розовые оттенки.
Хан сел на камни, которые оформляли фонтан, и сделал Аркадию знак сесть с ним рядом. Цветы он положил на соседний камень, чтобы рассмотреть их по очереди. Аркадий сел и стал смотреть на цветок. Пожалуй, в этот момент он был совершенно счастлив впервые за всю свою жизнь. Он не мог бы объяснить, почему.
Карабаш улегся рядом с ними с безнадежным видом. Он никак не мог понять, что люди находят в разных сортах травы.
Хан держал цветок флокса на вытянутой руке и задумчиво его рассматривал. Потом сказал:
- Тоже подумай, что ты видишь. Я сейчас скажу, а потом скажешь ты, ладно? – Аркадий кивнул, и он заговорил: - Большое соцветие маленьких цветков, каждый из которых сам по себе очень красив. У него вытянутая ножка и пять широких лепестков, каждый примерно такой же высоты, как ножка, то есть это правильная пирамида с очень простыми и гармоничными пропорциями. Линии не угловатые, они плавные, закругленные, потому что в природе редко бывают угловатые линии. Ножка как будто изгибается к свету или чтобы показать все свои лепестки. И если бы такой цветок был один, он был бы очень красив и изящен. Но их тут несколько десятков, все перекрывают друг друга, толпятся, такое впечатление, что их компания просто-таки кричит: «Вот сколько нас и вот мы какие». Поэтому общее впечатление излишества, нагромождение роскоши. Похоже на слишком сладкий торт. С другой стороны, когда такое соцветие одно, а вокруг пустота, это может привлечь внимание, почему бы нет... – Потом он другим тоном добавил: - Только не говори, что я несу чушь. Я просто сказал, что пришло в голову. Никому другому не стал бы говорить, чтобы не выглядеть нелепо, а с тобой мне хочется говорить все подряд. Конечно, сам понимаю, что чушь.
- Почему чушь? – возразил Аркадий. – Мне просто ничего подобного не пришло в голову. Но теперь я понял, как надо. Надо именно словами проговаривать то, что видишь, и свои впечатления. И я хотел бы тогда добавить впечатление от цвета. Белый цвет в этом цветке тоже какой-то излишний. Я вообще-то люблю белый, но тут, и правда, как на торте с кремом.
Хан кивнул.
Аркадий потянулся, взял василёк и сказал:
- А вот он мне кажется задорным, живым и гармоничным. Бойким и свободным. У него острые лепестки с зубчиками, в нем есть что-то независимое и дикое. Лепестков не пять, а много. Он не чувствует себя обязанным быть изящным и правильным, он немного растрепан. И синий цвет у него смотрится независимо, это вам не розовый. Плоская чашечка тоже отрицает изящество и всем свои видом показывает простоту, свободу от условностей.
Хан засмеялся.
- Точно! – воскликнул он. – Здорово мы придумали. Потом привлечем ещё Небо, она такого нам расскажет про пионы и георгины!
Карабаш, услышав знакомое имя хозяина, слегка поднял голову, но быстро снова положил ее на лапы.
«Привлечем,» - у Аркадия мелькнула мысль, что ему вспоминать о Небо чуть больно, но он железно запретил себе ревновать Хана. Тот ему не принадлежал. И он тоже улыбнулся.
- Раскритиковали мы плоды человеческой селекции, - заключил Хан. – И предпочли им формы дикой природы.
- Да. Я всегда склонялся к этому и раньше.
- Я тоже. Ну, и вот. Теперь можно переходить к следующему вопросу. Что мы считаем красивым? Что мы сами хотели бы нарисовать, придумать, создать? Какой бы цветок ты придумал, будь ты ангел? Они ведь тоже придумывают цветы.
Аркадий задумался. Ему могли прийти в голову образы только уже существовавших цветов. Сам он не мог ничего придумать.
- Ну хотя бы какого цвета?
- Бледного. Голубой, слабо желтый, слабо лиловый. Маленький, с одной небольшой чашечкой. Четыре или пять лепестков. Лепестки были бы все одинаковые и не закругленные, наверное. Но не знаю. И он бы рос один в траве. Где-нибудь на лесной полянке.
Хан сочувственно посмотрел на него.
- Ты себя описал, - заметил он.
Аркадий вздрогнул. Себя он воспринимал как-то иначе. Выходит, он со стороны смотрится маленьким скромным одиноким цветком? Впрочем, это не невозможно.
- А ты какой бы цветок придумал, чтобы описать себя? – спросил он Хана.
Тот усмехнулся:
- Мне и придумывать не надо, такой цветок уже есть, это упомянутый тобой чертополох, - сказал он с иронией.
- Зачем ты так? – грустно возразил Аркадий. И вдруг ему пришло в голову: - Давай я попробую тебя описать в виде цветка. У этого цветка прямой стебель, обычно он не гнется. Но этот стебель на самом деле очень тонкий, он держится на каких-то внутренних прожилках. У него узкие длинные темные листья. Это одиночный цветок, крупный, но не слишком яркий. Его цвет, пожалуй, как у этого василька, может быть, потемнее. И внизу чашечки чашелистики, пожалуй, совсем темные, коричневые. Лепестки у него прямые, правильные, не такие взлохмаченные, как у этого василька, но тоже острые с зубчиками. Они шире на внешней стороне, чем на внутренней. И еще у него есть особые шипы, которыми он иногда колет самого себя. А если его взять в руку, то он, наоборот, оказывается мягким. Мда, похоже, у меня получилась синяя гвоздика. Нет, крупнее, больше, сильнее... – Аркадий задумался. Чего-то, конечно, не хватало. Какой-то жизненной силы. И он добавил: – А, вот еще, этот цветок растет не на лесной полянке. Он растет в поле, на солнце. Он никогда не прячется в тень.
Хан молчал какое-то время, потом тихо сказал:
- Спасибо, Аркашенька.
Аркадий улыбнулся. Теперь, можно считать, он признался во всех своих чувствах. И ему стало легко.
Хан встряхнулся:
- Не будем колоть шипами ни других, ни себя, - решил он. – А какой цветок из существующих твой любимый?
- За красоту – не знаю. Я люблю те, среди которых бывал в детстве. До сих пор это были в том числе и флоксы, но после твоего анализа я их уже разлюбил. Люблю и гвоздики с колокольчиками, которые рисовала Небо, и лютики, и нарциссы, и мальву. И вот эти самые золотые шары тоже, - он кивнул на саженец, лежащий около ног Хана.
- Ты их любишь, значит, они все-таки кажутся тебе красивыми?
- Субъективно да, но я понимаю, что объективно розы, конечно, красивее.
Хан возмущенно встряхнул головой, но сразу не возразил, а задумался. Очевидно, идея «объективной красоты» у него была. Говорил же он о геометрических паттернах. И у Аркадия она была. Трудно быть ученым и не иметь идеи объективности.
- Ладно, допустим, - наконец сказал Хан. – Розы, магнолии, лилии, ирисы, что еще?
- Орхидеи, крокусы...
- Крокус я, кажется, не знаю, - Хан вызвал экран и вывел на него образы всех упомянутых цветов. – Ну что можно сказать? В так называемом объективном смысле все они яркие, с закругленными лепестками, плавными линиями, большинство с многочисленными цветками. Все они томно изгибаются, они нарочито элегантны. Это не объективная красота, Аркаша. Это общепринятая мода. Попса, если говорить в терминах музыки. Могу и ненормативной лексикой, но не буду.
- Даже ненормативной, - пробормотал Аркадий. Ну да, Хан же любил простых пролетариев. Видимо, в Турции они тоже сыплют матом, как и в России.
- Ну, я не имел в виду совсем ненормативную, просто так называют женщин, которые себя раскрашивают, чтобы продаваться.
- Ой. Цветы нельзя обвинить в том, что они продаются.
- Цветы не виноваты, конечно. Но люди, которые на них смотрят, любят их за то же, за что любят и шлюх. Ладно, - прервал он сам себя, - это, пожалуй, я и впрямь чересчур. Просто пришло в голову ругательство. Людей я им обычно не называл, я его применял к определенному типу музыки. Слащавой попсе, которую любят большинство слушателей без понимания. Я, знаешь ли, терпеть не мог попсу. Весь этот тупой мажор ни о чем, просто чтобы заглушить тишину.
Аркадий кивнул. То, что он слышал у Хана, все было в миноре. Прямо совсем в миноре, минорнее некуда. Даже несмотря на турецкие интонации и турецкие музыкальные инструменты, далекие от тяжелого рока.
- Увы, я очень плохо разбираюсь в музыке, - сокрушенно признался он. – Я ее любил в молодости, даже пытался сочинять, только плохо. Отец учил меня играть на фортепиано. А потом я все забыл. Я почти не слушал музыку, у меня было только несколько виниловых пластинок с классикой и несколько кассет с роком. И слушал я их редко. Иногда даже думал, что надо бы слушать классику, покупать диски, переписать себе хорошую музыку на компьютер. Но не мог собраться. Стыдно, что я разговариваю с музыкантом, а совсем не понимаю музыку. Может быть, сейчас еще не поздно.
- Ну, точно не поздно, - заметил Хан. – Тут полно времени. А какие кассеты с роком у тебя были?
- Ох, Дип Перпл, Юрай Хип, Лед Зеппелин. Все самое обычное.
- Ну, хорошее. Не попса же.
- Да. Это я понимаю. Пустую музыку я совсем никогда не мог слушать. Из классики Бетховен, конечно, Бах, Гендель, Брамс. Чайковский иногда.
- У меня тоже всегда был Бетховен, - сказал Хан. – Какому цветку можно поставить в соответствие Бетховена, как думаешь?
Аркадий подумал, потом покачал головой:
- Да какой он цветок, он дерево наподобие дуба. Или какой-нибудь секвойи.
- Олеандр, - уверенно сказал Хан. – Красивый и жутко ядовитый. Ты его не знаешь, это наше турецкое растение. Между прочим, мы видели Бетховена на девятом небе у ангелов. Но он не играл, он сидел и слушал, обхватив голову руками. Ну, не нам его судить.
Аркадий кивнул.
- Тоже хочу на девятое небо. Я никогда не слышал ангелов вблизи.
- Потом пойдем, - откликнулся Хан. – А сейчас пойдем домой? Мы столько всего придумали о красоте цветов, что я уже устал. Я хочу полежать у тебя в твоем маленьком домике, а потом тащить все саженцы к себе.
Они еще не встали, а Карабаш уже уловил их решение и вскочил, радостно виляя хвостом. «Наконец-то вы кончили обсуждать эту неинтересную траву,» - была его мысль. Собака к теории красоты была явно равнодушна.
- Кстати, музыку на слух он различает, - сказал Хан по дороге. – Когда мы с Небо тут вместе играем, у него есть любимые вещи и нелюбимые. Он любит медленные и не любит те мои, которые я писал в отчаянии. Прямо просит перестать.
- А Небо их любит?
- Конечно. У него/нее есть не менее отчаянные, ты просто не слышал. И я их очень люблю. Мы их играем, вспоминаем, как все было, пару раз и плакали от воспоминаний. Мы, турки, любим поплакать. Я в земной жизни плакал нечасто, только в старости те тяжёлые последние годы провел в слезах. А Небо всю жизнь был готов заплакать по любому поводу. Он был слишком чувствителен даже для турка.
- А я был бесчувственен в жизни, - сказал Аркадий. – Не плакал, не смеялся, вообще почти не испытывал эмоций. Замороженная жизнь. В замороженной стране.
Хан свободной рукой коснулся его руки и легонько погладил ее.
- В последнее время ты выглядишь иначе, - сказал он.
- Да. Теперь я постепенно становлюсь нормальным человеком. Знал бы ты, как мне это непривычно, как я одновременно боюсь и радуюсь.
- Не бойся, - ободрил тот его.
Они пришли домой к Аркадию. Уже наступал вечер. Положили саженцы около двери, зашли в дом и улеглись на кровати. Карабаш уже раньше выбрал себе место у порога.
- Ох как хорошо, - произнес Хан с блаженной интонацией.
Аркадию тоже было хорошо, когда он лег. Странно, почему может нравиться лежать в полевом теле. Оно же не устает от вертикального положения.
- Какая-то игра зарядов, полей, антенн и всего этого, - ответил Хан. – Лень разбираться, хотя, может, и стоило бы. Скорее всего, просто площадь заземления у кровати больше, чем у подошвы ноги. И даже у пятой точки, на которой мы сидели.
- Наверное, - согласился Аркадий. И уточнил, замирая от страха: - Ты останешься на ночь? Все равно ведь сейчас ты не будешь сажать клумбы.
- Останусь, если я тебе не надоел.
- Ты же знаешь, что не надоел. Это я мог тебе надоесть.
- Мы такие интеллигентные, - с иронией заметил Хан. – Вполне в традициях Востока, но русские, вроде, должны быть более прямыми. Вот мой отец был рафинированный интеллигент.
- Ну, все же боятся показаться навязчивыми.
- Давай не будем бояться друг друга, - предложил Хан. Потом, после краткой паузы, добавил: – Небо тебе передает привет и желает обоим нам спокойной ночи. – И ещё, совсем ласково: - Спи, Аркашенька, спокойно. Все хорошо.
Хорошо? Это было слабое слово. Аркадию казалось, он не заснёт, так хорошо ему было. Он тоже пожелал Хану спокойной ночи и вытянулся в кровати (да, точно, площадь заземления). Но несмотря ни на что, заснул он очень быстро.
***
Аркадий проснулся рано утром. Ему что-то снилось, но он сразу забыл, что. Стал вспоминать, как все было вчера. Цветы. Вопрос о красоте. Любовь. Повернул голову и стал смотреть на спящего Хана.
Тот лежал на боку, сложив руки около груди и согнув ноги. Он был не так напряжен, как в прошлый раз, но была в нем какая-то грусть. Аркадий обнял бы его, если бы мог.
Он смотрел и думал: «Я люблю тебя, Хан. Ну, вот так оно получилось. Я ничего не могу с этим поделать. Пусть тебя это не беспокоит, мне ничего не надо. Я знаю, что ты не принадлежишь мне. Я хочу только иногда видеть тебя, говорить с тобой, иногда касаться твоей руки. Я не видел никого лучше тебя. Ты мне дал новую жизнь, я себя чувствую живым человеком. Это так хорошо, что больше ничего и не надо, достаточно этого чувства. Я такой маленький цветок, который вполне доволен своей полянкой, когда на нее вдруг упал луч солнца».
Для Аркадия одиночество никогда не было проблемой. Если бы ему предложили вечно жить вместе с Ханом и Небо, он бы отказался. Если бы с Ханом одним… вечно вот так смотреть на него, говорить с ним… Но он категорически запретил себе этого хотеть. Настоящая любовь не совместима с преступлением.
Хан посреди сна вдруг улыбнулся, перевернулся на спину и вытянулся, протянул и ноги, и руки. Он как будто расслабился, как будто даже вздохнул (иллюзия, конечно). В прошлый раз он тоже почувствовал во сне, когда Аркадий на него смотрел. Оказывается, ему было приятно. Оказывается, Аркадий мог ему помочь, сделать его жизнь чуть легче. Что ещё может быть надо?
Он долго так лежал и думал одно и то же. Думал, что понятия не имел до сих пор, что значит любить, и все же у него было чувство, что он знал это всегда. Что эта способность есть у каждого человека, но чаще всего остаётся выключенной. В реальной жизни в биологических телах все слишком сложно и слишком многое мешает. Культура не воспитывает чувства, а если воспитывает, то такие, которые не всем одинаково подходят. И все, наряду со способностью любить, обладают большим набором способностей к манипулированию, использованию другого, к конфликтам, к эгоизму, слепоте к другому и так далее. Мало кто хочет в принципе думать о состоянии своей души. Когда окажешься в Дженнете наедине только с ней, не обязательно ее вообще узнаешь. Аркадий вот только что начал узнавать.
Аура Хана стала знакомо мерцать. Что, интересно, он видел во сне.
Аркадий думал о любви, и у него было такое чувство, что этими мыслями он как-то раскладывает по полочкам самого себя. Будто вошёл в необитаемую комнату и убирается в ней, моет пол, окна, проветривает ее, разбирает вещи, расставляет мебель. Не зря при слиянии сознаний люди видят друг друга в виде помещений. Он видел в виде помещения самого себя. Помещение было изрядно заброшенное. Большинство комнат были заперты и так были заперты всю жизнь. Он не помнил, чтобы они даже в детстве открывались. А те, которые тогда открывались, заперлись потом. Любовь – это была ещё не единственная комната, которую ему предстояло открыть. Но, конечно, это был центральный зал. Остальные его окружали.
Он повторял про себя, что он никогда никого не любил, он влюбился впервые в жизни. Он думал, что из этого можно сказать Хану открыто, а что говорить нельзя, чтобы не ставить его перед тяжёлой проблемой обязательств. Да можно ни о чем не говорить. Он и сам догадается.
И вот он так думал, и от самих этих мыслей в его голове что-то располагалось по-новому. И успокаивалось. Он вспоминал, как ещё в самом начале на конференции Хан говорил, что в полевых телах можно легко управлять отдельными контурами в модулях. Пожалуй, он теперь догадывался, как это делается. Очень удобно. Интересно, какие высшие контуры этим управляют. Которые привязаны к восьмой антенне, очевидно. Фактически человек начинает властвовать над своими мыслями. Если кому-то казалось, что он всегда умел это делать, то он ошибался. Обычно мысли текут по дорогам, самому человеку неподвластным. Аркадий только сейчас немного пробовал эти дороги хотя бы узнать.
Надо было бы спать, но ему не хотелось. Вроде бы интегрирующие антенны должны были быть ещё недозаряжены, но работали прекрасно. Ну да, он же давно читал, что вторая-третья, когда включаются, обеспечивают такую энергию, что хватает на все остальные. И можно было успеть выспаться позже. Если открылась новая возможность встретиться с собственным устройством, этим надо пользоваться. Он и пользовался. Даже нельзя сказать, что это происходило в словах. Он просто как будто чувствовал, что может жить ещё так, и так, и так. А как именно, сказать было нельзя, это никак не называлось.
Когда он все же заснул ещё ненадолго, он уже был очень спокойным и почти новым человеком. И в то же время ничего главное не изменилось. Просто в его внутреннем доме было открыто несколько комнат, и они были относительно убраны.
***
Утром его никто не разбудил. Хану наконец удалось укротить темперамент Карабаша. Собака смирно лежала между кроватями. Даже когда Аркадий открыл глаза и поднял голову, Карабаш не вскочил, а только лёжа изо всех сил мел хвостом пол. Хан же лежал на спине, его колени были подняты и скрещены, как будто он хотел сидеть нога на ногу, но лежал. Ноги у него были тонкие, как палки, и жилистые. Перед ним висел экран, он смотрел в него с задумчивым видом.
- Доброе утро, - сказал Аркадий.
- Привет, вот ты и проснулся, - откликнулся Хан и отодвинул экран. – Что-нибудь снилось?
- Не помню. А тебе?
- Я вообще никогда не помню своих снов. Я очень крепко сплю. Небо иногда смотрит мои сны и рассказывает, что там все время что-то происходит, то какие-то марш-броски, то гонки на автомобилях, то бег по этажам и тому подобное. Как в боевиках в кино, только без драк. Но я наутро не помню абсолютно ничего. Здесь можно смотреть сны друг друга, знаешь?
- Надо же, - пробормотал Аркадий.
- Ну, этим занимаются супруги. Просто любой человек, наверное, не может. Скорее всего, насчет снов психоанализ был прав – это какое-то выражение бессознательных мыслей. Или желаний. Или воспоминаний. Судя по описаниям Небо, мне снится или тюрьма, или армия. А вот у нее сны спокойные. И красивые, когда она не устала, конечно.
Если у Аркадия и было опасение, что Хан с утра сразу попрощается и уйдет (а может быть даже будет чем-то недоволен), то оно сразу исчезло. Тот болтал охотно, как всегда. О психоанализе он упоминать любил.
- Ты выходил из дома? Ты ведь любишь с утра заряжаться на солнце.
- Неа, - ответил тот с безмятежным видом. – Мне так нравится тут лежать. Пока ты спал, мне пришли в голову всякие мысли, я их записывал, но покажу потом, пока не готово. Навеяно нашими разговорами.
Аркадий счастливо улыбнулся и ничего не ответил, просто подумал, что будет ждать. Такую мысль услышать нетрудно.
- Еще мне пришла в голову одна совсем безумная идея. Сейчас изложу. Ты ведь говорил, что когда ты был молод, у вас с матерью была собака?
- Да, - ответил Аркадий. – Дворняга. Кобель. Мы его назвали Фред, потом Фредди, потом это превратилось в Федю. Так он Федей и жил 13 лет.
- Твоя мать его любила?
- Да, - уверенно ответил Аркадий. – Очень. Пожалуй, он бы светлым пятном в ее жизни. Гуляла с ним, пыталась его дрессировать, учить командам. Но это не Карабаш, не овчарка. Дворняга имеет совсем другое понимание жизни. Он все понимал, но слушался без удовольствия, а чаще вообще не слушался. Делал по-своему. Но очень любил нас обоих. Как он умел выразительно смотреть. Еще обожал играть в мячик. И когда она играла с ним в мячик, она была радостна и счастлива.
- Дворняги разные, - заметил Хан. – Но ты прав, у овчарки сознание армейское. Она на службе. Карабаш считает себя рядовым, а людей – офицерами. Небо для него генерал, я что-то типа майора, ты пока лейтенант. Иерархия и дисциплина у него в крови, даже если он иногда не в силах выполнить приказ.
- Да, - согласился Аркадий.
Карабаш сразу уловил, что речь о нем. Он вопросительно смотрел на Хана и неуверенно шевелил хвостом, не зная, хвалят его или ругают. Уши у него были висячие, он не мог их навострить, но было видно, что он напряженно вслушивается.
- У Небо в молодости были и дворняги, - добавил Хан. – Я знал одну. Она была не такая, как овчарка. Она тоже не любила выполнять команды, но у нее была инициатива. Она сама научилась приносить хозяину тапочки. Сама догадалась, как открывать двери. Карабаш обычно сам инициативы не проявляет. У нее было более самостоятельное мышление. Собачий ум не только в том, чтобы поддаваться дрессировке.
Аркадий опять кивнул. У его пса тоже была самостоятельная жизнь. Насчет Карабаша было трудно сказать, может, и у него тоже.
- Но это все неважно, вот какая мысль пришла мне в голову. Ваш Федя же где-то на третьем небе сейчас. Можно было бы дать Карабашу задание туда отправиться, найти его и привести сюда. А потом мы бы отвели его к твоей матери. Мне подумалось, что ее это должно было бы здорово зарядить энергией.
«Мы отвели»! Аркадий онемел и не знал, что сказать. Хан собирается вместе с ним отправиться в Орту спасать его мать? Он и вправду безумец. В это невозможно поверить.
- Но я не знаю, как ему объяснить, что искать, - продолжал Хан. – Мы же не можем передать ему запах Феди, даже если бы тут были запахи. А тут только волны, волны мы тем более передать не можем. Облик ты можешь вспомнить, но собаки облик не воспринимают.
- Не знаю, - пробормотал Аркадий. – Звучит действительно безумно... Ты хочешь мне помочь?
Хан пожал плечами.
- Да и Небо захочет, когда отдохнет, - ответил он спокойно. – Чего тут особенного? – И добавил с усмешкой: – В лес мы уже ходили.
Аркадий только покачал головой. К таком повороту он был не готов. Но что тут можно было поделать? Хан за себя решал сам. Даже Аркадий был в курсе, что майор по званию старше лейтенанта, так что его дело тут выполнять приказы.
- Я бы мог сам сходить на третье небо, если собаке оттуда можно, то почему человеку туда нельзя? Я бы нашел Федьку.
Тут вмешались оба ангела, и Хан, и Аркадий услышали их голоса:
- Собаку мы найдем и приведем к Карабашу, посылайте его.
- Отлично, - заключил Хан. – Спасибо большое, дорогие небесные помощники. Теперь надо объяснить Карабашу, куда идти. Я мог бы попробовать, но Небо сделает лучше. Надо ее подождать.
- Есть подождать, - пробормотал Аркадий в армейском стиле. Хан расхохотался.
- Вот когда выдвинемся, вам всем придется меня слушаться, - пообещал он. – В походах без командира никак. А в философских размышлениях, наоборот, все абсолютно равны. А в поэзии или музыке человек вообще всегда один. – И добавил с некоторым сожалением в голосе: - Надо мне идти домой. У тебя было хорошо, спасибо, Аркашенька.
- Тебе спасибо за все, - ответил Аркадий. – Я даже не знаю, что думать.
Хан весело улыбнулся ему, ласково обнял на прощание, забрал цветы и ушел. Карабаш несколько раз оглядывался, надеясь, что люди пойдут вместе. Но пришлось ему уйти с хозяином.
***
Интересно, что скажет Небо, думал Аркадий. Разумеется, она пойдет. Она сочтет это своим очередным долгом целителя. Что она вообще скажет об отношениях мужа с Аркадием? Ведь у нее были все основания ревновать. На ревнивых людей она, пожалуй, была не похожа. Но не может же она радоваться. А впрочем, кто знает? У Хана было достаточно энергии на двоих, а на нее одну, может быть, и слишком много.
Он долго не мог ни о чем думать и ничего делать. То, что предстояло, казалось какой-то несбыточной мечтой. Они вместе идут к его матери, Небо исцеляет ее духовные поломки, Федька остаётся с ней играть в мячик, потом, наверное, ее ангел переносит ее в санаторий долечиваться. Неужели она может стать здоровым человеком? Неужели может перестать быть всем недовольной и ненавидеть бывшего мужа? И вообще мужчин. Есть же среди них такие, как Хан.
Да, Хан – человек действия, думал Аркадий. Он видит цель и свой ум и силу бросает на то, чтобы ее достигнуть. Рыцарь без страха и упрека, воин света. Такие определения ему очень подходили. А вот как, интересно, это сочетается в нем с умением быть нежным и ободряющим? Интуитивно понятливым? А ещё более непонятно, как он может в одиночестве писать стихи? Хорошим музыкантом сильный и энергичный человек может быть, это совместимо. А вот поэтами, как кажется обычно, бывают люди замкнутые, мечтательные, неудачники. Впрочем, не зря же он вчера назвал себя чертополохом. Какое-то чувство внутренней неудачи в нем, очевидно, было. Жизнь у него была далеко не сладкая.
Аркадий пока не мог думать ни о каких теориях, ни физических, ни философских. Он пошел в сад гулять, бродил там, мысленно говорил с Ханом о чем-то, но это были неважные вещи, слова обо всем подряд. Он просто хотел воображать его рядом. Под вечер взял три саженца золотых шаров, принес к дому и сделал клумбу у входа. Ему понравилось. В деревнях у хозяек перед домами часто бывают красивые маленькие садики, они украшают дом. У бабушки был такой садик, его любил и дед, сделал изящную изгородь, рядом поставил лавочку. На нее приходили посидеть бабушкины подружки из соседних домов. Деревенская жизнь может быть гармоничной и мудрой, цветы играют в этом не последнюю роль. Жаль, что в России такие долгие зимы (но на окнах в домах весь год цветет герань).
Бабушкины подруги, кстати, в основном были русские женщины. О чем они говорили? Аркадий мог припомнить: частенько костерили политику, экономику и цены. Ругались на жизнь от души. Но при этом это были добрые люди, постоянно приносили Аркадию пирожки, варенье, разные мелочи. Всегда помогали друг другу, в деревне все друг другу помогают. И еврейская семья иногда совершенно нормально вписывается в тот мир, в котором оказалась. Вот же как надо. Принять то, что вокруг тебя, и стараться в своей жизненной ситуации вести себя достойно и без претензий. Но попробуй объясни это тому, кто вечно недоволен жизнью, не имея источника жизни в самом себе.
Может, стоило бы еще подумать о своей бабушке по матери, но на это сил у Аркадия пока не было. Уже и о матери-то он смог подумать совсем недавно. Это были тяжелые, болезненные мысли.
Вечером Хан прислал фото своих новых клумб. Белый флокс он разместил около угла садика, и в этом скромном месте тот смотрелся без претензии на роскошь. А золотые шары теперь росли около забора, точно как бывает в деревнях. В ответ Аркадий послал ему собственное фото с ними же. «Мы становимся дизайнерами», - пришла от Хана ироничная мысль. Ну да, он же рассказывал, что когда-то вообще не воспринимал зрительные образы.
***
На следующий день к Хану вернулась Небо. Она вернулась с рассказами об американских философах, которые всей группой оказались в Дженнете и были весьма обескуражены новым образом жизни. Судя по всему, со своей больной она достигла полного успеха. Кажется, заодно привела в чувство и всех остальных. Хан написал об этом кратко, сказал, что потом они встретятся втроем, и Небо ему все подробно расскажет. «Отдыхайте!» - послал им в ответ Аркадий.
Он по-прежнему не хотел думать о физике и философии. Можно было продолжить прошлые мысли относительное целей бытия и мышления, но в своем новом состоянии он сам не знал, что думает теперь. Какая цель у любящего? Хан учил, что служение возлюбленному. Если бы Аркадий мог ему послужить, он сделал бы все, что мог! Пока такое служение могло быть только в том, что он переписывался с ним, когда Хану это было надо. Вообще-то Хан не слишком нуждался в служении, у него было достаточно жизненных сил. Послужить Аркадий мог своей матери, а не ему. Такая цель тоже была достойна.
Какая цель... Быть рядом, увы. Это было желание, а не цель, но Аркадию ничто больше не было нужно так сильно, как это.
У него, с его темпераментом и внутренним устройством, был один способ быть рядом: мысленно говорить. Хан его даже спрашивал однажды, говорит ли он с кем-то мысленно, и тогда он ответил невнятно. Теперь очень хорошо понял этот вопрос. Он много раз говорил что-то Хану, воображал, что тот ему ответит. В сущности, это называется жить в фантазии. Ну, у него не было до сих пор опыта любви. А такая ступень для этого опыта естественна. Он с удовольствием ее проходил, а может, согласен был бы на ней и остановиться.
В тот раз он ночью лег и решил некоторое время не спать, он теперь научился сам регулировать засыпание. Почему-то в горизонтальном положении мысли были какие-то не совсем такие, как в вертикальном. С чем, интересно, это могло быть связано? Или с тем, что в кровати большая площадь заземления, и антенны работают лучше. Или с тем, что как-то перестраиваются контуры. Когда Аркадий шел по дорожке или саду, у него как бы продолжались и развивались уже ранее пришедшие в голову мысли. А когда лежал, приходили иногда совсем новые. Или не столько мысли, сколько какие-то новые внутренние ощущения. Может быть, самое важное для него сейчас: внутреннее чувство самого себя. Эти новые открывающиеся комнаты, это знакомство с ними, уборка, приведение в порядок... И понимание, что они все его. Он может жить в каждой или во всех разом.
Ближе к ночи он получил письмо от Хана с вопросом: «Как дела?» Ответил: «У меня появляются новые мысли о самом себе и своей жизни, может быть, потом расскажу тебе. А ты не думай обо мне сейчас, ты нужнее Небо». Хан ожидаемо ответил: «Небо я не забуду, не беспокойся. Жду, когда тебе захочется рассказать. А через пару дней мы тебя ждем, чтобы обсудить планы на будущее». И фото Небо в их садике с новыми цветами. Она была в своей нарядной тунике, с украшениями на шее и запястьях. И выглядела очень живо, казалось, у нее не было никакой усталости. Вернулась и длинная рыжая шевелюра. Она рассматривала камнеломку, которую Хан высадил на декоративный камень.
«К такому человеку невозможно ревновать, - подумал Аркадий. – Я люблю все-таки эгоистично. А она полностью освободилась от этого».
Когда лежал и думал, вспомнил, как Хан рассказывал, что для него означало молиться. Дело было в земной жизни, когда никто не знает точно ни об Аллахе, ни об ангелах. Интересно, почему в биологических телах закрыта возможность общения с ними? Восьмая антенна ведь работает.
- Не знаю, - подал голос ангел. – Наши голоса туда не проникают, а тела людей не ловят волны. Так сделал Аллах.
Можно ли молиться в Дженнете? Незачем, потому что ангел всегда рядом. А обратиться напрямую к Аллаху? Тоже незачем. А молиться какому-то святому? Можно послать мысленное обращение к любому человеку. А Аркадий хотел молиться Хану так, чтобы это не было мысленным обращением. Иначе тот тут же откликнулся бы. Но молитва – это акт, которым выражает себя сам молящийся. Это не просьба, не требование. Это что-то типа признания в любви без требования ответа. Это состояние сознания, ее адресат находится в самом сознании. Разумеется, в жизни верующие просят Бога, надеясь, что он их слышит. Но ведь не обязательно они просят. Аркадий много раз мельком читал православные молитвы, они ему попадались. Часто там было просто «Слава тебе». Что-то вроде «Спасибо, что ты есть». Верующие не ожидали награды за эти свои слова.
О том, что говорится в молитвах, можно было думать очень много. Обязательно возникнет чувство «Я запутался». А сама молитва как мысленное действие очень проста, в ней никак нельзя запутаться. «Спасибо», - думал Аркадий, засыпая и не зная, к кому он обращается.
***
А утром он проснулся рано, и где-то в поле вокруг него витало: «Аркадий, ты чудесный! Бывают же такие люди. Спасибо, что ты есть!». Он это послание уловил даже в словах. Оно не было подписано. Это было как раз чье-то обращение без требования ответа. Кто мог о нем вообще знать? Небо? Еще кто-то? (Николас, Беата?..)
Он спросил ангела, но тот ответил мягко:
- Дитя, если кто-то послал и не подписал, я не могу тебе ничего сказать.
Аркадий тотчас устыдился своего вопроса.
- Но что мне с этим делать?
- Просто прими к сведению, что кто-то рад, что ты есть. Отвечать ничего не нужно. Ты можешь радоваться тому, что радует тебя. Например, что ты есть.
Аркадий покачал головой. Его этот случай привел в недоумение, но в теперешней его жизни было много удивительно и приводящего в недоумение. Поэтому он просто решил потом рассказать Хану об этом случае.
Еще бы он не радовался тому, что он есть! Это «есть» было таким новым, что трудно было даже понять, в чем оно заключается.
Он опять целый день думал о любви. Гулял в саду, смотрел на флоксы, васильки, камнеломки, о которых когда-то говорил с Ханом. Потом стал смотреть и на розы. Олеандра, красивого и жутко ядовитого, в его саду не было. Он его посмотрел на экране.
Думал о том, что любовь, конечно, связана с красотой. Любишь того, кто тебе кажется красивым, а потом оказывается, что он кажется красивым, потому что ты его любишь. Это всегда так в отношениях людей. Но Аллах творит подлинную красоту. В восхищении божественным миром нет такого, что ты его любишь, поэтому он красив. Ты самой красоте учишься, смотря на мир Аллаха. А впрочем, откуда человек может это знать? Хан сказал, что красота связана с математикой. Например, красота музыки. Математику в человека вложил Аллах? Или вложил в человека способность к ней? Может быть, чтобы человек таким способом восходил к пониманию божественного? Уж тут запутаться не просто легко, тут что-либо ясно понять невозможно. Можно верить. Можно решить, что пока не стоит вообще об этом думать.
Раньше Аркадий считал себя учёным и гордился этим. Было у него и презрение к тем, кто не мог работать в науке. Чаще всего они казались ему глупыми. Больше всего он ценил интеллект. С тех пор многое изменилось. Точнее, изменилось почти все. Сейчас ему было стыдно за то, каким он был тогда. Он давно вышел из узкой ограды научной гордыни. Теперь он стал ценить смирение. И самому ему жить стало гораздо легче. Чувство превосходства отрезает от подлинных источников жизни. В смирении можно быть гораздо более непосредственным и близким к себе и миру.
Мысли о себе прошлом мелькнули ненадолго. Вряд ли стоило из-за этого слишком переживать. Зачем, когда перед тобой открываются новые дороги?
Вечером он получил два лаконичных послания от Хана и Небо. Хан послал забавный значок с указательным пальцем, делающим знак «приходи». Небо карандашным наброском изобразила их троих с Карабашем, стоящими около дома и смотрящими на дорогу в ожидании. Ему ничего не оставалось, как послать изображение бегущего человечка. Они мысленно ответили смехом. «Завтра утром буду», - послал он им словами и подумал: «Ведем себя как дети». И это ему вполне подходило.
***
Но когда он на следующий день был у друзей, выглядели они вполне серьезно. Все трое встретили его и привели в дом. Усадили в кресло, сами сели на кровать, Карабашу велели сесть рядом. Он не сводил с Небо счастливых глаз. А она держала голову прямо и двигалась довольно решительно. Ее вид напомнил Аркадию тот момент в лесу, когда она показалась ему мужчиной. Но улыбалась, как всегда, приветливо.
- Первый этап плана в том, что мы посылаем Карабаша на третье небо за Федей, - сказал Хан. – Удастся ли его оторвать от любимого хозяина, которого он только недавно встретил после разлуки, я не знаю.
- Карабаш, выполнишь задание? – обратилась Небо к псу.
- Да, да, да, слушаю, готов! – прозвучал ответ.
Готов-то он был готов, но сам не мог знать, сможет ли.
- Ну, докажи, что ты настоящая овчарка. Сосредоточься. – Небо внимательно смотрела на него и мысленно показывала, по какой дороге идти. Дорогу он узнал, он же сам по ней добрался сюда к хозяевам. Ох как ему не хотелось снова отправляться туда, где он уже был.
- Надо, - сказала Небо. – Ты должен привести сюда Федю. Он не доберется сам. – Еще раз мысленно объяснила ему, как идти, и скомандовала: - Иди!
Карабаш вскочил и побежал, куда ему указывали. И исчез из вида.
- Молодец, - восхищенно произнес Аркадий. Овчарка, конечно, не его Федька, который хорошо умел только бегать за мячиком.
- Второй этап плана – разработка маршрута, - сказал Хан. – В принципе, маршрут ясен. Дорог там нет, сразу за санаториями кончается купол Дженнета и начинается что-то вроде пустого поля. Видимо, как по дороге от нас к фронтиру. Только гораздо длиннее. И там стоят пороги. Их, похоже, придется преодолевать по силовым линиям, как между уровнями. Держаться надо вдоль реки, потому что, я полагаю, пыли, грязи и мусора будет много. Как с полями, как с зарядкой антенн, не знаю. Я не нашел в сети рассказов об этом. И неизвестно, как ориентироваться в этом поле, если, скажем, придется отойти от реки. Никаких карт нет, будут ли работать экраны, тоже не знаю.
- Собаки сориентируют, - сказала Небо. – Чего Карабаш никогда не терял, так это направление. А Федя почувствует, что идем к его хозяйке. Должен догадаться о дороге.
Хан кивнул.
- Третий этап самый трудный, - продолжал он. – Мы должны подумать о возможности, что по дороге нам встретятся щупальца Гидры, и ангелы не смогут нас защитить.
- И даже почти наверняка встретятся, - кивнула Небо. – Мы и тут-то, несмотря на купол, с ними сталкивались, а вне купола они наверняка рыщут.
- Ангелы постараются, - послышался голос кого-то из них. – Но силы могут поначалу оказаться не равны.
- Поэтому придется много молиться, - заключил Хан. – Когда молишься, тебя слышат силы высших уровней. Они могут тебя прикрыть куполом, укрепить твое поле и что-то в таком духе. Я точно не знаю. Вопрос, достаточно ли молитв мы знаем, или мы все умели только просить Аллаха своими словами? На этом долго не продержишься.
- Вообще-то я кое-что знаю, - сказала Небо. – Старший брат в детстве заставлял учить наизусть большие куски Корана. Аль-Фатиха и прочие формулы там были. Более того, я и христианские молитвы знаю, Отче наш, например.
- Отче наш мне нравится, - кивнул Хан. – Я его тоже знаю. А ты, Аркаша?
- Я только приблизительно, - признался Аркадий. – Я очень слаб в таких вещах... Вчера думал о молитвах, что это просто обращение к Богу, с благодарностью, например. А просить я, наверное, не умею вообще.
- Тут не просить надо, тут нужен зикр, простое поминание, - сказал Хан. – У суфиев про это много. Но у них своя практика, нам не подойдёт. В конце концов, можно просто повторять «Аллах велик». Или «Господи помилуй».
Они замолчали, прикидывая, смогут ли они это долго повторять. Аркадию показалось, что он сможет. Молча идти и оглядываться по сторонам было, наверное, страшнее. А надо идти и мысленно сосредоточиться на таком повторении. Опыта у него не было, конечно.
Он смотрел на Хана. Этот худой человек в очках, с высоким лбом, тонким носом с горбинкой, тонкими губами, внимательными слегка ироничными глазами мог быть учёным, музыкантом, поэтом, философом. А был командиром отряда, готовившегося совершить вылазку в опасные места. Впрочем, весь отряд был в таком же духе. Щупальца Гидры, может быть, и не поймут, что это на их территории за явление.
Небо прервала его мысли радостным возгласом:
- Встретились! Он нашел его! Бегут назад! – и сделала кулаком жест победы.
- Надо же, - пробормотал Аркадий. – Я думал, не получится.
- На земле он заслужил бы косточку, - с сожалением произнес Хан.
- А здесь мы будем с ним играть и прыгать.
Когда обе собаки примчались наперегонки и Федька, так давно забытый, стал прыгать Аркадию на грудь, у Аркадия возникло ощущение, что теперь у них все получится.
***
До наступления ночи Небо и Аркадий играли с собаками – Небо все повторяла Карабашу, какой он молодец и как они на него надеются в дальнейшем походе, а Аркадий вспоминал Федьку и устанавливал с ним мысленную связь, привыкал к его тёплому, открытому собачьему сознанию. Его мысли были слабее, чем у овчарки, и очень далеки от слов, чистые эмоции и образы. Образ хозяйки, то есть матери Аркадия, там тоже был. Собственно, хозяйкой была она, так что пёс сразу напомнил о ней Аркадию. И Аркадий пытался донести до него, что они пойдут ее искать. Федя был готов.
Хан иногда присоединялся к ним, но рассеянно, его мысли были о чем-то другом. Аркадий постоянно украдкой посматривал на него. Он соображал что-то, о чем-то говорил с ангелом, что-то читал на экране. Один раз Аркадий мысленно осторожно спросил, не нужна ли ему помощь, но тот поблагодарил и ответил, что нет. Добавил:
- Мне так нравится смотреть, как вы вчетвером общаетесь. – (Он не особо смотрел, но, кажется, имел в виду, что ему приятно быть на таком фоне).
Когда возиться и прыгать устали не только люди, но и собаки, Аркадий попросил Небо рассказать, как она лечила философов. Небо осталась на полу, ей не хотелось сидеть, как человек, на стуле. Поэтому Аркадий тоже не стал вставать и сидел на полу напротив.
- Я лечила только одну, - ответила она. – Американка, прогрессивная женщина, искренне считала, что нет ничего, кроме мозга, что это передний край науки. Родители были верующие и ее достали церковью. При этом они же внушали ей, чтобы училась, она сначала решила быть биологом, потом ушла в философию. Как я поняла, в Америке это сейчас обычное дело, но когда она была молода, это была мода для образованных людей. И она хотела быть впереди всех, вот в чем было ее духовное повреждение. Не в том, что отрицала Бога, бессмертную душу, совсем нет. А в том, что вместе с наукой стремилась к превосходству. Хотела быть в авангарде, везде проповедовала этот свой материализм, хотела всех шокировать, особенно людей религиозных. Ей казалось, она все знает и понимает. Когда я ее полечила, она остановилась, уже никуда не рвалась. Ни в рай, ни в ад. Совсем не знала, что ей теперь делать, как думать. Я еще полечила, и она стала человеком спокойным. И мы с ней обсудили, какие книги по философии она прочитает теперь в библиотеках Дженнета. А поначалу ей казалось, что раз она ошибалась, то ей вообще не место в жизни. Такой человек... не привыкший сомневаться.
- Ты говорила, там была группа таких философов?
- Да, группа ее учеников и сотрудников, они вместе были на каком-то собрании, когда их настигла гибель. И тут сразу стали держаться друг за друга. Каждый тоже был болен по-своему, но не так сильно, как она, их не надо было так долго лечить. Многие просто не знали, что им думать. Они не привыкли думать из позиции собственного бессилия. А это навык необходимый... Так что мне пришлось чуть-чуть проповедовать, но я была очень аккуратна. Очень старалась говорить тихо и мягко. В Америке-то они это не стали бы слушать, а тут прислушались, у них не было выхода...
Аркадий недавно тоже думал, насколько лучше думается, когда отбросишь гордыню и научишься смирению. Подходило и бессилие. Везде, где, как ему казалось, он что-то не понимал, потом оказывалось, что можно идти дальше. А везде, где он был уверен, в конце концов оказался тупик. И чем больше он проникался этим смирением, тем ближе оказывался к самому себе. А эти американцы-материалисты в описании Небо чем-то напоминали ему таких современных Раскольниковых от науки. Преступлений они, конечно, не совершали. Но Достоевский вообще заострил сюжет, все-таки редко кто будет убивать людей из идейных соображений. Из идейных соображений убивают смыслы, убивают вопросы, убивают интуицию, убивают надежду, веру и любовь тоже.
- А она любила кого-нибудь? – вырвалось у него.
Небо ответила:
- У нее был муж, тоже философ, тоже материалист. Но он был разумный человек со здравым смыслом, не перегибал палку. И он был в тени супруги. Он уже здесь, таким людям достаточно немного поговорить с местными мудрецами, и они дальше в Дженнете без проблем занимаются тем, что преобразовывают свои мысли. По-моему, большой любви у нее с ним не было. Но ни о ком другом она не думала. Если бы она была тайно влюблена в кого-то, я бы это услышала.
Аркадий вздрогнул. Да, Небо услышала бы. И его услышит, судя по всему, очень скоро. Аркадий представления не имел, может ли он скрыть от нее свои собственные мысли. И надо ли ему это делать? Он был растерян, он не знал, какого метода держаться, и не держался никакого.
Наступила ночь, они легли все в одной большой комнате. Обе собаки легли у порога. Карабаш явно занял место начальника, Федька согласился быть вторым. «Не грусти, друг, - мысленно сказал ему Аркадий. – Мы с тобой будем радоваться жизни и в младшем звании, зачем нам в начальники?» Пёс уловил только, что хозяин обращается к нему и говорит что-то насчёт радоваться жизни, и с удовольствием повилял хвостом.
Ещё бы Аркадию было не радоваться! Хан был совсем рядом. И еще долго они будут рядом. Аркадию и в голову не могло прийти, что Хан захочет организовать поход в Орту, ведь это было дело исключительно Аркадия. Но он решил фактически взять это на себя, значит, считал Аркадия близким человеком! Когда ты влюблен, тебя мало что трогает так же сильно.
Впрочем, надо было заснуть рано, чтобы выспаться. Кто знает, что будет в походе.
***
Утром для всех были готовы походные хитоны: простые, плотные и крепкие и с карманами. В карманы были положены батареи с электродами и цилиндрическими аккумуляторами. Они были небольшие, чуть больше ладони, но тяжелые. И ещё какие-то предметы круглой формы. Оказалось, что-то вроде улавливателей полей. Все это Хан разработал вчера вечером. Где-то ему удалось найти описание дороги даже до чистилища. Нашлись люди, которые туда ходили из Дженнета искать там своих любимых и помогать им. Аллах это одобрял, помогал этим людям через ангелов. Если человека кто-то сильно любит, подумал Аркадий, то у этого человека есть надежда. Но, думал он затем, гораздо больше надежды у того, кто любит сам. Такой человек вообще всегда близок к Аллаху.
Пошли по дороге к фронтиру, не доходя до обрыва, свернули и далее пошли в сторону воронки. Пока шли по знакомым местам, все было легко. Собаки бежали впереди, трое людей шли рядом и перебрасывались мелкими замечаниями. Потом шли вдоль купола Дженнета, ища реку или хотя бы ручеек, чтобы дальше идти вдоль них. Уже там была пыль. Воздуха не было, и она не могла набиться в лёгкие, но мешала видеть и неприятно покрывала кожу. Собаки чихали и мотали головами. Хан пару раз тихо пробормотал что-то по-турецки.
Но Аркадий очень хорошо умел терпеть. Он мог чертыхаться про себя, мог жаловаться про себя на тяжёлые испытания какому-то абстрактному собеседнику, мог вообще быть недоволен и раздражен всей своей жизнью, но никогда ничем не выдавал своего недовольства. Может быть, он и был неудачником в жизни, но стойкость у него была. И сейчас он твердо решил быть стойким. Наверняка впереди ожидали неприятности похуже пыли.
Наконец нашли небольшую речку и умылись. Сразу стало легче.
- Аллах, благослови, - произнес Хан. – Вперёд, друзья.
И они вышли за пределы Дженнета.
Сначала было все то же самое. Пыль в пространстве и под ногами, пустая равнина, на вид из из потрескавшейся глины, ни души вокруг. Небо над головами стало совсем не похоже на земной небесный свод, оно целиком состояло из жёлтых и зелёных сполохов, наподобие северного сияния. Под ногами тоже земля вроде была твердая, но как будто пружинила. То тут, то там были силовые линии, перпендикулярно пронзавшие и землю, и небо. Если определенным образом настроиться, то из этих силовых линий выстраивались целые стены. Но пройти сквозь них труда не составляло, только немного как бы хрустело вокруг. А собакам эти стены не нравились, они останавливались перед ними и рычали. Хан шел впереди, прокладывая ход для остальных, Небо подбадривала Карабаша, похлопывая его по шее, а Аркадий Федьку попросту брал на руки. Тот просил хозяина возвращаться, но подчинялся необходимости двигаться дальше.
Так они шли долго. Все начали уставать. Солнце вроде бы светило, энергия была. Но высшие антенны расходовались быстрее обычного. Мысли исчезали, перед глазами периодически появлялись непонятные смутные образы. Все трое ни о чем не могли мысленно говорить, трудно было найти слова и послать их. Для Аркадия это было не слишком большое страдание, он был сосредоточен на собственных шагах. Хана он видел впереди себя, а Небо вроде была рядом с ним. Когда впереди показалась совсем большая стена, они остановились у речки. Вода в ней была мутная.
- Посидим, друзья, - велел Хан. – И еще умоемся, хотя в такой воде вряд ли станем чище. Что будет за этой стеной, я догадываюсь, хотя и не уверен. Небушко, милая, вспоминай Аль-Фатиху. Только ты можешь нас как следует защитить. А ты, Аркашенька, про себя молись хоть как-нибудь, повторяй, например, «господи помилуй». Я способен примерно на то же, что и ты, только повторять зикр.
- Аль-Фатиху я и во сне вспомню, - сказала Небо. – Но кто знает, что могут щупальца Гидры, могут и совсем отбить память.
Аркадию стало страшно. Если у них отобьют память, то навряд ли они смогут двигаться дальше. Непонятно, что с ними вообще будет без памяти.
Его успокоил голос ангела:
- Нет, память Гидра отбить не может, не беспокойся. Но тебе придется сосредоточиться. И постепенно вы будете слышать нас, ангелов, все хуже. Но мы вас видим хорошо, как обычно.
Стену пришлось преодолевать по реке. Вода, очевидно, забирала в себя какие-то заряды, над ней поля были почти прозрачны. Что это были за поля, Аркадий не понимал. Приходилось принимать ситуацию как есть, без надежды дать ей научное объяснение. Около берега было мелко, можно было идти по щиколотку. Ноги сильно увязали то ли в иле, то ли в глине. Аркадий периодически переключал зрение на полевое, река начинала светиться, все пятеро тоже светились. А почва под ногами оставалось темной, неизвестно, что это было за вещество. Собаки, понурив головы, плелись за людьми.
Когда преодолели стену, радости не прибавилось. Идти было тяжело. Не было никакой дороги, только течение реки и сухая почва, которая пружинила. Тела казались тяжелее, чем обычно. Стены и силовые линии пока исчезли, зато что-то странное появилось в воздухе. Воздуха как такового, конечно, не было, но казалось, что он был. То и дело дул какой-то ветер и носил пыль. Было похоже слабую на песчаную бурю.
Хан по-прежнему шел впереди, Аркадий не мог видеть его лицо, но чувствовал, что он смотрит вперед недобро и решительно. У него была очень прямая спина, голову он держал высоко, как настоящий воин. Аркадий старался заслонить Небо от ветра. Она, впрочем, шла с такой же решительностью, как и Хан. Аркадию казалось, он слабее их обоих. Он почти забыл, зачем они идут.
Тут же он услышал и что такое Аль-Фатиха. Небо негромко ее читала:
- Во имя Аллаха, всемилостивого и милосердного, хвала Аллаху господу миров, всемилостивому и милосердному властелину судного дня. Лишь тебе мы поклоняемся и лишь тебя просим о помощи. Веди нас по истинному пути, как тех, кого ты одарил своими милостями, а не тех, на кого пал гнев, и не заблудших.
Очень подходящий текст, думал Аркадий. Сам он пытался повторять что-то вроде «помилуй нас господи, помоги нам», но далеко не был уверен, что такой слабый голос, как у него, кто-то из высших сил сможет услышать. Впрочем, он сам некоторое время назад (казалось, давно) думал, что ни Аллаху, ни силам, ни ангелам молитвы не нужны. Они и так все видят и знают. Молитва нужна, чтобы укреплять молящегося, чтобы его мысли располагать в нужном направлении. Сейчас его молитва никак его мысли не укрепляла и не располагала. Он ее твердил практически бессмысленно.
Что касается Хана, он, наверное, тоже что-то твердил про себя, но периодически, когда ступал на нетвердую почву, были слышны турецкие выражения, у которых смысл был точно не богоугодный.
В конце концов все выбились из сил и около очередной яркой стены сели на берег реки. В небе было почти темно, но вокруг был свет от реки, а пространство прочерчивали яркие линии. Немного светилась и пыль. Похоже, что здесь это была не имитация ночи, как в Дженнете, а постоянное освещение. В какой-то момент Аркадию стало казаться, что они не дойдут. И все сгинут из-за него. Он чуть было не начал просить Хана вернуться.
- Не унывай, - улыбнулся ему Хан. – Думаю, осталось меньше, чем пройдено. Но давайте достанем батарейки. Тут из-за пыли не ловятся никакие поля, даже первое.
Он показал им, как подсоединяться к обоим видам батарей, и стало легче. Заряда в них, кажется, хватало. Небо не забыла покормить и собак. Оба бывшие военные выглядели хоть и уставшими, но твёрдыми.
Когда в теле появился заряд, все встали и опять двинулись вперёд. И за очередной стеной ветер стих, пыль исчезла, раскинулась светлая, чистая равнина. Идти стало почти легко. На горизонте появились горы.
Хан предупредил желание друзей обрадоваться:
- Это очень подозрительно. Давайте-ка будем настороже. Надеюсь, никто не собирается свести нас с ума, но зикр не оставляем.
Появились все знакомые поля. Мысли вроде бы вернулись, по крайней мере Аркадий все вспомнил. И как он думал о матери, и как Хан решил идти с ним, и как нашли Федьку, и как собирались. Даже что было до того – как они в саду говорили о цветах. Пребывать мысленно в картинах прошлого ему было привычно. Не так часто у него прошлое было счастливым.
Очень скоро они обратили внимание на собак. Карабаш скалил зубы, шерсть на загривке была поднята, потом он стал тихо рычать. Федька поджимал хвост, закладывал уши и тоже скалил зубы. Хоть он и был, по сравнению с Карабашем, трусоват, но, похоже, собирался с кем-то сражаться. Потом Карабаш резко побежал вперед, разразившись лаем вперемешку с рычанием. Люди ничего впереди не видели.
- Щупальца, - прокомментировал Хан. – Собаки их чувствуют. Мы их не увидим, но вдарить они могут. Доставайте аккумуляторы, друзья, нам нужно сильное поле. Небо, читай молитву громко, насколько можешь. И дайте мне руки оба.
Они пошли, держась за руки. Небо и Аркадий одновременно заряжались от батарей, а у Хана обе руки были заняты, но, кажется, поле его было сильно и без того. Все же ему несколько раз досталось, судя по тому, каким тоном он им отвечал. Щупальца то отступали, то приближались. Видимо, Карабашу удавалось их напугать, да и Федька тоже кидался куда-то в пустоту и лязгал зубами. К тому же, как понял Аркадий, когда они были как бы единым телом через руки, их защита была сильнее. Полностью бесстрашным из людей оставался только Хан. И у Небо голос дрожал, и у Аркадия. Обоим очень хотелось спрятаться за его спину.
Наконец равнина кончилась, река сильно разлилась, снова возникли стены. Они уже даже радовали, Аркадий надеялся, что щупалец среди них будет меньше. Ветер пока не появлялся, и Хан велел устроить передышку. Надо было успокоиться, унять страх и погладить верных четвероногих друзей.
Земля здесь, как и в Дженнете, принимала в себя заряд, поэтому они легли. Все трое лежали на спине, раскинув руки и ноги. Собаки свалились на бок, вытянув лапы.
Самочувствие улучшилось, к Аркадию опять вернулись мысли последних дней о любви. Сначала он просто думал, как велик и прекрасен Хан, как он влюблен в него, как он счастлив быть рядом с ним. А потом эти мысли пошли очень странным образом. Вдруг в них появилось что-то эротическое. Для полевого тела это было крайне странно, раньше Аркадию казалось, что невозможно. В визуальной имитации земных тел с кожей и всеми частями половые органы тоже присутствовали, но исключительно для красоты и по привычке. В них не было никакой чувствительности, никакого движения, они никак не обращали на себя внимания. Да, собственно, у Аркадия и в жизни они не обращали на себя внимания. Он вообще понятия не имел, что такое эротика. Что может быть красивого в обнаженном теле, он тоже не понимал. Ему только приходилось принимать как факт, что другие люди этим сильно увлекаются.
Внезапно ему захотелось думать о том, какое у Хана тело, какие шея и грудь, какие ноги и дальше, выше. Вообще-то он это не раз видел, шея тонкая, ноги тоже тонкие, вообще весь корпус худой, но зато сплошные мышцы и сухожилия. Его и обнять-то в обнаженном виде было бы трудно, не уколовшись. Но Аркадия охватывала нежность, ему хотелось его обнимать, гладить, касаться самых интимных мест, и не только руками. Ему и целовать его хотелось. В конце концов, теоретически, из разной литературы, он же знал, как это бывает. А вот почувствовал, какой в этом настоящий смысл. Ласка не дружеская и платоническая, а настоящая, какой хочет любой любящий человек. Он мог бы целовать Хана хоть вечность.
Он долго так фантазировал. И Хан, и Небо его не слышали, как и он их – земля уводила волны. Поэтому без стеснения представил себе много чего. В общем, инь-ян антенны работали в полную силу. Фантазировать вполне естественно. Если не пройдешь эту стадию, потом не поймешь, чего хочешь.
И только когда в голову наконец пришла мысль: «А как же Небо?», он остановился. Ему хотелось ответить самому себе, что он хочет отнять Хана у нее. Ему хотелось, чтобы ее не было. Но когда он это понял, он сильно вздрогнул, чуть было не вскочил. Как он может так думать? Влюбиться себе не запретишь, но женатый мужчина же табу. И только тут до него дошло, что неспроста на него сейчас нахлынули эти мысли.
- Встаем, - услышал он голос Хана. – Кажется, нехорошее место. Как бы нам тут не оказаться под черной пылью. Уходим.
Собаки тоже уже давно оглядывались подозрительно. Пока вокруг вроде бы не было ничего черного цвета. Кажется, эта таинственная черная пыль проникла Аркадию прямиком в мозг.
Но это было последнее испытание. За стеной уже близко были горы. Они грядой возвышались до неба. Широко разлившаяся река образовала озеро, на другом берегу которого начиналась равнина с растительностью, стояли домики. Федька пулей кинулся с места и помчался к ним.
- Пришли, - заключил Хан. – Я уже ничего не соображаю. Аркаша, может быть, ты пойдешь к своей маме вслед за Федей, а мы сначала посидим тут? Зачем ей сразу столько гостей. Мы подойдем попозже.
- Хорошо, - ответил Аркадий и пошел между домами, пытаясь расслышать лай собаки. И через какое-то время расслышал. Федька лаял очень громко и счастливо.
***
Мать Аркадия звали Лариса Давидовна. В России евреям мужчинам давали довольно характерные имена: Давид, Самуил, Израиль, Лев, тот же Аркадий. А женские еврейские имена почти не употреблялись. Женщины еврейки были кто Анна, кто Лидия, кто Лариса, кто даже Светлана – те же имена, что у русских. Поэтому еврейки особенно остро ощущали так называемую еврейскую идентичность. Если она не была очевидна по их имени, то они старались продемонстрировать ее как-нибудь еще. Говорили о ней, например. Мать Аркадия всегда говорила ему, чтобы он не был как русские. Имелось в виду, что евреи умнее, культурнее, интеллигентнее. Оно, может быть, и так, но плохо тем, что в этом нет любви.
Аркадий подходил к дому, где жила его мать. В Орте, судя по всему, люди жили примерно как на земле, только без смерти, без будущего, без событий, без стремлений. Там, где есть смерть, появляется понятие жизненного пути, жизненных свершений, задач, дел. Когда никакой конечной точки нет, никто ничего не делает. (А те, кто и в таком случае делает, попадают не в Орту). Вероятно, людям тут было не так уж плохо. Пока шел, он видел двух мужчин, играющих в карты, и одного алкоголика, который пил что-то из бутылки, но, судя по его виду, никак не мог испытать опьянение. Домики стояли как в бедной деревне, никаких цветов, никаких яблонь, только трава. Один раз в окне мелькнуло женское лицо, и тоже было очень унылым. В деревне явно жили русские. Мать, судя по всему, среди них была единственной из избранного народа. Возможно, только в этом и был смысл ее существования здесь.
Аркадий вспомнил все это из своего детства и молодости. Мысленно сказал Хану: «Прости их, учитель! Они же ничего не понимают». Да, Хан был его учителем, почти пророком для него. Сказал это мысленно, как-то не рассчитывая, что дойдет, но сразу получил ответ: «Аркашенька, милый, только не суди никого. Иди давай, утешь маму, мы придем скоро и будем ее лечить».
«Аркашенька, милый». Хан любил его. Это было очевидно. Но только не так, как щупальца Гидры хотели ему внушить. Это должно было быть как-то по-другому, неважно, как, Аркадий был заранее согласен на все.
Никто не придет спасти всех этих людей, грустно думал Аркадий. Только в единичных случаях находились такие, как он. И те, у кого есть друзья.
Мать как будто проснулась, когда Федька прибежал и кинулся к ней, прыгая на нее с радостным лаем и облизывая ее лицо и руки. Она смотрела на него с детским удивлением, даже недоумением. Она не могла поверить, что в Орте вообще может произойти что-то неожиданное. Аркадия она не видела, когда он подходил, и увидела только когда он подошел совсем близко. За ее спиной была дверь в дом, он был маленький, в одну комнату. И было видно, что там висят портреты Аркадия и ее матери.
- Аркашенька! – прошептала она. – Федечка! Аркашенька! Господи, что же это происходит? Откуда вы? Как вы здесь оказались?
- Привет, мама, - сказал Аркадий. – Мы за тобой. Такое бывает.
Мать ничего не ответила. Молча стояла и смотрела то на сына, то на собаку. Наверное, ей хотелось их накормить, сына одеть потеплее, псу дать косточку. Вместе с ними к ней пришли самые светлые моменты ее жизни. (Наверное. Напрямую Аркадий не слышал ее мысли).
Аура у нее была ужасная. В Дженнете таких не бывает. Серая, вся в морщинах, рваные края свисали. Только несколько пятен было желтого цвета.
- Как ты тут? – спросил Аркадий, чтобы что-то сказать. Прозвучало это несколько глупо. И так ясно было, как она тут.
- Да у меня все хорошо, - ответила она. – Не волнуйся обо мне, сынок. Так-то все как обычно. Попала сюда прямо из земной жизни. Одна-одинешенька, ни тебя, ни мамы, никого. Вроде и не болит ничего, я же понимаю, что биологического тела больше нет. Но и жизни нет. Зачем я тут, чего жду – не знаю... Ничего.
Аркадий наконец догадался ее обнять. Несчастная женщина, думал он.
- А чего мы в жизни ждали? - поинтересовался он.
- Ну как же? В жизни я ждала, когда ты вырастешь, каким ты будешь, что у тебя будет все хорошо, я надеялась, что будут дети, но увы, не получилось. Все, что я ждала, было связано с тобой.
Аркадий вздохнул.
- Спасибо, мама, - сказал он. – Ты сделала для меня все, что могла. Все могло быть только так. Никто не объяснил нам тогда, что нужно что-то другое, да мы, наверное, и не смогли бы, даже если бы нам объяснили.
- Слава Богу, ты тут, у тебя все в порядке, - добавила она. – Я все время думала, где ты, как ты. Но у всех, видимо, одна дорога.
- Разные, - пробормотал Аркадий тихо.
Они с матерью сели прямо на траву, скамеек не было. Федька сел напротив них, потянулся и лизнул хозяйку в руку. Он был черный, довольно крупный для дворняги, с длинной мордой, стоячими ушами, острым влажным носом. Этот нос всегда смотрел очень выразительно. И глаза у него были выразительные. И он иногда внимательно наклонял голову.
- Федечка, - произнесла мать. – Ох как я тебе рада. Вот уж теперь мы поиграем с тобой в мячик! – Потом с сожалением оглянулась: - Только вот мячика-то у меня здесь нет.
- Мячик попросим у ангелов, - сказал Аркадий.
- Ангелы... Где те ангелы? Нет их.
- Есть, ты просто не знаешь. Узнаешь очень скоро.
Он стал рассказывать ей про Дженнет, чистилище, ее Орту, про то, как они шли. Она слушала и иногда повторяла: «Ах, сыночек, Аркашенька, мой дорогой!» Хотя это был не его подвиг, а друзей, но она слова о них как будто пропускала мимо ушей. Грустная ограниченная жизнь, ничего кроме сына. Ни о науке она не думала, ни о справедливости в отношении других. Любовь это самое важное в жизни, но она же должна распространяться.
Чем дольше Аркадий говорил с матерью, тем больше он погружался в воспоминания и саму атмосферу той земной жизни. Они стали вспоминать знакомых, и снова мать начала жаловаться на всех, снова обвиняла отца Аркадия, говорила, что надеется, что он в аду.
- Нет ада, - уверял ее Аркадий. – Грешники очищаются в чистилище, некоторые дольше, некоторые меньше. Только совсем безнадежных душ выкидывают в пустоту, но мой отец точно был не таким.
- Таким, - уверенно говорила она. – Он был безнадежен. Невероятно скупой, обманщик, подлец, у него было одно зло на уме.
Аркадию оставалось только вздыхать (то есть мысленно это было что-то похожее на вздох). Как можно не понимать, что ни у кого не бывает одного зла на уме? Зла вообще, наверное, нет. Даже Гидра не зло, она просто любит энтропию и знает много путей, как утянуть туда людей. А люди и вовсе не хотят зла, они просто хотят добра только себе. Это и есть пациенты чистилища...
«Как можно не понимать» было вообще всегда обычной мыслью Аркадия в разговорах с матерью.
Было бы безнадежно, если бы не воспоминания о Хане и не сидящий рядом Федька. Хан вселил в Аркадия силы для борьбы с унынием. Можно сказать, что это он его сюда и послал. Если бы не он, Аркадия бы сейчас тут не было. Аркадий счел, что он солдат, которого командир отправил на задание. Надо было его выполнять, то есть придумать, как.
- А ты ходила гулять к озеру? – спросил он.
- К какому озеру?
- Ты даже не видела озера? Оно же тут рядом.
- Нет, я никуда не ходила.
- А по деревне гуляла, знакомилась с людьми?
- Конечно, нет, что ты. Тут же одни алкоголики и дебилы.
Одного алкоголика и двух не очень интеллигентных людей Аркадий и сам видел. Но обо всех так сказать не мог.
- Ты точно знаешь? – пробормотал он. – А женщины?
- Да на что они мне, сынок? Они же наверняка делали одни сплошные аборты, только и знали, что гулять с мужиками. Или оставляли детей в детских домах, не воспитывали их, а может, всей семьей пьянствовали. Что у меня общего может быть с такими людьми?
Кстати, возможно, она была права. Это же не Дженнет, это Орта, где зависли люди, не стремившиеся к праведности в жизни. Только не делавшие зла (значит, детей не бросали). «Да ведь и ты сюда попала, значит, наверное, тебя сочли не лучше их», - хотел было возразить Аркадий. Но сдержался, конечно. Она этого бы не поняла. Вокруг нее всё всегда было несправедливо.
- Пошли к озеру, - предложил он. – Будь добра, доставь мне такое удовольствие, прогуляйся со мной.
- Ты никогда в жизни не предлагал мне прогуляться! – заметила она. – Ты и не понимал, что вся моя жизнь была посвящена тебе. Не был благодарен мне.
Аркадий подумал, что самое время про себя выругаться, а вслух сказал:
- Ну вот, считай, предлагаю. Пошли, мам.
- Ладно, пусть все они видят, какой у меня сын. Красавец, умница, настоящий еврей. Пусть знают, какой народ избранный.
- Кстати, а кем избранный? – поинтересовался Аркадий.
- Как кем? Богом.
- А ты в него веришь?
Она подумала. К счастью, иногда умела думать.
- Верю, - наконец сказала она. – Какая-то справедливость на свете все-таки есть. Без Бога ее не было бы.
- Ну вот, видишь. Ее еще больше, чем ты думаешь.
Они снова шли по деревне. Конечно, вид был унылый. Витали призраки не столько брошенных детей, сколько нерожденных. Многие здесь были лишены энергии. Интересно, были ли виноваты в этом они сами? На первый взгляд нет, но кто знает?
Вышли к озеру, Федька помчался туда, где остались друзья с Карабашем, потом примчался назад, потом просто стал носиться от радости. Но Карабаш за ним не побежал. Смотрел издалека на Аркадия с незнакомой женщиной. Он тут был не у себя дома и на всякий случай вел себя сдержанно.
- Вот оно, озеро, - сказал Аркадий. – Настоящая вода, как на земле, H2O.
Мать кивнула. Кажется, озеро не заинтересовало ее само по себе, она в жизни не любила купаться. Но ей нравилось смотреть, как Федька носится по берегу. Аркадий подвёл ее к тому месту, где сидели друзья. Они оба встали.
- Здравствуй, сестра! – сказали оба в один голос. – Как мы рады познакомиться с мамой нашего Аркадия! Он так скучал по тебе.
Она улыбнулась. Возможно, подумала, что оба они евреи. Хорошо, что хоть насчет Хана не ошибалась, а то, может, и вовсе не стала бы с ними общаться. На Карабаша она посмотрела с уважением:
- Среднеазиатская овчарка?
- Турецкая овчарка, - ответила Небо. – Но происхождение у них близкое.
Карабаш наконец принял решение, подошел к ней и приветственно понюхал ее руку. Федька наблюдал за этим с некоторой ревностью. По его мнению, хозяйка принадлежала ему и ни на какую другую собаку не должна была обращать внимания.
- Хороший, хороший, - ласково сказала ему мать. – Но ты же понимаешь, у тебя свои хозяева, а у меня другой пес.
Карабаш с достоинством сел, люди засмеялись. Хан достал из кармана мячик и протянул Ларисе.
- Вот можно этим поиграть, - предложил он.
Надо же, он не забыл запастись даже мячиком! Аркадий посмотрел на него с восхищением. Хан ему подмигнул. Он же сам этот план и разработал.
Стоило Федьке увидеть мячик, как он в восторге подпрыгнул и вперил в него взгляд, предвкушая, как хозяйка его бросит. Лариса засмеялась, отошла от берега и принялась играть с ним. Наконец она вспомнила хотя бы о какой-то радости жизни. Аркадий лег на спину на траву.
- Тяжело с ней, - тихо признался он Хану. – Это какая-то воронка уныния, засасывающая в себя все вокруг.
Хан в ответ коснулся его плеча, чтобы подбодрить. Коснулся легонько, пальцами, почти незаметно. Но Аркадий был благодарен ему, как всегда. Небо в это время задумчиво смотрела на воду озера. Она не делилась с друзьями, о чем думала. Аркадию показалось, что ему не удастся уговорить мать дать себя полечить.
Но это удалось. Когда они набегались с Федькой, оба присоединились к остальным на берегу. И мать была все еще радостна и довольна. Она улыбалась всем им.
- Сестра Лариса, с нами тут целительница, - сказал Хан. Он говорил очень уважительно и мягко. – Позволь она послушает твои поля?
Мать вспомнила, что в земной жизни всегда всем болела, врачей в ее жизни было больше, чем работы. Так что пропустить врача она никак не могла. Может, это тоже была радость жизни. Она с удовольствием уселась рядом с Небо.
- Послушай, сестричка, - попросила она.
Небо стала гладить ладонями ее голову. Она никак не комментировала, только гладила, от лба через виски к затылку, потом от висков к темени, потом от шеи к затылку. Лицо Ларисы расслабилось, глаза постепенно закрылись. Кажется, ей было очень хорошо. Аркадию казалось, Небо гладит его самого. «Только бы помогло», - думал он. Хан тоже смотрел с таким видом, как будто наслаждался. Даже в полях вокруг появилось какое-то качание. Аркадий наблюдал за аурой матери – она на глазах оживала, выпрямлялась и наливалась светло-желтым. Серого, впрочем, оставалось еще достаточно.
Когда Небо убрала руки, Лариса открыла глаза и оглядела озеро и берега.
- Кажется, я и вправду больна, - произнесла она. – Что же мне теперь делать? Спасибо, сестричка, милая. Вот они какие, значит, настоящие целители. Одно прикосновение, и все по-другому.
- Теперь, мам, тебе надо в санаторий, - сказал Аркадий. – Антенны у тебя теперь будут работать как надо, но все остальное должно к этому подтянуться. Меня Небо тоже излечила, но я всё ещё не научился жить как следует.
- Надо же, - пробормотала Лариса. – И вправду всё как-то по-другому. Перспектива, что ли, изменилась.
- Но как мы попадем в санаторий, я не знаю, - добавил Аркадий. – Мы сюда добрались по равнине, но ты ее не пройдешь.
- Ее и мы едва прошли, - согласилась Небо. Она сидела, прислонившись к плечу Хана, и отдыхала. – Щупальцам Лариса сопротивляться не сможет. Но я сейчас попробую вызвать ангела.
- Здесь же нет связи, - пробормотал Аркадий.
- Есть, - ответила Небо. – Это мы их здесь не слышим, а они нас слышат очень хорошо. И нам, целителям, говорят, что когда мы лечим, нас слышат и силы.
Дальше произошло нечто, чего Аркадий не понял. Как будто мир вокруг моргнул, выключился и включился. Он никого не видел, но услышал голос Небо:
- Помоги нам, высший ангел.
То же самое повторил и Хан. Аркадий хотел тоже повторить, но не успел. Все они тут же оказались на земле в другом месте. Да, только вмешательство божественных сил и могло им помочь и помогло.
Было ясно, где они оказались. Рядом был белый дом на несколько комнат, вокруг сад, розы, акации. Мимо этих санаториев они проходили, когда шли в Орту. Навстречу им шла женщина.
- Роза! Розочка! – в один голос воскликнули Небо и Хан. И кинулись с ней обниматься.
- Услышала, что у вас есть пациентка для меня, - улыбаясь, сказала Роза. – На стажировке нас как раз научили работать с такими недугами.
Ларису она тоже обняла.
- Отдохнешь тут, сестра? – спросила она. – Здесь хорошо. Тебе нужен отдых. Я буду слушать рассказы о твоей жизни, если захочешь.
Та кивнула. Видимо, ей все это было настолько непривычно, что она не знала, что думать. Но лечиться ей по-прежнему хотелось. В жизни ей редко удавалось побыть в санатории. Она оглядывалась с восхищением. Вроде особо не любила сады в жизни, но здесь они навевали покой и предвкушение чего-то светлого.
- Охраняй хозяйку, слышишь? – обратился Хан к Федьке. Тот завилял хвостом. Ему было все равно, где быть, он везде готов был быть рядом с Ларисой.
- Правильно, - заметила Роза. – Он-то и будет первым целителем. Без него мы никуда.
Они попрощались, Аркадий на прощание поцеловал мать. Она его обняла и прошептала:
- Пусть Бог будет с тобой, сыночек.
И они направились к домам. Идти было уже недалеко.
***
Как они добрались до кроватей, упали и заснули, Аркадий не помнил и, судя по всему, остальные тоже. Был ещё день по времени Дженнета, но им было все равно, заснули мгновенно. Аркадий, кстати, не мог бы сказать, сколько дней занял их поход. Время шло очень субъективно. Сколько они после этого проспали, он тоже не знал. Да это было и неважно. Тут же никуда не надо было торопиться.
Во всяком случае, когда бы это ни произошло, Аркадий проснулся раньше Хана и Небо. Те лежали на большой кровати, распластавшись с бессильным видом. Лица и даже вся кожа тел у них были бледные. Судя по ярко-сине-зеленым аурам, спали они крепко и должны были спать ещё долго.
А вот Карабаш был уже жизнерадостен. Когда Аркадий встал и вышел во двор, он побежал с ним рядом с довольным видом.
- Герой ты наш, - сказал ему Аркадий. – Бесстрашный, преданный, верный.
Пёс вилял хвостом. Он уже все забыл. Он жил сегодняшним днём. Федька в санатории уже тоже наверняка освоился.
- Попей воды, - велел голос ангела. – И много. В походе у тебя все внутренности были насквозь продуты пылью.
Ангел был прав, внутри действительно все пересохло и скрипело. Аркадий стал пить и долго не мог оторваться от источника. Потом пригодился и тот орган, который в данном случае нельзя было назвать половым, он послужил для того, чтобы слить использованную воду. Вода была чуть ли не черная.
- Ого, - пробормотал Аркадий. – Это и есть та самая черная пыль?
- Да, попало немного, - сказал ангел. – А ты молодец, я горжусь тобой. Ты все сделал так хорошо, как мог. Все выдержал, все решил, все исполнил. Сейчас я вам принесу кувшинчик вина, вам надо подкрепиться ионами лития и цинка, и все остальное, что там есть, тоже пойдет на пользу. Ох, и обрадуется твой Хан. – (В голосе ангела явно прозвучала усмешка).
- Ну, он заслужил, - сказал Аркадий. – Он сделал больше, чем я. И он не для себя же все это делал.
- Так он и сильнее, - ответил ангел. – Но, разумеется, тебе стоит быть благодарным им обоим. – С этими словами ангел отключился.
Когда Аркадий обернулся, на столе на террасе уже стоял кувшинчик. Он пить не стал, надо было подождать друзей.
Те, видимо, сквозь сон почувствовали, что прибыло лекарство. Или их разбудил их ангел. Очень скоро вышла Небо, поздоровалась с Аркадием и тоже долго пила из источника. Потом завесила магнитной завесой место, где освобождалась от воды, хотя Аркадий и тотчас отвернулся. А Хан в свою очередь ничего завешивать не стал. Он, судя по результату, пыли тоже нахватался достаточно. Потом они втроём этими изображениями обменялись. Оказалось, что Небо для черной пыли неуязвима.
- Ну еще бы, она умеет молиться, это ее охраняло, - сказал Хан. – Считай, она и нас защитила. Мне-то в голову лезло больше мата, чем священных слов. Я, конечно, понимал, что мат открывает поле для щупалец, но ничего не мог сделать. Я им, увы, подвержен. Я, наверное, сильно навлек их на вас обоих.
- Забудь, - тихо сказала Небо. – Ты вел нас и защищал. Теперь давайте все вместе пить вино и отдыхать.
Они уселись вокруг стола. На этот раз вино подействовало опьяняюще не только на Хана. Даже Небо откинулась на спинку стула и улыбалась. Аркадий вообще пребывал в блаженстве. Ощущение было такое, как будто сознание растворяется. Надо же, ионы лития и цинка. Впрочем, все зависит от того, в какие контуры они включены. И в какие антенны. Они могли закоротить десяток тормозных контуров и перенаправить энергию антенн с одних контуров на другие. «Надо будет выспросить у Хана, что такое вообще эти антенны», - думал Аркадий. – Как он соотносятся с контурами? И как вообще устроены? Он видел что-то об этом в той книге, которую читал на Конференции, но сейчас детально вспомнить не мог.
Хорошо бы заняться снова наукой. Было уже так много психологических и экзистенциальных проблем. Слишком много. Кое-какие решены, теперь вместо них начались другие. В науке таких проблем нет. Нет, Аркадий не думал, что надо предаваться эскапизму. У него вся прошлая жизнь был сплошной эскапизм. Но вот отдохнуть было надо.
Напившись, Небо сказала, что хочет посидеть в своем садике. Но сначала села там, а потом почти сразу же легла среди цветов. Она была права: хотелось лежать на земле. Здесь земля уводила заряд и не грозила никакой черной пылью. Хан улегся на траве на лужайке, сделав знак Аркадию, чтобы тот лег рядом. Рядом была изгородь, около которой росли золотые шары.
- Устал? – сочувственно спросил Хан, когда Аркадий лег. Карабаша не было: он пошел лежать вместе с Небо. Аркадий мог растянуться на спине, но пересилило желание смотреть на Хана, и он лег на бок.
- Я не привык к интенсивным эмоциональным переживаниям, - признался он. – Устал именно от них, остальное-то все кончилось хорошо. Сейчас подумал, что засяду за литературу, буду разбираться в полях, в антеннах, во всем этом. Когда ты позволишь, буду задавать тебе вопросы.
- Как я тебя понимаю, - согласился Хан. – Когда я отказался в Дженнете после интенсивных эмоциональных переживаний жизни, я тоже отдыхал в физике. Только подожди с вопросами, пожалуйста. Я пока не в состоянии думать. – Он закинул руки за голову, лег поудобнее и добавил: - Честно говоря, я тоже устал. Устал решать. Все время быть ответственным, все помнить, организовывать, идти впереди... Хочу просто тихонько посидеть в уголке. Или вот полежать, ни о чем не думать. – И он закрыл глаза.
- Не думай ни о чем, - сказал Аркадий. А потом произнес, не сдержавшись: - Ах, Хан, знал бы ты, как мне хочется тебя обнять!
Хан тотчас ответил, не открывая глаз:
- Обними. Это же так хорошо.
Объяснять Аркадий не стал, обнял его одной рукой и лег рядом с ним животом на землю. «Знал бы ты, что я хочу вечно лежать так с тобой», - ещё про себя думал он.
Хан его мысли наверняка отлично знал. И хорошо. Ещё лучше, что он не слышал, какие мысли были у Аркадия под влиянием черной пыли. Теперь ничего подобного не было. Только лежать, обниматься и никогда не расставаться.
Аркадий, кстати, мысли Хана тоже немного слышал. Точнее, не сами мысли, не в словах. Он слышал, что Хан в своем сознании слушает какую-то музыку. Она была Аркадию незнакома. Звучала она из его памяти. Турецкая, теплая и спокойная. Если бы Аркадий научился слышать мысли Хана, как тот его, он бы, наверное, часто только музыку и слушал.
Потом музыка ослабла. Кажется, Хан не то чтобы заснул, а скорее совсем расслабился, ему удалось ни о чем не думать. А Аркадий лежал, думал вперемешку о любви, физике и о том, что можно было бы попросить друзей поиграть ему их турецкие песни.
Потом он услышал, что к ним подошла Небо с недовольной мыслью: «Обнимаются тут вдвоем без меня». Он этого ждал, так что не испугался, сейчас он не был перед ней виноват. Очень быстро выяснилось, что она и вовсе имеет в виду совсем другое. Она улеглась с другой стороны от Хана и тоже обняла обоих, положив руку сверху руки Аркадия. Ее рука была легкая и теплая. Она даже слегка погладила Аркадия по плечу. Судя по всему, втроем ей было совсем не плохо.
Хан не пошевелился. То ли он спал, то ли был глубоко в себе. Оставался Карабаш. Аркадий не видел, где он, но подумал, что он, возможно, лежит рядом с хозяйкой, может быть, положив голову ей на бок. Ну и компания, подумал Аркадий, представив себе эту картину. Но это было, по сути, необычайно теплое чувство. Никогда раньше Аркадий не бывал так рад быть с близкими людьми. И любовь вливалась в это чувство, она была его частью.
Сначала ему хотелось лежать и молчать, потом он всё-таки почувствовал необходимость на всякий случай спросить:
- Небо, ты точно не ревнуешь Хана ко мне? Он ведь твой муж…
- Нет, что ты, - ответила она своим обычным нежным и спокойным голосом. – Я так рада, что у него есть ты, что у тебя есть он. Я всегда хотела, чтобы у него был настоящий друг. У меня-то есть подруги, и я чувствую вину, когда оставляю его одного. И когда ухожу в госпиталь лечить больных, тоже. Он не любит быть один, такой человек.
- Да, говорил мне, что тренирует самодостаточность, но, кажется, не до конца. Он без тебя даже плакал.
- Я знаю... В жизни он, если оставался один, страдал и напивался. Я не мог быть с ним все время. Так что радовался, даже если у него случались встречи с женщинами. Только бы не алкоголь. – Потом Небо усмехнулась: - Сейчас-то мы все выпили, так что кто бы говорил. Но это было нужно. Я ничего не понимаю в физике, но уже теперь тоже думаю его словами о контурах и антеннах. Это было нужно, чтобы их подпитать. Чувствуешь, как хорошо работают?
- Ага, - ответил Аркадий. Теперь его настроение стало беззаботным. Он и сам думал, что Небо, наверное, будет рада иногда перекидывать Хана на него. Теперь она сама это подтвердила. И Хан не откажется. Аркадий чувствовал, что Хан любит их обоих. По-разному, конечно, но одинаково Аркадию было не нужно.
- У мамы Ларисы, кстати, было все плохо, - рассказала Небо. – У тебя просто не работали некоторые антенны, а у нее не только не работали, но и были сильно искажены, можно сказать, работали наоборот. Похоже, что это было врожденное, от ее матери, но точно я сказать не могу. Может быть, это было искажено и воспитанием. Было такое ощущение, что у нее вместо поля какая-то мочалка. Розе придется много чего распутывать. Но она сможет. Она и до стажировки была гениальным психологом.
- Кажется, у меня тоже работали наоборот, - пробормотал Аркадий, вспомнив, какие у него до лечения были мысли.
- Возможно, но не так сильно. Я тогда в биологическом теле не могла всего этого почувствовать точно.
- Но как быстро и эффективно тебе удалось все во мне исправить!
- Не только мне. Хану тоже. Тут же надо не только поправить антенны, но и много объяснять словами. Это опять контуры: они через слова выпрямляются и складываются по-новому.
- Вот за кем Хан наблюдает, выводя свои теории, - предположил Аркадий.
Небо согласилась:
- Да, я ему рассказываю свой опыт, он мне свои мысли, мы обмениваемся. Теперь еще с тобой будем обмениваться. Ты же настоящий ученый. Хан тобой очень восхищается. Говорит, что учится у тебя мыслить.
- Ой, - воскликнул Аркадий. – Это я-то ученый? Это он мной восхищается? Он с ума сошел, и ты, видимо, заодно с ним.
- Не надо, не надо, - улыбнулась Небо. – Ты себя недооцениваешь. Видишь, еще не до конца здоров. Выздоравливай скорее, - и она снова ласково провела кончиками пальцев по его плечу. Этот жест у них с Ханом был общий. Видимо, они делали так и в земной жизни.
- Сестричка, - прошептал Аркадий с благодарностью. – Небушко.
Потом они замолчали и предались покою. Небо очень быстро впала в состояние без мыслей. Аркадий слышал это в ее руке. Через руку ему передавалась блаженная прострация. Сам он так не умел, хотя вроде бы начинал постепенно учиться управлять своими контурами. Попытался, но не получилось. Он просто задремал привычным образом.
Проснулся от того, что Хан пошевелился. Он лежал на спине, рука Аркадия у него на груди, рука Небо сверху. Он взял обе эти руки в свои и как бы обнял.
- Какое счастье, - тихо сказал он в пространство. – Двое любимых людей со мной. Обнимают меня и, похоже, спят. И никуда не надо идти. Мне и в голову не могло прийти, что я когда-нибудь заслужу такое. Только еще одного нет, эй, Карабаш, ты где?
Пес, лежавший за Небо, тотчас вскочил, обогнул ее и плюхнулся мордой Хану на голову.
Аркадий подумал: «Ну вот. И мне не приходило в голову, что я заслужу такое». Что думала Небо, он не знал, но, может быть, что-то подобное. И да, пока больше никуда не надо было идти.
